Она коснулась берега, обогнав Левиса минимум на двадцать взмахов руки. Левис увидел, как она запахнула желтый халат, который протянул ей мальчик. Она улыбнулась. У ее ног стояла корзинка с инжиром, покрытая мокрым полотенцем, и жестяная коробка для бутербродов.

Левис покатался по песку, как бы завернувшись в него вместо полотенца, потом прикурил сигарету и лег: на пляже, казалось, стало темнее после того, как рыбаки развесили сушить сети.

Она легла на живот совсем близко, вся ее тень спряталась под нее на полотенце, ноги плотно сдвинуты, руки выброшены вперед, словно она все еще плывет. По бедрам — сетка голубоватых прожилок, словно татуировка змейками. Затылок открыт, черные волосы рассыпались по песку.

Основательно пожарившись, она, перевернулась, подставив солнцу грудь и была похожа на утонувшего поэта-романтика, чье тело выброшено на берег штормом.

Она протерла глаза, очищая их от соли. Низко над землей летали шершни. Левис кивнул в сторону моря, туда, где под воду уходили фиолетовыми пятнами прибрежные скалы:

— Раз вы меня обогнали, я должен взять реванш.

— Вы возьмете его сегодня вечером, мосье, — ответила она по-французски.

Сев за черный столик (который оказался беломраморным, когда с него согнали мух), при спущенных жалюзи, под стрекот цикад нотариус зачитал контракт о продаже земель: братья Пастафина, представитель профсоюза и Левис выслушали его, потом Левис подписал контракт. Итак, шесть миллионов лир плюс оформление контракта, плюс комиссионные, плюс налог, выплачиваемый государству, плюс такса за регистрацию контракта, отчисления на поддержание туризма, муниципальные налоги, субсидии для бедных, определенный процент на выплаты инвалидам и т. д. Свидетельствуя о близком начале работ, на полу лежали копии планов и схем с указанием уровня местности. На камине — коробка с инструментами, образцы породы, бутылка мараскини.

Когда все подписи были поставлены, журналист взял Левиса за локоть и повел его к гаражу. Левису нужен был автомобиль, чтобы осмотреть местность. В гараже ему сразу сказали, что одна иностранка взяла напрокат единственную машину, которой располагала база. Да она взяла ее после завтрака, сама села за руль (что на юге кажется удивительным — здесь даже самый скромный шофер не отправляется в путь без помощника, который садится за руль сначала, чтобы сэкономить силы водителя).

— Что ж, пошли к вам в гостиницу, выпьем рюмочку, я провожу вас, — решил Пастафина.

И добавил, настроенный лирически:

— Вот, начинается туристский сезон. В Париже уже идет снег, дорогой мой. Сюда стали прибывать иностранцы, решившие предпочесть скуку в деревне плохому самочувствию в городе. Варвары снова движутся на юг — к солнечным странам, к искусству и разным болезням. Сицилия — земля полубогов и гигантов, хотя здесь и занимаются рукоделием в школах англичанок-кружевниц.

«Пастафина прав», — подумал Левис, спускаясь по многолюдным тесным улочкам, где среди эвкалиптов роились домишки, выкрашенные — как часто на Востоке — синькой. Всюду яркими пятнами краснели томаты. И все это напоминало национальный флаг. Он побывал в самых грязных закоулках, где аромат лимонов смешивался с вонью от дохлых крыс, куриных перьев, старой обуви, грязных волос, остатков рыбы. Свиньи забирались спать под кровать; мальчуганы-пастушки, необычайно миловидные, погоняли прутьями, которые использовались и для прочистки сточных желобов, связанных по двое коз, покрикивая на них на неподражаемом сицилийском диалекте с обилием испанских слов. Легкий ветерок покачивал перья на касках берсальери[3], стоящих у ворот тюрьмы.

Левис пытался приласкать детишек или кошек: и те и другие убегали. Он упрекнул себя в том, что отвык от простоты жизни. Правильно ли, что он никогда не проводит время вот так, вкушая тихую жизнь? Что мешало ему приехать сюда, купить виллу там, где сейчас валяются обломки колонн и огромные кувшины для хранения масла? Отдаться местным развлечениям, не уезжать завтра, как он собирался, а сознательно пойти на поиски удачи, она ведь всегда приходит к тому, кто ищет.

Удачи вроде той, что выпала ему этим утром. Он заставил себя вспомнить и о других, что было для него непривычно; он даже задал себе вопрос (кажется, первый раз в жизни): «Подписание контракта — удача или ошибка?» Первый раз что-то подтолкнуло его к размышлениям.

Словно угадав его мысль, итальянец проговорил:

— Я особенно рад, что вы подписали контракт, потому что, если бы вы не поставили свое имя, другие взяли бы дело в свои руки; в восемь часов, когда истекал ваш срок, начинался отсчет времени другого претендента. Могу предположить, что дело легко бы уплыло от вас.

— Хотелось бы знать, к кому же? — спросил Левис.

Пастафина немного поколебался.

— К банку «Апостолатос» из Триеста.

Перед ужином Левис прогуливался по безлюдной террасе. Голубое небо. Далеко внизу — море. Оно катило волны к берегу с такой усталостью, что каждая казалась последней, и море обещало превратиться в огромное, абсолютно спокойное озеро. По сухим листьям прошуршала ящерица; раскаленные за день стены теперь, остывая, потрескивали, словно недавно протопленная печь. Левис видел, как по тропкам, ведущим вверх к гостинице, огибая ее и взбираясь еще выше, шли от колодца пожилые женщины, держа на головах кувшины с водой. В свете, дрожащем, как рука крестьянина, когда он ставит свою подпись, берег старался занять все прямоугольное пространство между двумя пристанями.

Может быть, встретиться с ней?

Левис обычно не избегал приятных, хотя и монотонных ситуаций, в которых судьба напрямик сводит мужчину и женщину. Он знал это свойство местного наркоза, усыпляющего все наши мысли, кроме одной поглощающей; он почувствовал, что его совершенно не интересует покупка месторождений. К чему бы он ни направлял свою память, его влекло одно воспоминание. Он все думал об этой незнакомке. Очевидно, она взяла автомобиль напрокат от нечего делать. Чем она занята здесь, совсем одна? Где проводит вечера? Он почти не запомнил черт ее лица. Облик ее стерся вместе с угасанием дня. И едва ли прояснится завтра при свете утра. Значит, она для него потеряна. Он старался вспомнить что-нибудь конкретное. Вдруг в сознании вспыхнула яркая точка, которая тогда не привлекла его внимания, — ее рука с посиневшими после долгого пребывания в воде ногтями. Короткая ладошка, в которой ощущалось больше здравого смысла, чем мечтательности; большой палец основательный, крупный, что редко бывает у женщин, но остальные — словно точеные, крепко сжаты вместе. Сочетание чистоты, надежности, точного быстрого действия, что его в конце концов и пленило. Трудовая рука. Рука XVII века. Сколько ласкал он женских рук, чувственно пухленьких, по которым приятно пробегать пальцем, касаясь складочек и ямочек, рук капризных, становившихся влажными от звуков музыки или от удовольствия…

Встретиться с ней. Прикоснуться наконец к этой руке. Чтобы взбодрить себя, он сложил что-то наподобие песенки в немецком духе:

Ему вдруг пришло в голову, что никто сегодня его не ждет. Он вспомнил Париж, мадам Маниак. Он почувствовал себя обделенным, несмотря на приятное существование, которое он вел в Париже. Он представил себе, как трудна была его жизнь. Детство без женской ласки, молодость без родителей; ему стало жаль себя, хотелось верить, что впереди его ждут более светлые дни. Он был сам себе другом, научился жить, избегая и визитов в свой офис, и шумных застолий, и ссор со слугами, не теряя времени на болтовню, на женитьбу, на сцены, которые устраивали бы любовницы, покушаясь на его свободу, научился жить без снобизма, который обычно сопровождает роскошь, без забот о материальном благополучии друзей, без детей, не вызывая презрения тщеславных коллег или зависти подчиненных, то есть без всего, что так портит наши дни. Но все это негативный результат. Его явно недостаточно.