Она ушла в сторону от окошка, чтобы выяснить, какую сумму она получила: расписываясь в ведомости, Елена Владимировна не обратила внимания на цифру. По ее подсчетам, приблизительным, конечно, ей полагалось рублей на шестьдесят меньше.
Елена Владимировна вернулась к окошку и спросила у Василисы Лазаревны (ее за глаза называли в тресте Премудрой):
— Вы не ошиблись? Мне, по-моему, полагается меньше.
Василиса Премудрая показала ей ведомость:
— Вы получили столько, сколько надо. Вам еще премия выписана. Вам и Васину. Счастливо отдохнуть!
В трамвае ужасно жарко. Елена Владимировна сошла на остановке у парка культуры, решила пойти домой по набережной.
Она шла и ощущала чей-то пристальный взгляд. Этот взгляд преследовал ее и в трамвае.
Что бы это значило? Откуда такое беспокойство?
Жара собрала многих под тень деревьев, раскаленная набережная никого не привлекала в этот час.
— Гражданка! — услыхала она прерывающийся голос. — Остановитесь!
Елена Владимировна на ходу оглянулась: примерно в пяти метрах от нее семенил пожилой низкорослый мужчина в соломенной шляпе. Он смешно подпрыгивал, словно ежесекундно спотыкался.
Дроздова прибавила шаг. Она почти бежала.
— Товарищ Дроздова! Не бойтесь меня! Разве я похож на злодея! — голос мужчины звучал просяще.
Елена Владимировна свернула к газону, окаймлявшему справа асфальтовую дорожку набережной. Здесь, в тени плакучих ив, стояли скамейки, все они были заняты. Мужчина подошел к ней почти вплотную и, задыхаясь, проговорил:
— Мне необходимо вам кое-что сказать. Пойдемте к парапету, там и поговорим, да у воды и прохладнее.
— Мне не о чем с вами разговаривать, — Дроздова внимательно посмотрела в лицо мужчины. Испещрено морщинами, умные и цепкие глаза смотрят из-под нависших бровей. Кривой нос придавал лицу насмешливо-печальное выражение.
— Я по поводу передачи, которую вчера записывали на телестудии. Мне совершенно случайно удалось быть там на просмотре — я работаю в студии садовником. — Мужчина закашлял, прикрывая рот несвежим носовым платком. — Зовут меня Илас Бабаевич Ахмедов, женат, у меня пять сыновей и три внука. Так что всеми корнями врос в эту землю, хотя уроженец Казани. Вы имеете время выслушать меня?
— Вы что, по совместительству режиссером или редактором являетесь?
— Зачем смеяться? — Илас Бабаевич сморщился. — В жизни иногда случаются странные вещи… Как вчера. Не успел догнать вас, вы так быстро ушли после записи. Вчера же узнал, где вы работаете, сегодня с утра ждал у входа в трест, за вами в трамвай сел… Извините, что напугал.
— Что же вы хотите сказать? Свое мнение о передаче?
— Э-э-э, — протянул Ахмедов — для меня все передачи на одно лицо, кроме программы «Время». Но ваша всколыхнула меня. — Ахмедов потянул ее за руку. — Пойдемте отсюда: сказать хочу в спокойной обстановке. Приглашаю в кафе, что на набережной. Идет? Там не жарко: потолочные вентиляторы работают.
В кафе неожиданно повезло: оказался свободный столик. Ахмедов заказал две порции мороженого и бутылку минеральной воды.
— Слушайте внимательно и не перебивайте. — Илас Бабаевич знаком показал Дроздовой подвинуться к нему поближе. — Не знаю, был ли когда-то город на Скалистом плато — это дело археологов да историков. Знаю другое: Зубрицкий Алексей не погиб! — Ахмедов расширил глаза, вытянул вперед губы, словно пытался сразу втянуть в себя всю порцию мороженого из металлической чашечки. — Да, да, не погиб! Он пропал в маршруте. Обелиск просто в память ему поставлен. Многие забыли, что — в память.
— Я не сказала, что Зубрицкий погиб.
— Значит, мне показалось?
— Передача состоится завтра, вы сможете убедиться.
— Э-э-э, завтра я в Харьков выезжаю за саженцами необыкновенных роз.
— Но в то же время, если бы Зубрицкий был жив, — он давно объявился бы. Мы даже не знаем, откуда он был родом. Может, живет со своими родными и близкими и не подозревает, что его помнят в Рудничном.
— А вы повстречайтесь с Верой Яковлевной Сазоновой, она кадрами тогда ведала, может, скажет, откуда Зубрицкий приехал. Вера Яковлевна живет на улице Кирова, дом пять, квартира три. Я у нее часто бываю. Кстати, это она предложила памятный обелиск поставить в честь Зубрицкого. В тридцать девятом-сороковом году пришлось и мне поработать в экспедиции Рейкенау. Все специалисты, кроме Зубрицкого, да еще Лосева, немцы были. Алексей нам наряды закрывал, хорошо закрывал, большие деньги мы получали. Когда он пропал, три месяца его искали, целую поисковую группу организовали. Вещи нашли в конце языка снежной лавины: куртку, полевую сумку, компас, пикетажку. Тогда и решили, что искать бесполезно — погиб… Но никто тела не видел, поэтому на памятнике в скобках после цифры «1940» указано «пропал без вести». Ваш рассказ вызвал у меня желание рассказать вам кое о чем… Давным-давно держу это в сердце. Сперва я боялся мести, потом мне никто не верил… Даже на медицинскую комиссию направили. На моей амбулаторной карточке профессор Зубович написал: «После тяжелой контузии на фронте тов. Ахмедов склонен к феерическим заявлениям». О, как сказано! Но вы поверьте мне, я одной ногой там… в могиле. Давайте выйдем, а? — Илас Бабаевич склонил голову.
Вышли на набережную. Ахмедов нашел свободную скамейку, сел, жестом пригласил Дроздову сделать то же самое.
— В двадцать восьмом году я закончил сельскохозяйственный техникум. Поступил на работу в одну из коммун. Работалось хорошо, весело. Новая жизнь широко, размашисто шагала по стране. В коммуне познакомился со своей будущей женой, Верой. Решили свадьбу играть осенью, после уборки урожая. А в конце августа случилось такое, что на долгие годы мою жизнь исковеркало, изломало. — Ахмедов задумался, потом встряхнул головой, будто отгоняя что-то тяжелое, продолжил: — В том году в горах орудовала банда Барса. Так звали ее предводителя. Схватили меня бандиты во время моего очередного объезда кукурузного поля. Поле располагалось неподалеку от леса, оттуда они и выскочили, гады, на конях. Избили меня, связали по рукам и ногам, взвалили на коня — повезли в горы, бросили в сырую землянку на охапку гнилого сена. Стены землянки были какие-то черные. Пригляделся я — это следы крови! Страшно мне стало, ой, как страшно! Под вечер меня освободили от пут, вывели из землянки на допрос. Допрашивал сам Барс — человечек чахоточного вида, голос у него был сиплый. Я молчал. Меня били — я ни слова. Но потом сломался, не выдержал пыток, сказал, где находится склад с семенной пшеницей.
Сожгли его бандиты, а мне после этого возврата назад не было. Прощения не дождался бы. Остался я в банде. Меня в набеги не брали. Я на кухне работал. Банда больше недели на одном месте не задерживалась, переходила с места на место, это делалось скрытно, конечно, но все-таки пришла пора отвечать за все, пришло возмездие.
Осенью тридцать второго банду обложили со всех сторон. Прижали к Скалистому плато. Я, как только начался бой, в суматохе ушел по тропе северного склона. Идти было тяжело, почти невозможно: дул сильный ветер, шел снег, земля, скользкая и холодная, уходила из-под ног. Я знал, что иду навстречу смерти: Скалистое плато безжизненно. Оттуда только одна дорога: вниз, к плоскости, но там — смерть, там возмездие. Глубокой ночью я набрел на какую-то пещеру и забрался в нее. Здесь было относительно тепло и тихо, но и сюда доносились звуки винтовок и буханье орудий: красные добивали банду. Я забылся тяжелым сном. С рассветом двинулся дальше. Местность была знакома: на склонах увалистых гор у западного склона Скалистого плато летом паслась отара овец нашей коммуны. Оставался один путь: перевалить через Главный хребет. Я знал, что для этого сумасшедшего шага у меня не хватит сил, но другого выхода не видел. У самой вершины Скалистого плато Меня остановил дурманящий запах: ветер приносил со стороны Главного хребта аромат жареного мяса! Значит, кто-то есть в этом проклятом богом месте? — подумал я. Но тут же страх с еще большей силой охватил меня. Могла быть засада. Пришлось втиснуться в расщелину и ждать наступления темноты.
