— Бабуся, а тебе атомной энергии не надо?
— Накой она?
— Печку топить. Одного наперстка на всю зиму хватит. В тепле будешь.
Капитан из рубки погрозил пальцем мотористу. Но тот закончил:
— Вон около бакена мы ледокол ухайдакали. Нырни — и будет у тебя атомная…
— Я шкипера попрошу, он у меня знакомый.
Но вернемся к первому рейсу. В тот солнечный воскресный день, кажется, все жители прибрежных сел и деревень высыпали к реке. Сгрудились на холмах, облепили откосы. Мальчишки, словно щебечущие воробышки, устроили свои «наблюдательные пункты» на покатых крышах домов и в густоте зеленых куполов деревьев.
«Ракета» выкатилась из-за поворота просто, как шарик. И, ко всеобщему удивлению, никого не пугая, не разбивая и не расталкивая: то ли стремительно плыла, то ли летела, как легковой автомобиль по хорошей дороге. И никакой огромной волны за кормой — только узенькая косичка вспененной воды.
Перед дебаркадером, увитый флагами расцвечивания, куда-то убрала пластины-ноги, мягко опустилась корпусом на воду.
И сразу не стало никакого дива. Швыряет носом воду, как обыкновенный катер. Даже не теплоход.
Постояло это диво — или не диво: не поймешь — минут пять у причала, где-то внутри спрятало счастливчиков с независимыми лицами и корреспондентскими билетами, вскинуло за кормой пушистое облако водяной пыли, помчалось дальше.
Ни одно большое событие не обходится без журналистов. Через день корреспонденты поведали читателям, как они, спустившись по широкой лестнице на террасу, прошли в салон и сразу попали в «самолетную обстановку». Самолетные, в белых чехлах кресла, на полу красная ковровая дорожка, на окнах кремовые, из шелка, занавески. Искрится никель отделки, весело сияют зеркала.
«Первое впечатление таково, будто мы на гидросамолете, который несется низко над водой. И пока мы осваиваемся с этим ощущением, город остался далеко позади, мимо окон с необычной скоростью проносились берега».
На «Ракете» возвращались после соревнований в Горьком казанские спортсмены. К половине пути они чувствовали себя по-домашнему. Одни, углубившись в креслах, читали газеты или дремали, другие попивали кофе возле буфета. Две велосипедистки складывали букет цветов и сговаривались, как торжественно преподнести его экипажу.
«На корме уединилась мечтательно настроенная пара. И если предположить, что тут происходил самый важный в жизни разговор, то это первое признание, сделанное над Волгой в подобной скоростной обстановке. Руководитель физкультурников, потирая лоб, составлял ведомость и резонно заметить, что до сих пор ни один финансовый документ не перемещался по реке с такой скоростью».
По салону и террасам «Ракеты» неторопливо расхаживал высокий крепкий человек в белой тенниске, с непокрытой головой. Прислушивался к шуму мотора, «улавливал» вибрации корпуса, перевешивался через борт, рассматривая «водяные» крылья. Это был главный конструктор Ростислав Евгеньевич Алексеев.
— Погода, товарищи, никудышная, — сказал он журналистам.
Те недоуменно переглянулись: не поняли. Тепло, безветренно, река гладкая, точно стекло.
— Штормишко нужен.
В первом рейсе пассажиры не заметили, как внесла их «Ракета» в Казанский порт. Только почувствовали, как мягко осела и скорость, будто включили автомобильные тормоза, быстро погасла.
И тут же забасили гудками старые суда-колесники, залились сирены на теплоходах.
Они приветствовали «Ракету».
С рейдовых буксиров капитаны, механики, матросы машут фуражками.
— Петрович, поздравляю!
— Не зазнавайся, подойди к нам!..
— Миша, привет, дорогой!..
Друзья приветствовали Девятаева. Они рады за своего товарища. Ведь совсем недавно он стоял за штурвалом вот такого же, похожего на утюг, трудяги-тягача… А теперь…
Он — летчик, и, значит, ему летать…
В порту был митинг. Речи произносили с палубы «Ракеты». На нее летели букеты цветов.
Немало интересного поведали тогда корреспонденты своим читателям, кинооператоры — зрителям. Но кое-что осталось за бортом журналистских блокнотов.
На митинге никто не приметил невысокую черноволосую женщину с карими глазами. Будто завороженная и вместе с тем смущенная, она неотрывно смотрела на палубу «Ракеты», где стояло высокое речное начальство. Слушала речи — и не слышала их. Но вот донеслось: «А водит этот беспримерный теплоход Герой Советского Союза товарищ Девятаев». Вокруг шумно захлопали, а у женщины повлажнели глаза.
Первой ее заметил капитан. И, как только закончился митинг, он приветливо махнул женщине букетом цветов, торопливо сбежал по трапу. Какие-то возбужденные мужчины в форменных кителях, в матросских тельняшках обступили капитана, жали руки, обнимали, загородили плотным кольцом.
А невысокая женщина стояла в сторонке. Рядом с ней два мальчика. Один из них, младшенький, если приглядеться, был очень похож лицом на капитана.
Он еле-еле выбрался из окружения.
— Фая!.. Сынки!.. — капитан обнял всех сразу. — Как вы тут без меня?..
— Пап, а пап, а где у «Ракеты» крылышки? Их вовсе нет.
— Сашок! — одернул старший, Алеша. — Перестань.
Михаил и Фаузия молча смотрели друг на друга. Как будто они давно не виделись и не знали, о чем заговорить. Но им все было понятно, они разговаривали от неизбывной радости повлажневшими, светящимися глазами.
— Напрасно они меня так, — наконец, тихо проговорил он, — до небес… А ведь главные-то на «Ракете» Алексеев, Полуэктов, Горбиков… А я сбоку-припеку. Так, юнга…
— Момент, Миша, выбрали…
Всего несколько дней назад изумленно читали Указ… В дом зачастили почтальоны с пачками писем и телеграмм. Фаузия Хайрулловна теперь впервые увидела «Ракету», о которой столько нашумели в газетах и по радио. Успели нашуметь и о нем, о Мише…
— Фая, извини, мне пора, — как бы виновато сказал Михаил. — Сейчас пойдем на заправку. Это минут на пятнадцать-двадцать. Прокатись с ребятишками.
— Что ты! Нет, нет. Скажут, только начал работать, а уже своих катаешь.
— Так вместе со всеми. Многие поедут…
— В другой раз, — и сразу заботливо: — Ты хоть не голодный? Я тебе эчпишмак испекла….
— Что ты! Я вам подарки привез. Московские… Там, в рубке…
— Ладно, потом. Иди, Миша, тебя ждут. Вот, возьми письма и телеграммы. Их тут целая куча.
Капитан ушел в рубку.
Развернувшись, «Ракета» через две минуты вскочила на свои тонкие крепкие ноги. Вслед ей махали платками, фуражками, руками. А маленький Саша никак не мог понять:
— Мам, а мам, а где у нее крылышки?
— Под водой, их не видно, — серьезно разъяснил степенный Алеша.
Как и вниз, с одинаковой скоростью полетела «Ракета» вверх по Волге.
Перед вечером вернулись к причалу, от которого отходили утром. Кто-то из экипажа пошутил:
— Скажите, у кого из волгарей, кроме нас, бывало такое: завтрак в Горьком, обед в Казани, ужин в том же Горьком?
И даже внешне хмурый, озабоченный Алексеев слегка улыбнулся:
— Я, по своей наивности, главным считал, что за день прошли около восьмисот семидесяти километров, а оказывается, есть более веское измерение…
Что-то хотел добавить и Девятаев, но его прервал серьезно-радостный голос по рации:
— «Ракета»! Я — диспетчер. Вам телеграмма от министра. Записывайте. Из Москвы… Номер… Время… Даю текст: «От имени коллегии Министерства речного флота РСФСР поздравляю вас с новым достижением по эксплуатации теплоходов на подводных крыльях. Ваш переход — в течение дневного времени от Горького до Казани и обратно является непревзойденным в истории судоходства…»
ОНИ БЫЛИ ВМЕСТЕ
Когда в штабной землянке в восьми километрах от линии фронта Девятаев докладывал о прибытии для прохождения дальнейшей службы, в это время на острове Узедом…
Что происходило там, откуда каких-нибудь два часа назад с трудом взлетел в сырое облачное небо мятежный «хейнкель», его пилот узнал лишь тринадцать-четырнадцать лет спустя. Узнал прежде всего от очевидцев, вместе с которыми носил в концлагере деревянные долбанки и полосатый мантель с нагрудным номером.
