Сейчас он пытался понять, действительно ли сносит корабль или начинается «нормальная» галлюцинация. Он нащупал ларинги на горле.

— Командир, — не отводя взгляда, быстро, настороженно спросил он, — командир, нас сносит вправо? Нет?

Кучеров почти облегченно коротко улыбнулся:

— Мне тоже! Значит, есть... Лежишь, Машков?

— А? Н-нет... То есть... Как ты понял?

— Крепче держись, Витька!

Ту-16 чуть откачнулся влево, просев.

Щербак, расставив ноги, подставил руки под подбородок и постарался «заклиниться» как можно прочней среди аппаратуры; Ломтадзе прижался спиной к спинке кресла и расстегнул привязные ремни — ему-то они ни к чему, только помешают в случае чего; Агеев крепко взялся за упоры кресла.

Последние секунды.

Кучеров медленно, всем своим существом ощущая: «Пора!» — медленно потянул назад сектор газа. Ноги немели от напряжения, вдруг заныли зубы — он даже не заметил, когда так крепко сжал их. Ну, где же полоса?..

Ил-28 словно всплывал вверх, размывался белесым светом, растворялся в нем — да где же огни? Неужели мажет? Где огни?!

Он хотел приказать: «Ракету!» — и не успел. Одновременно с призрачно мигнувшей и метнувшейся слева внизу вспышкой острого прожекторного света он услышал — нет, его буквально оглушил крик Машкова.

— Вижу! — оглушительно заорал Машков. — Вправо, командир, вправо! Высота касания... Нет высоты! Земля! — Он, вжавшись лицом в ледяное стекло, вперился в мелькающую прямо под ним, летящую все ближе, все ближе, стремительно несущуюся землю — просто землю, пустую землю! Корабль качнулся, земля заскользила боком, Машков ощутил движение корабля резко вправо, а земля вздымалась навстречу, накатывалась в лицо, Машкова обдало ужасом, он, цепенея, выбросил вперед руки и крепко уперся в рамы, растопырив локти и колени и не сводя немигающих глаз с бешеного струения серой травы, гравия, каких-то бугорков — пустырь?! Метнулась серой змеей бетонная дорожка и пропала, тут же снизу вынеслись ограничительные огни полосы — они, струйно мигая, мчались наискосок; он не успел крикнуть об этом, спасти, предупредить — тяжеленный корабль рывком дернулся на левое крыло, подворачивая к полосе, — Кучеров все видел! Вот она! Вот!

Масляно блестящая бетонная полоса летела в тумане, словно корабль неподвижно повис над ней, — и Машков понял: они мажут, они страшно, убийственно мажут, они давно проскочили «Т».

И когда машина мягко, но неотвратимо просела, пошла вниз, Кучеров тоже все понял и, как мог, осаживал корабль — Машков зажмурился, чтоб не видеть этого невозможного, устрашающего снижения, — и тут тяжелый удар впечатал его в пол. Он с размаху грохнулся лицом в стекло и услышал, ослепленный полыхнувшей болью, истошный, режущий взвизг покрышек, уханье амортизаторов; нос корабля подбросило вверх; еще удар — лицо мгновенно оледенело...

А Кучеров в эти кратчайшие мгновения успел перебросить к себе рукоятки экстренного торможения и, выпятив прикушенные в кровь губы, выкрикнул:

— Парашют!

Он не видел, как Савченко воткнул кнопку тормозных парашютов, не слышал, как выстрелил сработавший пиропатрон, слышал лишь спасительно рванувшую его вперед тяжесть и зажал аварийно тормоза.

Колеса, намертво схваченные блоками тормозных колодок, пронзительно визжали; из-под тележек шасси бил синий дым, ошметками летела в стороны и пятнами горела на бетоне сорванная резина покрышек. Огромный корабль, несущийся уже за серединой полосы, тормозил...

В небе рокотали моторы; неподалеку глухо взвыли вертолетные винты. Из поредевшего тумана вырвался темно-зеленый Ми-8, с клекотом пронесся над людьми, бегущими к самолету.

Его винты еще мели серый воздух, гоня волнами мокрую траву, как откатилась дверь и из кабины, не дожидаясь трапа, выпрыгнул генерал, заспешил, спотыкаясь и придерживая фуражку, к затихшему Ту-16, у смятого крыла которого сгрудилась толпа.

Самое смешное было то, что, когда вертолеты сели рядышком на своем аэродроме, Кучерова едва добудились — он ухитрился заснуть сразу, как только забрался в кабину вертолета, и заснул таким мертвецким сном, что его пришлось выносить из Ми-8 под сочувственными взглядами и не лишенными юмора комментариями огромной толпы встречающего аэродромного люда.

Кучерова поставили на ноги и крепко потрясли, прежде чем он сообразил, что он дома, что перед ним стоит улыбающийся Дусенбин и держит в руке тампон с какой-то омерзительно воняющей медицинской пакостью.

Кучеров отпихнул тампон, потребовал у Дусенбина закурить и, получив категорический отказ, «сделал ручкой» толпе и полез в «санитарку», где его уже ждал экипаж.

— Ты не летчик, а бандюга! — сердито пробурчал ему Агеев в машине, баюкая правую руку.

— Сильно болит? — сочувственно поинтересовался Савченко.

— Да не рука! — расстроенно сказал Агеев, полез пальцами в рот и неразборчиво грустно сообщил: — У меня зуб болит, а он его взял и вышиб...

— Ну и хорошо, меньше хлопот, — оценил Дусенбин. — Так ведь, товарищ подполковник?

— Да нет же! — уныло возразил Агеев. — Тот остался, а рядом был золотой — вот он его... Ах, чтоб тебя! Я с этим зубом месяц мытарился, пока вставил, а он выбил, черт везучий... Опять морока...

Кучеров хмыкнул и уставился в окно.

— По этому поводу есть такая байка, — оживился Щербак. — Некий товарищ, пребывая в приподнятом настроении...

— Головка не бо-бо? — вкрадчиво осведомился Ломтадзе.

— Не бо-бо. Так вот...

Но они уже приехали. Возле симпатичного домика санчасти стояли два «уазика», и зачем-то подпирал двери плечом майор Тагиев. Чуть в сторонке стояли улыбающиеся Царев и генерал.

— Во... — проворчал Агеев. — И умереть спокойно не дадут...

— Только тихо, ребята, — сказал Дусенбин, взял Машкова под локоть и повел его к двери. Остальные удивленно остались ждать, сгрудившись у дверей.

— Витя, ты как, нормально?

Машков печально посмотрел из-под наползших на воспаленные глаза вздутых бровей.

— Ну и морда у тебя, Вить, кошмарная жуткость, — усмехнулся добродушно Дусенбин. — Но не боись — медицина спасет. Жить будешь. Ты чего такой грустный? Вот странная тварь человек, — покачал он головой. — Все ему не так. Только из такого вылез, а уже опять грустец...

— Да нормально, — вздохнул прерывисто Машков. — Плечо вот крепко расшиб. А так нормально... Ну что ты хотел мне сказать?

Он посмотрел в конец коридора, где в проеме открытой двери стоял его экипаж, его сотоварищи, ожидая. Они ждали его, Машкова, — верная семья, и нет в этом сравнении никакой банальности.

Дусенбин осторожно, тихо открыл дверь и втолкнул мягко Машкова в кабинет. И...

Марина спала на кушетке у стены. Почему-то в белом халате, до пояса укрытая серым казенным одеялом. Он, слыша усердно-осторожное посапывание толстяка Дусенбина, на деревянных, негнущихся ногах дошел до табуретки-вертушки и опустился на нее, едва не сев мимо. Дусенбин, повозившись за его спиной и чем-то звякнув, горячо зашептал в ухо:

— Ти-ихо... Она скоро проснется — очень нервничает во сне. Правда, я ей вколол, но все равно...

Виктор, боясь даже моргнуть, хотя зверски резало глаза, смотрел на спящую Марину. Голову ломило, в левом плече хронометром пульсировала боль.

— Ночью рвалась на КДП, — шептал сзади Дусенбин. — Чего ты на меня смотришь? На нее смотри... На вот, выпей, расслабься. Это — спирт, это — вода. Ну, благословясь... Пей-пей, сейчас это лекарство. Во-о... Упало? Ну, значит, здоров, и давай сюда фарфурики... Знаешь, она так сюда рвалась, что чуть солдата на первом КПП не покалечила... — Дусенбин тихонько хихикнул от завистливого удовольствия. — Вот жена у тебя, старик... Повезло тебе, ей-ей. Я ее сюда от греха привез.

— Дай воды, — сиплым шепотом попросил Машков и, жадно выпив чашку, осторожно спросил: — А с кем?..