— Командир, слева ракурс одна четверть, на нашей высоте вижу танкеры.
— Молодец! — Кучеров был доволен: его стрелок первым обнаружил самолеты. — Девяносто шестой, наблюдаю слева в ракурсе...
— Вижу, — недовольно отозвался Ионычев.
Николай, наклонившись вперед, завороженно наблюдал, как к ним медленно и неуклонно приближаются две пушистые прямые струи; вот уже отчетливо видны силуэтики оранжево поблескивающих в лучах закатного солнца самолетов; они постепенно растут в размерах, уже можно разглядеть, как отлетает от них, клубясь и тут же морозно застывая, инверсия. Первая его боевая заправка, по-настоящему первая. Все, что было на полигоне, на учебе, — все не в счет. Эта — первая. Первый патруль, первая заправка. Но все будет в порядке, обязательно в полном порядке, иначе... Иначе вообще не стоило начинать — не сейчас начинать, а тогда, четыре, нет, пять лет назад, даже раньше... Почему командир так странно смотрит на него?
Кучеров наклонился вправо, через проход, и хлопнул помощника по колену.
— Красиво, а? — прокричал он, не нажимая кнопку СПУ. — То-то! Разве у нас работа? Картина! — Он засмеялся и подмигнул. У Николая отлегло от сердца, и он, даже не успев ответить, услышал команду ведущего:
— Внимание! Начинаем работать. Рассредоточиться!
Танкеры были уже рядом. Отчетливо виднелись опознавательные знаки — эмблемы части на бортах, поблескивал дюраль обшивки на стыках. Две огромные машины, внешне двойники воздушных кораблей, шли впереди и несколько ниже, широко распластав раскинутые крылья и отчетливо, явственно опираясь на них, как на руки.
А дальше все пошло быстро и изящно-ритмично, как в доведенном до совершенства танце — только быстрота была замедленной и растянутой во времени и пространстве, и площадка танцоров раскинулась на сотни километров в вышине, а аккомпанементом был ровный гул турбин и потрескивающая помехами тишина в наушниках: каждый знал свою фигуру, свое место, и разговоры были излишни.
Ведомый танкер — «двойник» Кучерова, — не меняя высоты, двинулся вправо и быстро заскользил боком, входя под строй бомбардировщиков; Николай завороженно, едва дыша, следил, как он уверенно уходит под строй, скользя наискось; вот он нырнул под машину комэска, вот он точно под ней; жутковато-взбудораженно, глухо ударяется в виски сердце; Ионычев по команде своего КОУ заложил небольшой, точнейше рассчитанный крен и заскользил влево, к ведущему танкерной группы, а ведомый танкер, продолжая движение, уже приподнял нос и всплыл на одну высоту с Кучеровым — и оказался впереди слева рядом.
— Перейти на свои «дорожки»! — Эта команда комэска — последняя перед дозаправкой. Кучеров, не глядя, опустил вправо под сиденье руку и, положив пальцы на панель радиостанции, быстро перещелкнул канал связи. Все, теперь каждый дуэт — танкер — бомбардировщик — будет слышать только себя: пары разделились, чтоб не мешать друг другу.
— Занимаю строй заправки, — негромко оповестил Кучеров экипаж. — Помощник, следи за мной. И спокойно, ты чего? Мы с тобой все это уже проходили...
Танкер висит слева впереди совсем рядышком, настолько близко, что видна пульсация его крыла, вытянувшегося к кабине Кучерова; короткими толчками ходит его консоль, видны царапины и задиры краски на швах обшивки. Кучеров почти незаметными, точнейшими движениями пошевеливает рулями, не отрывая взгляда от этого крыла. Вот оно уже в пятнадцати метрах, десяти... Всего лишь в десятке метров... А дистанция — дистанция ноль. Ноль! Два огромных корабля мчатся на шестикилометровой высоте со скоростью шестисот километров в час, почти соприкасаясь крыльями.
— Строй заправки занял, — быстро, очень быстро не произносит, а выстреливает Кучеров в эфир.
— Е-есть... Выпускаю шланг... — хрипловато предупреждает командир танкера. Какой он хоть внешне, этот командир, которому постоянно приходится выполнять эту, именно и только эту работу?
Наверно, никто и никогда не сможет привыкнуть к этой операции, крайне тяжелой, требующей, как никакая другая, полной самоотдачи, высокой школы пилотирования, предельно изматывающей в краткие минуты перекачки и — чего уж там! — очень опасной операции, в которой никакая ошибка не повторяется дважды...
Николай видит, как подрагивает заливная пробка топливного бака на крыле танкера, видит даже, как она запачкана масляными руками механиков. Из черной дыры сопла турбины стремительнейше вылетают, мгновенно схватываясь морозом, бело-дымные сверкающие клубы — и в голове вдруг дичайше не к месту возникло давнее воспоминание: «С земли нас видно благодаря белому перламутровому шлейфу, который самолет, летя на большой высоте, волочит за собой, как подвенечную фату. Сотрясение, вызываемое полетом, кристаллизует водяные пары атмосферы. И мы разматываем за собой перистую ленту из ледяных игл. Если атмосферные условия благоприятствуют образованию облаков, этот след будет медленно распухать и превратится в вечернее облако над полями». Все это проносится мгновенно, как вспышка. Да, но Экзюпери не приходилось делать того, что делаем мы!..
Из белой трубы, торчащей назад из консоли крыла танкера, показался и пополз — крайне неприятная картина! — черный толстый шланг с белым парашютиком-стабилизатором на конце; шланг ползет и ползет, едва покачиваясь и чуть провисая вниз; минута, другая... Вот он вышел во все свои десятки метров длины и его держит лишь вытяжной трос. Так, вышел нормально. Теперь он двинулся назад, и когда вытяжной трос ушел на лебедку, замок закусил шланг в готовности к работе; светится на черном «удаве» белая метровая метка в ярко-красной окантовке, поблескивает металл наконечника.
— Шланг загерметизирован. Эшелон шесть, «стрела» шестьсот, — размеренный, будничный голос командира танкера.
Кучеров, не сводя глаз с танкера:
— Открыть краны. Подготовиться к дозаправке.
Кучеров сейчас вообще ничего не видит, кроме громады висящего рядом самолета. Ничто не может отвлечь его — ничто в мире, хоть камни с неба, хоть вселенский потоп. Николай быстро перещелкивает на своем щитке дозаправки тумблеры четырех кранов топливной системы, включает обогрев левого крыла.
— Краны открыты. Обогрев включен. К перекачке готов.
— Иду на сцепку, — чуть осипнув, бросает Кучеров.
Он даже не видит шланга — шланг теперь тянется сзади, за крылом, вне видимости летчиков; вот тут-то и выясняется, «чего кто сто́ит», потому что от слетанности экипажа, от точных команд и глазомера КОУ, от реакции правого летчика, умения и хладнокровия командира зависит все. Неотрывно глядя в проволочную рамку-прицел, впаянную в левое лобовое стекло, и проецируя в ней силуэт танкера, Кучеров, одновременно точнейше выполняя краткие команды КОУ, который сейчас дирижирует «дуэтом», поскольку ему видно все, — Кучеров накренивает корабль буквально на полградуса и, чуть оттянувшись, начинает как бы вдвигать крыло своего корабля под крыло танкера. Плоскости двух машин сходятся, одна чуть ниже и позади другой; вот крыло танкера уже надвинулось на крыло бомбардировщика, вот они уже перекрыли друг друга — ювелирная, рискованнейшая работа!
— Минус два... Минус три... — настороженно бормочет Ломтадзе, отсчитывая метки-метры. — Четыре... Хорошо, командир. Теперь продави, продави...
Крыло бомбардировщика застыло сразу за крылом танкера, но чуть ниже и находясь над шлангом. Не дай бог на метр выше, на два ниже! Жесткая, тугая струя воздуха, сжатого и закрученного скоростью, стекает с плоскости танкера и, срываясь с консоли, несется над плоскостью бомбардировщика. Если она ударит по плоскости!..
Кучеров, пошевеливая рулями, миллиметровыми движениями штурвала отжимает машину вниз — на полметра, еще на метр.
— Еще... — подсказывает натянутый голос КОУ. — Еще чуть... Так, сейчас-сейчас... Оно!
Негромкий пугающий стук под крылом, еще один.
— Слушай, Коля, слушай! — сквозь зубы бросает Кучеров в моментальной напряженной улыбке, не глядя на помощника, и чуть-чуть дергает штурвалом; тут же раздаются частые гулкие удары — это шланг, прижатый воздушным потоком к нижней плоскости, бьется под крылом, колотясь по обшивке. Это не страшно, но очень уж неприятно.
