– А что вы вообще можете о нем рассказать? – спросил Гриша. – Что он за человек, чем интересуется? Слабые стороны?

– Он разводит цветы у себя на Рублевке. Он вам понравится. Но если в голове у вас есть хотя бы один грамм мозгов, возьмите карту и найдите на ней Новую Зеландию, – бросив на стол салфетку, Гюнтер поднялся. – Удачи вам не желаю. Какая тут, к черту, удача.

Передал официанту несколько купюр и ушел.

– Да что его слушать? – решительно отмахнулся уже на улице Гера. – Старый алкаш! Как они любят друг о друге ужасы рассказывать! Прямо не Сказкин, а Франкенштейн! Сколько там до встречи?

– Полтора часа, – угрюмо отозвался Антоныч, натягивая манжету на рукав.

– Вот и поехали. Поговорим, найдем общее решение. В конце концов, он тоже человек.

Да, это было лучше, чем путешествие в Новую Зеландию. К последнему я не был готов, потому что послезавтра должен был сдать отчет по продажам.

Кафе, в котором Сказкин назначил встречу Антонычу, мы нашли быстро. Расселись за столиком и замолчали в тревожном ожидании. Конечно, пьяная болтовня Гюнтера нас напрягла, но мне почему-то казалось, что префект не ворвется в эту забегаловку, чтобы нас расстрелять. Если назначил встречу, значит, все обдумал и принял какое-то решение. И вряд ли оно станет причиной покупки нами лопат. Скорее всего, деньги. Но сколько?..

Только сейчас я понял, что за столиком идет спор, который вроде бы завершился пониманием несколько часов назад.

– В такую ситуацию любой из нас может попасть! – уверял Гриша, по-товарищески стуча Антоныча по спине. – Хочешь нас бросить? Валяй!

– Да разве я об этом говорил? – сказав это, Гера поправил воротник рубашки Антоныча. – Это я так, чтобы в следующий раз он документы при себе держал и где попало не разбрасывал…

– В следующий раз? – переспросил Гриша, глядя в сторону входа. – Следующего раза может и не быть… девочки.

Я повернул голову в том же направлении.

В кафе входили человек шесть или семь. В разномастных костюмах, коротко стриженные, на этих ребятках можно было пахать и сеять. Войдя, они тут же угукнули что-то бармену, и через несколько мгновений в зале нарисовался администратор. А еще через мгновение последний заговорил вслух о том, что кафе закрывается и все должны срочно его покинуть.

Почувствовав легкий холодок в груди, я посмотрел на Геру. Мне показалось, что он тоже чувствует легкий холодок в груди. Хотя, чего врать, я был близок к поносу.

Как только в дверях скрылась спина последнего из посетителей, в кафе появился еще один. Щуплый, что неудивительно для его возраста, который я оценил лет этак в шестьдесят, в костюме сотрудника компании по оказанию ритуальных услуг: черный костюм, белая рубашка и черный галстук. Впрочем, когда он приблизился и его коснулся свет, я увидел, что галстук серый. Но легче от этого мне почему-то не стало. Возможно, моим позитивным мыслям мешала блестящая, как бильярдный шар, голова старичка. Подобно зеркальной сфере под потолком бара она отражала падающие на нее лучи света и слепила. Неприятные ощущения. Он словно специально для знакомства с нами ее выбрил.

Подойдя, старец осмотрел нас взглядом гомосексуалиста-изувера, и один из двоих явившихся с ним холуев тут же приставил к нашему столику пятый стул. Если бы не линзы очков, сверкающие, как глаза ястреба, то его можно было бы принять за профессора-ботаника из университета. Такие способны заплакать, ставя «неуд» в зачетку студента. Но очки непостижимым образом превращали жалостливого дедушку, читающего перед сном Мопассана, в лионского мясника Клауса Барбье.

– Вы, надо полагать, Сергей Антонович? – полюбопытствовал он, глядя на Антоныча.

С этого, собственно, все и началось.

– А вы, надо полагать, тот, кто хочет вернуть мне основной документ гражданина Российской Федерации?

Старичок улыбнулся и кивнул холую. Тот подозвал администратора. Что-то ему сказал, и администратор кликнул официанта. Тот как трясогузка ускакал на кухню.

– Мне нравится в зрелых мужчинах дерзость, – сообщил нам дедушка. – Есть в этом что-то такое, что порождает ассоциации с мятым рыцарским шлемом или порыжевшими зубами, вонзающимися в прожаренную баранью ногу.

Он состоял от макушки до пят из аллегорий. Не очень удачных, надо сказать. С зубами у нас был полный порядок, ничего порыжевшего.

На столе, благодаря беспримерной скорости официанта, появился заказ.

Взяв со стола чашечку вместе с блюдечком, дед налил в блюдечко чаю и отхлебнул.

– Молодой человек, вам известно, что спать с дочерьми без благословения их отцов безнравственно?

Краем глаза я заметил, что двое из его свиты двинулись на кухню.

– Известно, – ответил Антоныч. – Но никак не могу заставить себя представить вас с иконой в руках.

Старичок поставил блюдечко, удовлетворенно потер ладошки и солнечно оскалился. Свет безупречных фарфоровых зубов придал нашей непринужденной беседе предчувствие ее скорого конца.

– Когда мне было шесть лет и я с папой и мамой жил в Твери, мальчик из третьего подъезда, с которым мы играли в песочнице, сломал мое ситечко. Боже мой, как я плакал.

Я присмотрелся. Или мне показалось, или на глазах старичка на самом деле показались слезы. Я приказал себе быть внимательнее. Вполне возможно, что слово «ситечко» мне послышалось, а на самом деле речь шла об авиакатастрофе.

– На следующий день я сучком выколол ему глаз. Я недавно встретил этого мальчика. Он до сих пор без глаза.

– И вы купили ему новый? – попытался Гриша вновь породить у старичка ассоциации о мятом шлеме.

– Вы мне нравитесь, – и префект указал на Гришу пальцем. – Хотя и ошиблись. Кому нужен одноглазый бродяга, роющийся в помойных баках? Время не сделало его лучше. Я пропустил его по частям через промышленную мясорубку. Знаете, эта селитра – от нее никакого толку. Лучше всего удобрять клумбы чистой органикой, – он налил себе в блюдечко еще. – К чему я это, собственно, рассказываю. Чтобы у вас сложилось достаточно ясное представление о моей натуре. Я бесчеловечен, и меня это угнетает. Особенно по ночам, когда остаешься один на один с богом, – старичок вздохнул и поправил очки. Только сейчас я заметил, что глаза у него бесцветные. – Но я ничего не могу с собой поделать. Это гены. Согласитесь, я не виноват?

Гера пожал плечами, я счел за лучшее не шевелиться. Выдержав паузу, старичок обернулся.

– Ну, у вас там все готово?

Мне стало настолько нехорошо, что показалось, даже щеки покрылись инеем. Раздался какой-то шум, и мы вчетвером посмотрели на входную дверь. Двое амбалов старичка затаскивали в кафе какого-то парнишу в одеяниях манагера. Розовая рубашечка, серый костюмчик. Мне ли не знать… Лет несчастному около тридцати пяти. Ровесник. Специально, что ли, подбирал? Ощущение, что он несчастный, невозможно было заменить другим. Парниша упирался и всхлипывал. Увидев старичка, он принялся вопить:

– Роман Романович!.. Роман Романович!..

– И ничего-то я не могу с собой поделать, – сокрушенно произнес старичок. – Мое злопамятство, безусловно, зачтется на том свете. Гореть мне в аду синим пламенем. Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь в том, что совершенно не умею разговаривать с людьми.

– Роман Романович, это недоразумение!..

– Вот видите, – старичок показал себе большим пальцем за спину и поморщился. – Человек говорит, что это недоразумение. Годы обязывают меня быть доверчивее, милосерднее. Но я ничего, абсолютно ничего не могу противопоставить своей жестокости. Кто-то сидит на моем плече. Посмотрите, – обратился он ко мне. – Вы никого не замечаете на моем плече?

– Нет, – сознался я.

Старичок огорчился, как мне показалось, еще сильнее.

– Вот видите, никто не замечает… А он сидит. Сидит и шепчет мне в ухо: «Этот сукин сын обокрал тебя на три тысячи долларов. Он закупил для твоих магазинов спиртное и получил откатом». И что прикажете делать?

– «Для твоих магазинов»? – переспросил Гера. – Я думал, вы префект.