Брови Мамеда расползаются все шире и шире. Он дружелюбно улыбается.
— Конечно, слышал. У меня начальник — Мирченко, тоже из Украины. Геолог. Хорошие песни поет. Я теперь хорошо Украину знаю. Очень хорошо.
Он поднимает руку, словно требуя внимания.
— Тарас Шевченко, — торжественно произносит он. — Правда? Днепрострой! Правда?
— Правда, правда, — взволнованно кивает головой Макаров.
— И песни хорошие, — продолжает Мамед. — Вот послушай.
Он вдруг запевает, чуточку перевирая слова и мелодию:
— Ой дівчино, шумить гай.
Кого любиш та й згадай.
Правильно?
Он подходит вплотную к Макарову и снова пожимает ему руку.
— Здравствуй, Украина, — трясет он руку Макарова. — Помогать нам приехал?
— Здравствуй, Туркмения, — поддаваясь его волнению, отвечает Макаров.
Брови Мамеда снова сурово сползаются.
— А дорогу плохо твои люди строят. Совсем плохо. Вот сам увидишь. — Он внимательно смотрит в глаза Макарова. — Ты как будешь работать? Хорошо?
И, не дождавшись ответа, назидательно произносит, подняв кверху указательный палец:
— Хорошее дерево по плодам узнают, а хорошего человека — по его делам. Такая у нас пословица есть.
Он вскакивает на ишачка.
— Пошт, пошт! — кричит и проезжает вперед.
И вот, наконец-то, Макаров видит дорогу. Свою дорогу!
Невдалеке перед ним начатое дорожное полотно, широкая насыпь посреди такира, уходящая к горам. Полотно тянется вдоль невысоких каменистых холмов, вдалеке сливающихся с горными хребтами.
Лицо Макарова раскраснелось. Сердце бьется чаще.
«Ну, вот и начинается твой первый экзамен, — думает он о себе. — Крепись, товарищ!»
Дорога строится. Отчетливо видны группы землекопов, телеги, тачки. Землекопы берут из расположенных вдоль полотна канав, так называемых резервов, и в тачках перевозят по катальным доскам к насыпи.
Тяжелая, однообразная работа. Сколько этой земельки нужно перевернуть, чтобы соорудить насыпь протяжением в несколько десятков километров. Тьму!
Макаров сбегает с холма. Еще издали он заметил, что резервы заложены неправильно.
Он почти бегом направляется к ближайшей бригаде. Его появление уже заметили все. Работа прекращается, рабочие постепенно сходятся к одному месту. Макаров видит перед собой рослого паренька с льняным снопиком волос на голове и ямочкой на подбородке. Паренек стоит, опершись на лопату. Рядом с ним — маленькая черноглазая девчушка в мужских ботинках, в красной короткой юбке, из-под которой видны ее голые ноги, на голове — косынка.
Навстречу Макарову с земляной насыпи медленно спускается приземистый пожилой землекоп. Он обут в лапти. На его взлохмаченной голове лежит блином старая, видавшая виды, промасленная кепка. У землекопа красные, подслеповатые, видимо пораженные трахомой, глаза.
— Здравствуйте, — нерешительно произносит Макаров, останавливаясь.
— Здравствуйте, если не шутите, — первой отвечает черноглазая девчушка, с удивлением рассматривая Макарова.
— Цыц, ты, — кричит на нее старик и не спеша снимает свою кепочку. — А закурить у вас не найдется? — щурит он свои хитровато поблескивающие глаза. — Уши совсем попухли.
— Найдется, — с готовностью отвечает Макаров и открывает коробку папирос, приобретенную в вагоне-ресторане.
К коробке протягиваются десятки черных, мозолистых рук. Она мгновенно пустеет.
— Закурили, — насмешливо тянет черноглазая. — Совести-то совсем нет.
— С куревом беда! — как бы оправдываясь, говорит старик.
— А вы, извините, кто будете?
Но его перебивает стоящий рядом землекоп в рваном узбекском халате, босой, но в шляпе.
— С куревом беда! — смеется он, оскаливая неровные зубы. — А с чем не беда? Жратвы нет. Кто что где достанет, тем и кормится. Спецовки не дают, вот и ходим, как артисты.
Девчушка фыркает.
— А ты чего, Маруська? — набрасывается он на нее. — Разве неправду говорю? К черту эту работу! Сегодня же на расчет подаю. Хватит!
— Хватит, — поддерживают его многие из рабочих, видимо члены его бригады. — Правильно Куркин говорит!
— Цыц, вы, — снова машет на них рукой старичок в кепочке. — Может, человек к этому делу и отношения никакого не имеет, Может, он просто прохожий.
Старик с любопытством разглядывает костюм Макарова, белую рубаху с крахмальным воротником, темно-зеленый галстук, фетровую шляпу. Сколько стипендий съела эта штуковина — и не счесть. Особенно хотелось приобрести шляпу — предмет давних вожделений: что за специалист без шляпы? А теперь вот чувствует — действительно, вырядился не по погоде! А шляпа и галстук вовсе не к месту.
— А вам, извините, не жарко? — ехидно хихикает в ладошку Маруся.
— Жарко, барышня, — виновато усмехается Макаров, отводя взгляд от ее сверкающих глаз. — А назначен я к вам сюда, товарищи, прорабом. Так что вместе работать будем.
Вокруг воцаряется тишина.
Маруся открывает рот, словно собираясь снова бросить какую-нибудь шутку, но высокий парень, стоящий рядом с ней, незаметно толкает ее локтем. Маруся прикусывает язычок.
— Вот что, — прерывая неловкое молчание, произносит Макаров. — Вы здесь, ребята, с резервами больно нахомутали. Давайте-ка для начала разбивочку сделаем…
Он обращается к старику…
— А колышки, визирки у вас найдутся?
— Имеются, — поспешно отвечает тот. — Я бригадиром здесь. Фамилия моя Ченцов. Из мордвы, значит.
Макаров снимает ручные часы, прячет их в карман пиджака, сбрасывает пиджак, шляпу и аккуратно складывает на бровку полотна.
Рабочие не спеша расходятся по своим местам. Макаров замечает — их совсем мало. Для такой стройки — горстка.
«Вербовать нужно, — думает он, принимаясь за разбивку. — Иначе тут пять лет припухать будешь».
У Макарова просто чешутся руки, работы просят. Он проворно по визиркам, с помощью Ченцова, выставляет колышки, натягивает шнур, отбивает линию кюветов.
Схватив лопату и поплевав на руки, начинает отбрасывать податливый грунт. Торопливо зачищает откос. Ясно вырисовывается профиль кювета.
Макарову жарко. Со лба катятся крупные капли пота. Но он так увлекся работай, что ничего не замечает. Не замечает он и того, что рабочие снова бросили работу и с удивлением следят за ним.
— Вот бы в нашу бригаду этого работягу, — давясь от смеха, шепчет Маруся своему высокому напарнику. — Правда, Сережа?
Но паренек опять толкает ее локтем.
Макаров, наконец-то, замечает, что привлек к себе всеобщее внимание. Он с трудом выпрямляется и оглядывается вокруг.
«Что же это я, — думает он, мучительно краснея, — это, ведь и правда, не моя работа».
— А где же ваше начальство? — обращается он к Ченцову. — Десятники где?
Ему вдруг страшно захотелось курить. Он вертит в руке пустую коробку.
— А табачку у вас нет? — неуверенно спрашивает он.
Вокруг раздается дружный хохот.
— Отдай жену дяде, — сочувственно ворчит Ченцов. — Табачишко, конечно, есть, да дюже крепкий, едучий.
Он вытаскивает из кармана черный замасленный кисет и протягивает его Макарову.
— А начальство наше на поминках.
— На каких таких поминках? — удивляется Макаров, свертывая козью ножку под любопытными взглядами столпившихся вокруг рабочих.
— Помбух, значит, помер, — сообщает парень в длинной навыпуск полотняной рубахе и рваных штанах. — Водки перелопавши…
Ченцов бросает на него укоризненный взгляд.
— Зачем человека зря хаять? Не положено. Пришло время, и помер, все под этим ходим.
Макаров отдает лопату, торопливо одевается.
— Смотри, Ченцов, — оборачивается он к бригадиру. — Разбивочки придерживайся. А я в контору пойду — помбуха хоронить.
Накинув на руку пиджак, Макаров направляется к селению.
И тотчас же позади него зазвенел чистый, хрустальный голос, выводя незамысловатую частушку:
— Ах, ты веточка елова,
Веточка зеленая.
Я в прораба молодого
До смерти влюбленная.
