— Так, так! И что же?
— Пока ничего… Боюсь, придется обращаться к полковнику Скворцову. А время не ждет, — с тревогой в голосе произнес Нечаев.
— Может, здесь, на месте, справитесь?
— Сделаем все, что в наших силах. Минут через сорок машина остановилась. Кто-то властно потребовал:
— Пароль? Майор ответил.
…При сильном свете электролампы Нечаев читал приготовленный для него текст полураскодированной радиограммы:
«2. Расчетной. Порядок. 15».
— Не очень-то прозрачно, — вздохнул Орлов.
— Нет, это уже многое, — возразил майор.
— Установить бы пеленгацию, Николай Иванович.
— Уже установлена.
— Вот как! Молодцы.
Нечаев усмехнулся:
— Не все, однако, такого мнения о нас. Вот и этот «2. Расчетной…»
Они поговорили еще несколько минут.
— Ну что ж, Николай Иванович, — подполковник посмотрел на часы. — Ты здесь остаешься? Хорошо. А я поеду восвояси. К вечеру созвонимся.
Возвращаясь в полк в одиночестве, Орлов — он научился водить машину еще в академии — некоторое время думал о разговоре с Нечаевым, о хлопотах, вызванных чрезвычайным происшествием на краю Золотой пустыни. Потом его мысли переключились на генерала Плитова.
— Досадует старик, — проговорил Орлов вслух.
Газик глотал около полутора километров в минуту, однако командиру полка казалось, что он почти не движется. Сказывалась привычка к огромным скоростям. Ровное, монотонное журчание мотора навевало дремоту. Подполковник тряхнул головой и открыл лобовое стекло.
«Да, о чем я? А-а… Досадует Плитов. И еще: опасается, не оскандалились бы с учением. Нет, не должно быть этого, не подведем». Перед мысленным взором Орлова всплыла картина вчерашних полетов. Вернее, нынешних — ночных.
Третья эскадрилья — подразделение молодых. Ничего, хваткие ребята эти комсомольцы. Давно ли, кажется, еще с инструкторами летали, а гляди, уже ночными полетами начали овладевать. Правда, не все отшлифовано. Взять хотя бы лейтенанта Федина. На первых порах что ни посадка, то перелет. В чем дело? Стали разбираться. Оказывается, поздно начинал уменьшать обороты двигателя, делал все, как на прежнем, менее совершенном типе самолета.
«Прав генерал, — подумал Орлов о Плитове. — Психологический эффект сказывается даже вот в таком, казалось бы, незначительном элементе летной подготовки, как у Федина. Преодолел этот барьер — и сияет, будто именинник! Ах, Костя, Костя, мальчишка мой дорогой…»
Подполковник сам руководил полетами и теперь, вспоминая наиболее интересные, поучительные случаи, будто смотрел на них со стороны.
Есть в той же эскадрилье Саша Волков, ровесник Федина. Друзья — водой не разольешь. Тоже неплохо слетал. А накануне такое отмочил, что Костя до сих пор подначивает: «Пожарник не нужен, Саш?..»
Выполняя задание, лейтенант Волков тревожно доложил Орлову на стартовый командный пункт:
— Горят лампочки… Лампочки горят!
— Какие?
— Пожар на самолете!
— Спокойнее. Проверьте температуру газов двигателя, — подал команду Орлов.
Лейтенант сообщил, что температура нормальная. Тогда командир полка передал на борт самолета:
— Переведите главный выключатель противопожарной системы в положение «Включено».
— Есть, перевести! — доложил Волков.
Секунд через двадцать снова команда:
— А теперь выключите.
Саша выключил и увидел, что лампочки не горят. Значит, «пожар» потушен.
— Ну что там? — спросил по радио Орлов.
Лейтенант отозвался:
— Все в порядке! — В голосе его слышалась радостная успокоенность.
Теперь третьей эскадрилье можно смело усложнять задачи: ночные полеты показали, что летчики избавились от «детских» ошибок. А вторая эскадрилья покрепче. Вчера ходила на стрельбу.
— Любопытнейшие факты! — Командир полка снова проговорил вслух и улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы.
В прошлом году, когда вторая только начала отрабатывать перехват в облаках и ночью, старший лейтенант Голиков «мандражил», как говорят летчики, острые на язык. Начинал стрельбу то с большой дистанции, как нынче Умаров, то со слишком малой. Конечно, дело непривычное. При сверхзвуковом полете в облаках, когда кругом ничего не видно, можно, если зазеваешься, и в цель врезаться. И бравада тут ни к чему. Но и бояться нечего: есть приборы, штурман наведения тоже есть. Однако есть-то есть, а с Леонидом Голиковым пришлось немало поработать, прежде чем он научился наносить по цели неотразимый ракетный удар. Заслуга в этом и командира звена, и комэска.
О себе Орлов почему-то не думал, хотя нити всей методической подготовки и воспитания летчиков сходились к нему — командиру части, единоначальнику…
А сегодня ночью вот что произошло (почему и улыбнулся Орлов, проговорив: «Любопытнейшие факты!»). Леонид Голиков вылетел на перехват маневрирующей мишени. Догоняя ее, старшему лейтенанту пришлось в развороте сделать такой крен, что самолет лег вниз кабиной. Но даже и в перевернутом положении летчик сумел нанести меткий ракетный удар. «Вот это выучка, вот это класс!» — ахали молодые. «Да, выучка, класс! — повторял сейчас Орлов. — Надо сказать Карпенко, чтобы организовал беседу Голикова со всеми, кто еще не имеет достаточного опыта боевой работы…»
За раздумьями о минувших полетах командир не заметил, как доехал до штаба полка. Новый день — новые заботы…
Рассвет снова застал полковника за рабочим столом. Скворцов отвлекся от папки с документами, задумался. «Ну как там, Николай Иванович?» — спросит он сейчас по телефону майора Нечаева. «Без перемен, Петр Ильич», — отзовется тот. Раздосадованный полковник стиснет в руке ни в чем не повинную эбонитовую трубку, но тут же, сдержав себя, мягко опустит ее на рычажок. «Ну как там, Петр Ильич?» — вместо утреннего приветствия скажет генерал Плитов. «Никаких признаков», — доложит Скворцов. Генерал молча положит трубку, а Петр Ильич долго еще будет находиться под впечатлением укоряющего вздоха, услышанного на другом конце провода.
Скворцов набрал номер:
— Лейтенант Майков? Здравствуйте. Да, я. Возьмите машину и съездите в Комитет госбезопасности, там получите пакет и привезете его мне. — Полковник не сказал Владимиру о содержании документа, хотя знал, что относится он к песчановскому делу.
Бегут секунды, закручиваясь в минуты. Минуты — уже заметный след времени — оставляют после себя нечто существенное: какое-то дело или намерение, сомнение или уверенность, досаду или удовлетворение. Одно такое «нечто существенное» уже свершилось: документ, который привезет Майков, можно назвать трещинкой в глыбе неизвестности, скрывающей иностранного агента. Теперь надо проследить все мельчайшие изгибы этой трещинки, подобрать к ней ключи…
— Разрешите? — прервал мысли Скворцова секретарь.
— Да.
— Информация из Песчаного.
— Ну-ка, ну-ка, интересно. — Полковник отодвинул стопку бумаг, над которой только что работал, и взял секретный бланк. — Вы идите, если будете нужны, позову.
Скворцов прочитал:
«Нам не полностью удалось расшифровать радиограмму неизвестного корреспондента. — Далее приводился ее текст. — Прошу указаний. Нечаев».
— Н-да-с, — Петр Ильич побарабанил по столу пальцами, — не полностью… Однако кое-что есть, и даже существенное, Николай свет Иваныч. Су-щест-вен-ное, — медленно, по слогам проговорил полковник, напряженно думая над истинным смыслом словесного ребуса:
«Два. Почему молчите? Связь первый, третий и последний обычные часы. Пятнадцать».
Не так уж вы плохо поработали там, в Песчаном. Но и нам есть над чем потрудиться.
Еще и еще раз вчитываясь в текст и повторяя его вполголоса, полковник искал разгадку этого ребуса, мучительно думал об агенте, о том, что ему уже удалось сделать, пока он, Скворцов, и его подчиненные ищут следы.
— Н-да-с, — повторил в раздумье Петр Ильич. — Один оставит след в жизни, другой наследит. Чем больше первый потрудится, тем меньше второй наделает беды… Итак, трудись, мечта, мой верный вол, я сам тружусь, и ты работай.
