Бен провел с ней ночь и выполнил условие. Они метались по кровати, они любили друг друга, а потом, измученные, погрузились в сон. Никаких вопросов, никаких слов; у них была одна-единственная цель: насладиться друг другом и погрузиться в забвение. Он нуждался в этом не меньше ее. Тэсс понимала, что Бену нужно несколько часов полного покоя, чтобы не мучили разные загадки и чтобы можно было забыть об обязанностях.

Но сейчас наступило утро, и у каждого были свои дела.

Тэсс встала и подняла с пола кимоно. Неплохо бы принять душ, подольше и погорячее, но кофе ей хотелось еще сильнее.

Бена Тэсс нашла в закутке столовой, где он разложил на столе карту города и кучу каких-то заметок, в том числе и ее тяжелый блокнот.

— Доброе утро.

— Привет, — рассеянно ответил Бен, но тут же поднял голову и посмотрел на нее. Он улыбался, но видно было, что мысли его были где-то далеко. — Привет, — повторил он, — а я думал, ты еще спишь.

— Уже больше семи.

— Но ведь сегодня воскресенье, — напомнил он и поднялся, как бы желая оградить ее от своих занятий. — Голодна?

— А ты умеешь готовить?

— Ну, если ты не слишком привередлива…

— Не слишком.

— Тогда, может, сумеешь переварить мой омлет с беконом?

— Угу. — Тэсс пошла за Беном на кухню и налила себе кофе. Судя по кофейнику, сам он уже выпил не одну чашку. — Давно встал?

— Не особенно. Ты часто ходишь за продуктами?

Тэсс заглянула в открытый холодильник у него за спиной.

— Когда дома не остается ни крошки.

— Ну-ка посмотрим. — Бен вытащил наполовину пустую коробку с яйцами и довольно жалкий кусок сыра. — Ладно, омлет все-таки можно сварганить. Сейчас займемся.

— У меня есть специальная кастрюля. Посмотри на второй полке справа.

Бен улыбнулся:

— Вот как? Вообще-то для омлета нужна сковорода с длинной ручкой.

— Слушаюсь!

Пока он хлопотал у плиты, Тэсс медленно потягивала кофе. «Производит впечатление», — подумала она: ей далеко до него с этой жалкой кухонной утварью да рецептами, с которыми приходится все время сверяться при готовке. Тэсс с любопытством заглянула через его плечо и получила в ответ укоризненный взгляд. Она нарезала хлеб и положила пару кусочков в тостер. Все остальное — за ним.

— Вкусно, — заметила Тэсс, попробовав омлет, — у меня на кухне не слишком складно получается, потому и холодильник почти пустой.

Бен принялся за свой омлет с аппетитом мужчины, для которого еда — одно из самых больших удовольствий в жизни.

— Одиночество приучает к самообслуживанию.

— Но не творит чудес! — Значит, он готовит, убирает квартиру; несомненно, является отличным работником; у него не возникают проблемы с женщинами. Тэсс допила кофе. Отчего, подумала она, сейчас ей как-то не по себе; вчера вроде ничего подобного не было?

Оттого, что она не так привыкла к мужчинам, как он к женщинам. И оттого, что она не привыкла к рутинным завтракам после ночи страстной любви. Ей почти тридцать, и в отношениях с мужчинами она всегда осторожна, не переступает опасной черты. От случайных приключений она получает удовольствие, но в ее жизни они не играют особой роли. Не играли.

— Ну, ты-то явно знаешь толк в самообслуживании.

— Любишь есть — умей готовить. — Бен пожал плечами. — А я люблю есть.

— Женат никогда не был?

— Что? Нет. — Он чуть не поперхнулся и потянулся за тостом. — Это мешает…

— По бабам бегать?

— В частности. — Бен ухмыльнулся. — Отличный тост у тебя получился.

— Наверное, действительно мешает. Но, смею заметить, есть и другая причина твоей, скажем так, неустроенности: работа, которая у тебя всегда на первом месте. — Тэсс посмотрела на бумаги» которые он сдвинул на край стола. — Работа полицейского тяжела, изнурительна и опасна.

— Насчет первого и второго — точно. В отделе по расследованию убийств масса писанины. Ну и шевелить мозгами, конечно, приходится. Сидишь за столом, разгадываешь ребусы.

— Писанина, — машинально повторила Тэсс. Вдруг она вспомнила, с какой легкостью однажды Бен выхватил из кобуры пистолет.

— Большинство наших ходит в гражданском. — Он почти расправился со своим омлетом и уже на меревался отхватить кусок у Тэсс. — Обычно появляешься, когда дело уже сделано и тебе остается лишь составить из осколков нечто целостное. Говоришь с людьми, звонишь по телефону, мараешь бумагу…

— И шрам свой таким образом заработал? — Тэсс рассеянно ковыряла вилкой недоеденный омлет. — Марая бумагу?

— Я же тебе говорил, это прошлогодний снег. Но она обладала аналитическим складом ума, и удовлетворить ее такой ответ не мог.

— Однако же в тебя стреляли, и скорее всего не раз.

— Бывает, появляешься на сцене, когда тебя не ждут.

— И все это входит в повседневную работу?

Поняв, что разговор обещает быть серьезным, Бен отложил вилку.

— Тэсс, моя работа — не кино.

— Да, но и не торговля башмаками.

— Ладно. Не спорю, иногда приходится жарко, и все-таки основное в такой полицейской работе — писанина: отчеты, стенограммы допросов, идеи и версии. Недели, месяцы, даже годы уходят на утомительную тягомотину, в сравнении с которой настоящая опасность — это всего лишь миг, вспышка. Ребятам в форме, которые патрулируют на улицах, приходится сталкиваться с ней значительно чаще, чем нам.

— Понятно. Стало быть, при нормальном развитии событий тебе практически не приходится сталкиваться с ситуациями, когда применяется пистолет?

Некоторое время Бен молчал: разговор этот ему нравился все меньше и меньше.

— К чему это ты клонишь?

— Я просто пытаюсь понять тебя. Мы провели вместе две ночи, и мне хочется знать, с кем я сплю.

Вот этого ему и хотелось избежать: любовью лучше заниматься с закрытыми глазами.

— Бенджамен Джеймс Мэтью Пэрис, в августе исполнится тридцать пять, холост, рост шесть футов и полдюйма, вес сто семьдесят два фунта.

Она уперлась локтями в стол и, опустив подбородок на сплетенные руки, пристально посмотрела на него.

— Ты не хочешь говорить о своей работе?

— А что говорить? Работа она и есть работа.

— Твоя — нет. Работа есть работа, когда с понедельника по пятницу отмечаешься в журнале: пришел-ушел. И когда не носишь с собой пистолет, как другие портфель.

— Большинство портфелей не заряжено.

— Но тебе же приходится пускать пистолет в ход!

Бен допил кофе. Теперь он чувствовал себя вполне свежим.

— Не думаю, что найдутся фараоны, которые, дослужив до пенсии, ни разу не пустили в ход оружие.

— Это я понимаю. Но, с другой стороны, как врач, я имею дело с последствиями. Семейное горе, потрясение и душевная травма жертвы.

— Я никогда не стрелял по жертвам.

Что-то в его голосе насторожило Тэсс. Может, ему доставляло удовольствие притворяться — не только перед ней, но и перед самим собой, что жестокость в его работе — вещь случайная, неизбежный побочный продукт? Любой, в кого ему приходилось стрелять по долгу службы — это, выражаясь его словами, плохой парень. В то же время она была убеждена, что какой-то частью своего существа он помнит о милосердии, о том, что существуют плоть и кровь. Именно эта часть не дает ему покоя.

— Когда ты стреляешь в кого-нибудь в порядке самозащиты, — медленно проговорила она, — это похоже на войну, в которой враг для тебя — скорее символ, чем личность?

— О таких вещах вообще не думаешь.

— Не понимаю, как это может быть!

— Ну так поверь мне на слово.

— Но когда оказываешься в положении, требующем крайних мер самозащиты, ты ведь стремишься поразить противника?

— Нет. — Бросив это короткое слово, Бен поднялся и взял тарелку. — Послушай, когда хватаешься за пистолет, вовсе не чувствуешь себя Одиноким Скитальцем. И думаешь не о том, чтобы твоя серебряная пуля поцарапала руку плохого парня, в которой он сжимает пистолет. Тут другие ставки — твоя жизнь, жизнь твоего напарника, жизнь мирных людей. Все ясно — белое или черное.