Потому что невероятно, но факт: очень много людей шастает из одного пола в другой. Как говорится, подавай окорок, а пол животного не важен.

— Рад вас приветствовать, господин аббат.

Вдова Зигзиг перехватывает инициативу.

— Маркиз — интереснейший молодой человек, — говорит она. — Нужно обязательно пригласить его на ужин в среду.

Если бы вы даже сыграли мне третий концерт Жана Петардо для скрипки и кирзовых сапог, я не был бы так доволен, ягнятки мои. Какая чудная музыка! Какой незабываемый звук! Теперь давлю двенадцатитонным взглядом на мадам… (не могу запомнить, как ее там по мужу), короче на Инес.

Вкладываю полную телегу просьб и обещаний в этот взгляд, мощный, как электромагнит для подъема подводных лодок. Типа: «Ах, милая дама, покорившая меня, ради Бога, будьте великодушны. Превратите предположение Дороти в чудесную определенность».

— Это, безусловно, хорошая мысль, — мягко поддерживает аббат.

Улыбаясь, аббат выглядит совсем юным.

После этой маленькой фразы дело, вроде бы, решается.

— Я буду рада, — бормочет Инес не очень убежденным тоном.

Дороти объясняет.

— У нас в среду званый ужин. Соберется несколько человек, приехавших отдохнуть на Тенерифе. Приятные люди, увидите сами. Поскольку, я думаю, вы же придете, не так ли?

— Боже мой, мадам, разве можно отказаться от приглашения, сделанного с таким тактом…

— Существует ли маркиза Сан-Антонио? — требовательно вопрошает Инес.

— Да, мадам, но это моя мама.

— Попросите ее присоединиться к нам.

— Спасибо, но она не сможет, потому что занимается моим маленьким племянником, виконтом Антуаном, очаровательным крошкой, которого она привезла погреть на солнышке.

Алонсо наливает выпивку. С какого-то момента у него появился мечтательный вид. Воспользовавшись тем, что «обе» дамы о чем-то говорят между собой, аббат отводит меня в сторонку.

— Браво, — шепчет она. — Вы не теряете времени!

— Фирма веников не вяжет, господин аббат. Но скажите мне, не потомок ли вы де-Фреголи? В каком обличьи появитесь вы в следующий раз? Пожарного, летчика, шерифа, церковного стражника?

— Голой! — томно бросает мне Ева, обдавая взглядом, прохватывающим меня до копилки в плавках.

— Хочешь, я скажу тебе, Александр-Бенуа? Хочешь?

— Ты уже говорила! — вздыхает Толстяк.

— Тогда хочешь, повторю?

— Ты уже повторяла, Берти. По меньшей мере сто раз, и я уже наслушался!

— Мне нужно, чтобы ты выучил наизусть! Чтобы ты понял, что ты не мужик! Вот! Ни хрена у тебя в штанах! Ветер, лазурь, облако!

— Послушай, Берта, ты не имеешь права бросать такое человеку, который дает тебе прикурить так, как это делаю я! Два раза в день! Каникулярный режим! Утренняя разминка и послеобеденные шалости во время сиесты! Если у меня ни хрена в штанах, иди и поищи у Грека, что ехал через реку!

— Нечего хвастать, кусок обалдуя! Ничего не имею против твоих кроличьих набегов. Прежде всего, когда я говорю, что ты не мужик, я имею в виду не твою ширинку, а трусливую манеру поведения! Не возражай, Александр-Бенуа! Легавый моей задницы, это я тебе точно говорю! Сидеть тут, сложа руки, когда неизвестно что сталось с Мари-Мари, да у меня кровь кипит! Тошно на тебя смотреть, это хуже поноса от обжорства потрохами. Даже не оторвать задницу, чтобы предупредить здешних фараонов! Может, испанские ищейки не такие ублюдки, как ты! Если ты уперся, я сама пойду в комиссариат.

— Не бери в голову, Козочка, этим занимается Сан-Антонио.

— Хочешь, я скажу тебе про твое Сантонио?

— Нет, не надо, это же друг!

— Ах-ах-ха! Таких друзей полно, как собак нерезаных! Широкая пасть, бархатный взгляд и полная бездарность, зуав вонючий! И как это его вообще комиссаром сделали? Что-то тут нечисто! Держу пари, что он фармазон или педик! А может быть, жид пархатый. Ты можешь поручиться, что он не еврей? А, я знаю: он голлист! Его нахальная широкая пасть маскирует страх как бы не обоср…ся! Он вас провоцирует на критиканство властей, чтобы вы раскололись! А сам втихаря стучит на вас! Двуличник! Вот вас однажды выкинут и это будет из-за него. Осведомитель! Да от него прет предательством! Скажи-ка, ведь этот семейный отдых — фальшивка? Наверняка задумана какая-нибудь гадость, а? Только страдает-то кто? Моя племянница. И я помираю от страха и печали, потому что Мари-Мари МОЯ племянница. Из-за кого! Из-за этого апостола зла! Этого пидара-любовника! Этого бессердечного ничтожества! Думаешь, он там озабочен моей племянницей? Ее могут угробить, расчленить, изнасиловать! Чем больше ее будут пытать, мою бежняжку, тем больше твое дерьмо Сантонио обслюнявится от удовольствия. Хочешь, скажу тебе почему, Александр-Бенуа, очень хочешь?

— Если ты это скажешь, я тебе пасть расквашу, корова толстая!

— Потому что он садист! — рявкает Китиха.

— Посмей только это повторить, Берта, — тянет тусклый голос Мастарда.

— Он садист! — повторяет она храбро.

Тишина противоборства характеров. Затем раздается опустошенный голос Толстителя.

— Знаешь, Берта, что я тебе скажу?

— Скажи.

— Ты несправедлива.

— Ах, вот как! Я несправедлива! Меня усыпляют до потери сознания, похищают единственную племянницу и хотят, чтобы я еще веселилась. Чтобы я попросила еще! Эти два хрена легавых, морды нализавшиеся, ждут доброго желания киднапера, а я, вот, несправедлив! Знаешь, что я тебе скажу, Берю?

— Ты уже достаточно вывалила дерьма, Толстуха!

— Я начинаю понимать игру вашей парочки!

— Ах, вот как!

— Официально заявляю! И знаешь, что я тебе скажу?

— Давай, выкладывай: перевернутая бадья должна быть пустой!

— Я теперь ясно вижу, к чему вы оба клоните!

— Это ты уже говорила. Теперь спой, пташечка, для разнообразия. Что ты там видишь, толстая дура?

— Вы оба педики, ты и он! Два злобных извращенца, которые нафаршировываются по очереди. Это неизбежно! Ясно автоматически. По-другому я объяснить ваше поведение не могу! Ты скурвился, Александр-Бенуа! Стал жертвой его происков! Твои мозги расплавились, простофиля!

— Знаешь, что я тебе скажу, Берта? Плевать мне на твои инсинуации. У меня есть свои мысли на наш счет, Сан-А и мой. Я даже не злюсь, напротив, мне смешно. Смори: ха! ха! ха!

Звук пощечины прерывает фальшивое веселье моего Друга.

Непродолжительная тишина.

Затем Берю:

— А, нет, я восстаю, только не это! Ты посмела дать пощечину мужчине, Берта! Ты позволила себе!

Еще одна, более звонкая, чем предыдущая.

— Вот доказательство! — провозглашает Берта, запыхавшись от усилий. — Никогда не позволю тебе быть ублюдком, в то время как племянница похищена! Подожди, Александр-Бенуа, вернемся в Париж, и ты будешь присутствовать на разводе века.

— Развод! Чей развод? — мямлит Несчастный.

— Наш! Он будет огромным, как дом! У меня появилось желание начать новую жизнь, господин Берюрье! Столько лет провести замужем за педерастом, нет уж, спасибо! Хватит! Жизнь с бессердечным типом, у которого на глазах уволакивают племянницу, а он и пальцем не пошевелит — настоящая пытка! Стоп, достаточно! Вернемся — я бегу к адвокату.

Слоновий рев. Глухой удар. Крик.

— А вот это, куда прилетело, шлюха? Прямо в рыло, не так ли? А вот и другой, сюда! Не хуже центра нападения сборной команды, чертова толстая паскудина? Подожди, я сейчас еще приложу по-своему. По крайней мере ты будешь знать, почему разводишься, дура набитая!

Мне кажется, наступил момент для диверсии. Толкаю приоткрытую дверь, за которой стоял, как за рвом в зоопарке, который отделяет парочку животных с плохо изученным нравом.

Искусство жить составляет в том числе умение не злоупотреблять скабрезными зрелищами. Человек обязан раскапывать залежи своего персоналитэ, но стараться не переходить границ, ибо иначе никогда не отчистить дерьмо с подошв.

— Привет, влюбленные! — бросаю я жизнерадостно. — Можно войти?

Берта валяется поперек канапэ. Толстяк, фиолетовее епископской сутаны,[14] прогнулся для новой подачи. Мое вторжение привносит кислород в комнату, пропахшую миазмами.