Иногда неясно, что перед нами — перенос терминологии или двойное истолкование. Такие случаи внушают сомнение в правомочности предложенной классификации.

Поскольку построение классификации индуктивное, то нельзя, конечно, претендовать, что приведенная схема — исчерпывающая. По-видимому, она в дальнейшем сможет быть дополнена, расширена и детализована. Однако и в своем нынешнем виде предложенная классификация может быть использована для анализа и изучения того душевного дарования человека, которое именуется остроумием.

Главное не в том, будет ли выделено только 12 приемов или, может быть, больше. Не количество выделенных приемов должно быть главной целью исследования. При описании отдельных приемов прежде всего подчеркиваются их различия. Это аналитическая часть работы. По ведь должна быть и синтетическая. Кроме различий всем приемам остроумия свойственно, по-видимому, и нечто общее.

Анализ приемов нужно продолжать до тех пор, пока не будет найдено это общее, позволяющее их объединить и считать именно приемами остроумия, а не чем-нибудь иным. Желательно не ограничиваться при этом структурно-логическим анализом. Он должен быть дополнен электрофизиологическими, биохимическими и другими исследованиями.

Вопрос о том, что же содержится в остроумной мысли, чем остроумная мысль отличается от неостроумной, и в прежние времена занимал исследователей.

Так, Джон Локк в трактате «Опыт о человеческом разуме» сделал попытку провести различие между остроумным высказыванием и просто суждением. Суждение, согласно Локку, состоит в тщательном разделении идей. Суждение обращает внимание не па сходство, а на различие, каким бы малым оно ни было. Цель суждения Локк видел в том, чтобы избежать заблуждений, основанных на случайном, несущественном сходстве.

А остроумие лежит прежде всего в сближении идей и в их объединении, быстром и разнообразном, которое дает ощущение удовольствия.

Дж. Эддисон, уточняя взгляды Локка, отметил, что не всякое объединение идей остроумно, а лишь неожиданное. Кроме того, в основе остроты может лежать не только сходство идей, но и их противоположность.

Свои мысли об остроумии высказал Гегель в «Науке логики». Рассуждения Гегеля — самые интересные во всей мировой литературе на эту тему. Не удивительно, что соответствующее место из «Науки логики» привлекло внимание В. И. Ленина, который законспектировал его в «Философских тетрадях». Гегель подошел к анализу остроумия как формы мышления:

«1) Обычное представление схватывает различие и противоречие, но не переход от одного к другому, а это самое важное.

2) Остроумие и ум.

Остроумие схватывает противоречие, высказывает его», приводит вещи в отношения друг к другу, заставляет «понятие светиться через противоречие», но не выражает понятия вещей и их отношений.

3) Мыслящий разум/ум/ заостривает притупившееся различие различного, простое разнообразие представлений до существенного различия, до противоположности[27].

Таким образом, «светящееся противоречие» между сущностью я явлением есть то общее, что присуще всему остроумному. Но едва ли можно считать, что этой формулой исчерпывается природа остроумного. Слова «светящееся противоречие» сами нуждаются в расшифровке.

Быть может, то общее, 'что есть во всех приемах остроумия, — это выход за пределы формальной логики. В разобранных нами вариантах остроумия нелепости, ложного противопоставления, ложного усиления и других — этот выход за пределы формальной логики выражается просто в нарушении закона тождества, закона противоречия, закона исключенного третьего и закона достаточного основания. Отыскание и внезапное осознание логической ошибки, особенно чужой, и есть, вероятно, та пружина, которая включает положительную эмоцию и сопутствующую ей реакцию смеха, — при условии, если нет причин, подавляющих положительное чувство. Смех в данном случае — выражение интеллектуального триумфа от нахождения ошибки.

В таком приеме, как парадокс, выход за пределы формальной логики связан со «скачком», с переходом на новый, более высокий смысловой уровень, на котором отражаются более глубокие, более фундаментальные закономерности и взаимоотношения явлений.

Поэтому мы считаем, что сходство между некоторыми приемами остроумия И приемами научного мышления — не просто внешнее сходство, не случайное совпадение. И в том и в другом случае парадокс, например, связан с выделением более высоких кодов информации, с переходом на более высокий уровень абстракции.

Однажды на семинаре, посвященном моделированию эмоциональной сферы человека, один из слушателей переспросил: «Эмоциональная сфера? А может быть, эмоциональный цилиндр?» Он остался очень доволен своей шуткой. Кое-кто из присутствующих рассмеялся. Отбросив переносное значение слова «сфера», автор остроты ухватился за ее прямой геометрический смысл. В результате — весьма плоская острота, скорее с претензией на остроумие, чем действительно остроумная.

Игра слов иногда порождает остроты очень невысокого качества. Это бывает в тех случаях, когда два значения слова очень близки по смыслу или когда в основу остроты кладут одно — буквальное значение слова, отбрасывая переносные значения.

Подобного рода шутки и остроты нам приходилось выслушивать от больных шизофренией. Вспоминается, как в одной из палат психиатрической больницы художник, страдавший манией величия, возвещал, что он создаст невиданный пейзаж — настоящую живую природу. Другой больной — шизофреник — бросил реплику: «Чтобы создать живую природу, надо сперва жениться». Острота имела большой успех среди обитателей палаты. Она построена как раз на отбрасывании переносных значений слов, на буквальном истолковании их первоначального смысла.

Склонность к таким примитивным остротам свойственна неразвитым, малокультурным людям; но бывают и исключения.

По нашим наблюдениям, снижение уровня, примитивизм острот отмечается в самом начале развивающегося склероза мозговых сосудов. Остроумие начинает угасать у склеротиков раньше всех других интеллектуальных функций.

К сожалению, так называемое «патологическое остроумие» встречается и у вполне здоровых людей с достаточно высоким уровнем образования. Известный психиатр П. Б. Ганнушкин назвал их «салонными дебилами».[28] Любопытно, что они неутомимо фонтанируют шутки, мало заботясь о реакции окружающих, и сами очень высоко оценивают свою речевую продукцию (образец салонного дебила — князь Ипполит Курагин из «Войны и мира»).

В потоке сознания соединяются разнообразные понятия, всплывают различные ассоциации. Некоторые из них — остроумны. Но мало создать остроту. Нужно мгновенно оценить — достаточно ли она остроумна. Если да — то можно произнести ее вслух. Если нет — значит, нужно «затормозить» ее. У «салонных дебилов» отсутствует, по-видимому, эта способность мгновенной критической оценки своей речевой продукции до ее произнесения вслух. Но и вполне разумные люди, как правило, более здраво и верно оценивают качество чужих острот, а к собственным шуткам проявляют куда большую терпимость и снисходительность.

Известный советский невропатолог покойный академик Е. К. Сепп[29] в одной из своих статей высказал интересное предположение. Многолетние клинические наблюдения натолкнули его на мысль, что вообще оценка собственных действий и оценка действий других людей совершается в различных нервных структурах (поле Бродмана № 40 — для своих действий, и поле Бродмана № 39 — для чужих). Статья Сеппа, опубликованная 10 лет назад, подверглась серьезной критике, но клинические и анатомические доказательства ее остались не опровергнутыми. Очень заманчиво было бы попытаться объяснить разницу в критической оценке собственной и чужой словесной продукции участием различных оценивающих механизмов. Это, конечно, умозрительное предположение. Но нельзя сбрасывать со счета свидетельство многих писателей, что для правки своих рукописей им необходимо, чтобы рукопись была переписана на машинке — только тогда происходит «отчуждение от текста» и могут быть обнаружены погрешности и недостатки.