– Тогда дай мне другой. Ты не собираешься еще раз поболтать с шофером?

– Со Стадли Дорайтом? Зачем?

– Предчувствие.

– Господи, избавь меня от авторов детективных романов. – Однако Фрэнк уже делал заметку в блокноте. – Ладно, встряхну его еще разок.

– Я хотел бы поболтаться рядом.

– Конечно. А почему бы и нет? Зачем мне пенсия, когда можно прожить на добрых делах?

– И еще одно.

– Валяй. Хочешь, чтобы я отдал тебе досье? Потерял какую-нибудь улику? Прикончил свидетеля?

– Я был бы тебе очень благодарен. И раз уж ты на все готов, не мог бы проверить авиалинии? Посмотри, не летал ли кто-нибудь из окружения Евы в Лондон в прошлом месяце. Двенадцатого или около того.

– Никаких проблем. Потребуется всего десять-двадцать человеко-часов. Есть причина?

– Я дам тебе знать. Спасибо.

А теперь, думал Пол, вешая трубку, подождем ответы, покрутим их и посмотрим, сложится ли подходящий сюжет.

Перелет из Филадельфии в Лос-Анджелес даже первым классом не исключает усталости и нарушения суточного ритма организма, но Линкольн Хэтуэй выглядел так, словно только что вышел от своего портного. На темно-синем костюме в едва заметную полоску не было ни морщинки, кожаные туфли ручной работы сияли, как зеркало, и ни один волос в консервативной прическе не сдвинулся с места.

Полу хотелось думать, что именно из-за этой безупречности он возненавидел Хэтуэя с первого взгляда.

– Линкольн Хэтуэй. – Гость протянул ухоженную руку. – Я хотел бы видеть Джулию.

Пол с удовольствием протянул свою испачканную песком руку.

– Пол Уинтроп.

– Да, я знаю. – Естественно, не по обложкам его книг. У Линкольна не было времени на развлекательную литературу, но он приказал секретарше собрать всю информацию о Джулии, попавшую в прессу за последние шесть месяцев. Он знал, кто такой Пол и как он связан и с жертвой, и с обвиняемой. – Я рад, что у Джулии есть убежище до тех пор, пока мы все не уладим.

– Лично меня больше волнует ее душевный покой. – Пол жестом пригласил Линкольна войти. – Хотите выпить?

– Минеральной воды с лимоном, если не трудно. – Поскольку, формируя состав жюри, приходится в основном руководствоваться внешностью и бессознательной мимикой, Линкольн быстро составил мнение о Поле Уинтропе. Богат, нетерпелив и подозрителен. Интересно, как можно будет использовать эти качества, если дело дойдет до суда. – Как чувствует себя Джулия, мистер Уинтроп?

Решив не скрывать свое отвращение. Пол превратился в высокомерного, отчужденного британца.

– Почему бы вам не спросить у нее самой? Джулия стояла в дверях, прижимая к себе худого темноглазого мальчика. Десять лет изменили ее, подумал Линкольн. Теперь она излучает не энтузиазм и доверие, а сдержанность и осмотрительность. Когда-то свободно ниспадающие светлые волосы зачесаны наверх, собраны в узел и открывают лицо, ставшее более изящным, изысканным.

Линкольн перевел взгляд на мальчика, едва ли сознавая, какую напряженную группу представляют они четверо. Он искал какой-нибудь признак, какую-нибудь физическую черту, переданную сыну, которого никогда не видел и не хотел видеть.

Он не нашел ничего своего в этом хрупком лохматом ребенке, и облегчение смыло легкие угрызения совести и дурные предчувствия, покусывавшие его во время всего перелета. Он взглянул, оценил и отверг. Мальчик – его, в этом Линкольн никогда не сомневался, но и не его. Этот краткий миг доказал, что его мир, его семья, его совесть в безопасности.

Джулия все это поняла и крепче прижала к себе Брэндона, словно защищая от удара, который он не мог почувствовать. Затем она расслабилась. Ее сын в безопасности. Если ее раньше мучили сомнения, то теперь все намерения назвать ему когда-либо имя отца рассеялись. Его отец мертв для них обоих.

– Линкольн, как любезно с твоей стороны, что ты приехал так быстро. – Ее голос был таким же холодным и сдержанным, как и наклон головы.

– Я лишь сожалею об обстоятельствах.

– Как и я. Брэндон, это мистер Хэтуэй. Он адвокат и когда-то работал с твоим дедушкой. Он приехал помочь нам.

– Привет. – Брэндон видел высокого надменного мужчину с тем вялым выражением, какое появляется на лицах некоторых взрослых, когда их знакомят с детьми.

– Привет, Брэндон. Не волнуйся, мы все уладим. Пол не мог больше на это смотреть. Еще секунда, и он прибьет Линкольна за его безразличие.

– Пойдем наверх, парень. – Пол протянул руку, и Брэндон тут же ухватился за нее. – Посмотрим, как можно похулиганить.

Линкольн сел, даже не оглянувшись на взбежавшего по лестнице Брэндона.

– Ну, почему бы нам не перейти к делу?

– Это действительно ничего для тебя не значило? – тихо спросила Джулия. – Ты увидел его и ничего не почувствовал?

Линкольн поправил безупречный узел галстука. Он побаивался, что она устроит сцену, и, естественно, подготовился.

– Джулия, как я и сказал тебе много лет назад, я не могу позволить себе установить эмоциональную связь. Я очень, очень благодарен тебе за то, что ты не пошла к Элизабет, сожалею, что из упрямства ты не приняла предложенную мною финансовую помощь, и счастлив, что ты достигла такого успеха в жизни, когда эта помощь тебе не требуется. Естественно, я чувствую себя в огромном долгу перед тобой и искренне сожалею, что ты оказалась в том положении, где требуются мои услуги.

Джулия засмеялась… не тоненьким истерическим смехом, а от души, чем озадачила Линкольна.

– Прости, – сквозь смех произнесла она, падая на стул. – Ты не изменился. Знаешь, Линкольн, я не была уверена в том, что буду чувствовать, когда снова увижу тебя, но я не ожидала, что не буду чувствовать ничего. Поэтому давай отбросим благодарности и перейдем к делу. Мой отец уважал тебя как адвоката, а я высоко ценю мнение отца. Ты получишь мое полное содействие и – на время, необходимое, чтобы все уладить, – мое полное доверие.

Он только кивнул. Линкольн Хэтуэй уважал здравый смысл.

– Ты убила Еву Бенедикт?

Ее глаза вспыхнули. Он удивился, увидев эту мощную и быструю вспышку гнева.

– Нет. Ты ожидал, что я признаюсь, если убила?

– Как дочь двух лучших адвокатов, с которыми я работал, ты знаешь, что было бы глупо лгать мне. А теперь… – Он вытащил из «дипломата» чистый блокнот и дорогую авторучку. – Расскажи мне все, что делала, с кем говорила, все, что видела в тот день, когда была убита Ева Бенедикт.

Джулия все рассказала дважды. Затем, направляемая его вопросами, повторила в третий раз. Линкольн кивал время от времени и делал записи аккуратным почерком.

– К сожалению, у меня было недостаточно времени, чтобы познакомиться с выдвинутыми против тебя обвинениями. Естественно, я известил окружного прокурора и полицию, что буду представлять твои интересы. Перед тем, как приехать сюда, я получил у обвинителя копии некоторых документов, но только мельком просмотрел их в такси.

Линкольн умолк, сложил руки на коленях. Скромно, аккуратно. Как и раньше, вспомнила Джулия. Вежливые манеры плюс печаль в глазах – вот что привлекло к нему романтичную впечатлительную девчонку, какой она была. Теперь, хотя жесты остались теми же, печаль в глазах сменилась проницательностью.

– Джулия, ты уверена, что отпирала дверь, когда в тот день входила в дом?

– Да, мне пришлось остановиться и поискать ключи. После взлома я всегда тщательно запирала дверь. Его взгляд остался непроницаемым, голос ровным.

– Ты абсолютно уверена? Джулия начала отвечать, осеклась.

– Линкольн, ты хочешь, чтобы я солгала?

– Я хочу, чтобы ты как следует подумала. Это привычка, автоматический жест. Ты могла предположить, что отпирала дверь. Особенно после шока. Ты сказала полиции, что парадная дверь была заперта, и, когда они прибыли на место преступления, все другие двери были заперты изнутри. Это убийственный факт. Ни на теле, ни в доме не было найдено никаких ключей. Следовательно, или парадная дверь была не заперта, или кто-то, имевший ключ, впустил Еву.