В полдень девятого октября ее долгим ожиданиям пришел конец. Как только у нее начались схватки, герольды были разосланы по всем уголкам Лондона с этой новостью, а в каждой церкви служились мессы с просьбами о ниспослании ей счастливого избавления от бремени. Слухи об этом событии быстро распространились по городу, и высыпавшие на улицу люди заполняли церкви, чтобы помолиться за здоровье королевы и будущего наследного принца, должного родиться с часу на час. У них оказалось на это более чем достаточно времени, ибо ребенок медлил со своим появлением на свет, явно не желая входить в мир, в котором все словно застыли на цыпочках, маня его к себе.

Три дня и три ночи Джейн провела в своей огромной постели, корчась от боли, волнами накатывавшейся на нее, и подавляя стоны, которые королева, даже в родовых муках, не должна издавать. Все окна в ее покоях были плотно закрыты, а духота в комнате еще больше усиливалась от набившихся в нее повитух и придворных дам; в прихожей было не продохнуть от множества Сеймуров, министров двора и прочих высших официальных лиц.

Королева в рождении своего первенца была так же лишена уединения, как какая-нибудь простолюдинка, вынужденная рожать в хибаре. Мария неотлучно пребывала у ее постели, стараясь успокаивающими словами и горячим молоком с вином и пряностями дать ей хоть какое-то облегчение, сама до глубины души страдая от мучений Джейн, проявлявшихся в ее с трудом вырывавшемся из груди дыхании и жестоком приступе мигрени, ее старого врага, накатившего на нее из-за спертого воздуха в спальне.

И только один человек среди этой охваченной нетерпением толпы пребывал в состоянии твердой уверенности. В течение всех долгих, медленно тянувшихся часов спокойствие короля, окружавшая его атмосфера оптимизма ни на минуту не покидали его. Он ждал восемнадцать лет — нетерпеливо и всегда впустую — появления на свет здорового наследника. Чтобы получить его, он пожертвовал двумя женами, две дочери были обречены им на забвение, а он сам — хотя сначала и непреднамеренно — стал защитником религиозной и социальной революции, чьи отзвуки еще в течение более трех столетий будут сотрясать страну, пока Хэмптон-Корт будет наводнен призраками Тюдоров.

Теперь наконец Господь сподобился увенчать его геркулесовы усилия достойной их наградой. Простота этой мысли не оставляла в его уме места никаким сомнениям. Но королевский врач, повитухи и все остальные женщины, которым было не дано ощущать его согласия и взаимопонимания с высшим божеством, не разделяли его безмятежного спокойствия. С лицами, блестящими от пота и раскрасневшимися в духоте запертой комнаты, они перепробовали все мыслимые и немыслимые способы, подсказанные им их опытом и знаниями, но ребенок и не думал появляться на свет. А что, если мать слишком ослабеет, прежде чем родит его?

Обеспокоенные, они шепотом обменялись друг с другом мнениями, в результате которого королевский врач без всякого желания направился к Генриху.

— Могу я поговорить с вашим величеством наедине?

Король отвел его к окну, как тисками, обхватив одной рукой плечи несчастного человека.

— Во имя всего святого, что-нибудь не так?

— Нет, сир, уверяю вас. — Его адамово яблоко дернулось вверх и вниз, когда он судорожно сглотнул, желая сейчас только одного — чтобы он был простым бедным врачом где-нибудь в деревне, подальше от королевских милостей.

Там, в комнате, — две бесценные жизни, и он в ответе за обе. Три жизни, поправил он себя, захваченный водоворотом страха, ибо его собственная судьба окажется такой, что и жить не захочется, если только ему вообще сохранят жизнь, не оправдай он доверия в этом самом важном за всю его карьеру деле.

— Ваше величество, нет никаких оснований для тревоги, — его губы вновь выговорили эту очевидную ложь, — поэтому вопрос стоит чисто риторически. Но если бы пришлось выбирать, например, мать или дитя? — Самое главное наконец было сказано, и он нервно промокнул платком вспотевшее лицо.

Король повернулся к нему спиной, так что взгляду врача представлялось только огромное пространство атласного терракотового камзола. Король постукивал пальцами по оконной раме, пока его мозг работал с быстротой молнии. Конечно, он любил Джейн, но, если ребенок умрет, какая от нее будет польза, коли она никогда не сможет зачать вновь? Чуть ли не в первый раз в жизни голая правда как бы насмехалась над ним. Ему было уже сорок восемь лет, и по общепринятым понятиям он приближался к старости; его сила и энергия безжалостно уменьшались, а язва на ноге не поддавалась лечению. Этот ребенок вполне может оказаться его единственным сыном… но в его распоряжении всегда будут бесчисленные вереницы хорошеньких женщин с жаждущими губами и мягкими податливыми телами, готовые доставить королю любое удовольствие.

— Ребенок должен быть спасен. — Жесткая холодность его тона не оставляла и тени сомнения. Это был ответ, которого от него и ждали, но в конце концов профессиональная гордость доктора осталась при нем, ибо в два часа дня двенадцатого октября в напряженной тишине, повисшей в комнате, раздался слабый звук, похожий на мяуканье котенка.

Ребенок наконец-то, хотя и с большим опозданием, появился на свет. Для утомленных зрителей, казалось, прошла вечность, прежде чем раздался возбужденный голос повитухи, чья радость еще больше усиливалась сознанием собственной важности:

— Это мальчик, мальчик! Восхвалим Пресвятую Деву Марию!

И долго сдерживаемые эмоции прорвались у всех вздохами облегчения, которые были почти осязаемыми.

Пажу наказали бежать со всех ног и известить короля, который недавно вышел. Он вернулся, как большой корабль, прокладывая себе путь через столпившихся в комнате женщин, сбивая их с ног, прямиком к Марии, державшей на руках ребенка, уже завернутого в пеленки.

— Прекрасный наследный принц, ваше величество, — сказала она ему дрожащим голосом, и король принял от нее крохотный сверток движением, исполненным робкой нежности. Он прижимал к себе своего сына, не дыша, в течение долгого момента, возвышенного момента, чье величие ничто не могло затмить. Потом он взглянул на Марию, и она увидела, что его ресницы были мокры. Хриплым голосом он проговорил:

— Береги своего брата получше, ибо он беззащитен.

Они обменялись улыбками, пропасть между ними временно сузилась появлением на свет этого беловато-розового комочка человеческого существа. Он вернул его в руки Марии, а сам прошел к постели.

Кошмар ужасающей боли был для Джейн уже позади, но ей еще не позволили отдохнуть в блаженном покое. Она через силу попыталась вырваться из тумана забвения, накатывавшего на нее, чтобы слабо улыбнуться светящемуся радостью лицу, склонившемуся над ней, и принять все знаки благодарности, которые Генрих излил на эту свою лучшую из лучших жен, исполнившую самое большое желание в его жизни.

Новость молнией разлетелась по всей стране, пока Англия не оказалась затопленной волной радости. Ликование достигло своей высшей точки в Лондоне, чьи жители всегда проявляли особую приверженность к своему королю и где он принадлежал своему народу самым непосредственным образом. Две тысячи пушечных залпов прогремели со стен Тауэра, добавив свою громогласную лепту в невыносимую для слуха какофонию колокольного звона всех церквей города, звучавшего так, как будто колокола жили собственной жизнью, независимой от человеческих рук. Всякая работа была, конечно, заброшена, дома и лавки украшались гирляндами цветов и яркими флагами.

Мэр и старейшины разъезжали по улицам Лондона, призывая прихожан отправляться в церкви, чтобы вознести хвалу Всевышнему за их нового наследного принца, но самые экзальтированные лондонцы предпочитали выражать свою благодарность по-другому. Они буквально утопили принца Эдуарда в вине и эле, которые бесплатно и в неограниченном количестве выдавались всем желающим. По велению короля на всех улицах города появились подмостки, вокруг которых стар и млад танцевали и распевали непристойные песни и с одинаковой охотой обнимались как с приятелями, так и с незнакомцами, и так до самого рассвета, когда брели домой или, смертельно пьяные, сваливались в придорожные канавы, чтобы поспать хоть несколько часов, пока празднество не возобновлялось с новой силой. За это время было зачато множество детей, где от законного супруга, а где и неизвестно от кого, богатый урожай был собран в толпе карманниками и бродягами, которые вовсю использовали открывшиеся перед ними возможности, будучи уверенными, что если даже и попадутся, то все равно будут отпущены безнаказанными.