Через мгновение она открыла глаза, все еще чувствуя головокружение, но постепенно все окружающее опять стало четким и ясным. Она полулежала на полу, поддерживаемая за плечи руками ее кузины. Откуда-то появился бокал вина, и Маргарет прижала его край к ее губам. Теперь Мария вполне отчетливо могла видеть и слышать Джейн:

— Ну же, Мария, вы так напугали нас. Ваше величество, нужно позвать врача. Она больна…

— Нет, мадам, совсем нет необходимости в таком преувеличенном внимании к моей особе. — Она ободряюще улыбнулась, но ее мачеха все еще хлопотала вокруг нее, и король нагнулся и помог Марии подняться с показной сердечностью, скрывавшей охватившее его раздражение.

«Ну, спасибо тебе, Господи! — думал Генрих. — Ее привезли во дворец с единственной целью развеселить мою жену, а она через час-два после прибытия устраивает сцену, которая может только огорчить бедную Джейн. Ну есть ли на свете более упрямая девица?» Крепко обхватив Марию, он повел ее через комнату мимо поспешно расступающихся, чтобы дать им дорогу, придворных к выходу на галерею.

— Пойдем, мы немного походим взад-вперед, пока тебе не станет лучше. Очень важно, чтобы королева не волновалась понапрасну. Мы же все ждем появления здорового наследного принца уже в октябре, ты знаешь?

— Конечно, ваше величество. — Почему-то у нее не поворачивался язык произнести обычное «отец».

— Мне, наверное, нет нужды напоминать, как тебе повезло с мачехой, которую я даровал тебе. Это чистая душа и очень скромная женщина, — Король вздохнул, как будто никогда и не искал в женщинах других качеств. Марии же живо вспомнилась Анна Болейн, и ей даже почудилось, что ее колеблющаяся в неверном свете фигура приближается к ним из глубины галереи, неся с собой аромат мускуса и розового масла, духов, которые всегда любила Анна. Со сверхъестественным чутьем король, казалось, прочитал ее мысли. Он сжал ее руку, понизив голос до конфиденциального шепота:

— Она, та, которая причинила тебе столько зла, ушла навсегда. Из-за чего же еще, если не из-за нее, я так долго чурался тебя?

Мария была не в состоянии ничего ответить. Руки и ноги у нее опять затряслись мелкой дрожью.

— Запомни вот еще что. Я не осмеливался даже съездить во Францию и оставить ее регентом. Тогда бы ты оказалась полностью в ее воле, и только одному Богу ведомо, что она замышляла против тебя. Но она заплатила — и крепко заплатила! — за все свои грехи. — Его лицо вдруг осветилось искренним удивлением, почти мальчишеским. — В день ее смерти свечи вокруг могилы твоей матери в Петерборо возгорелись сами собой без участия человеческой руки. Разве это не знак с небес, кристально ясное подтверждение того, что Господь одобрил поворот в судьбе этой женщины?

На этот раз Мария смогла выдавить из себя некий звук, долженствовавший означать ее согласие с этими словами короля.

Она так давно не бывала в Хэмптон-Корте, что не нашла странным, в отличие от всех прочих, что везде инициалы «Д.С.» сменили «А.Б.». Не показалась ей нелепой и замена знака Анны — белого сокола — на личный знак Джейн, из которого во все стороны свешивались белые и алые розы, обведенный по кругу выбранным самой королевой девизом: «Призвана покоряться и служить».

Мария смотрела на этот дворец совсем другими глазами. Она помнила совсем другую эпоху, когда на всех его панелях было выгравировано просто «Е» и эмблема королевы — гранат. Дух ее матери все еще освящал для нее комнату и галереи замка, непереносимой болью отдаваясь в ее душе при воспоминаниях о тех детских годах, когда по тем же самым комнатам и галереям еще ходила гордая фигура Екатерины, часто в сопровождении облаченного в алые шелка кардинала, благодаря которому Хэмптон-Корт и обрел свое величие.

Гораздо более странным, чем все эти перемены, Марии казалось отношение к ней всех окружающих, находившееся ныне в полном контрасте с той пренебрежительностью, с которой они относились к ней в годы отчуждения. Пример подала королева, и двор послушно последовал ему. Джейн никогда не упускала возможности подчеркнуть ранг и достоинство своей падчерицы, беря, например, Марию за руку, когда они входили в дверь, чтобы не показать своего превосходства над нею.

Марии выделили обширные личные апартаменты, она была вольна сколько душе угодно предаваться танцам, которые так любила, много времени она проводила в обществе Джейн. Но ощущение ничем не омраченного счастья так и не вернулось к ней. Печать ее безоговорочной сдачи все еще оставалась на ее душе незаживающей раной, которая начинала снова кровоточить, стоило ей увидеть Риотсли или случайно услышать разговоры о трагической судьбе пилигримов. Она-то была здесь в полной безопасности, наслаждаясь благополучием, ибо предала свои убеждения, тогда как другие на севере ежедневно умирали самым ужасным образом за то, что открыто исповедовали те же самые истины.

Она чувствовала себя также виноватой и в том, что до сих пор сохранялось различие между ее нынешним роскошным существованием и бессердечным пренебрежением, выказывавшимся ее единокровной сестре. Бедная малышка Бесс, отвергнутая своим отцом и живущая на грани нищеты, ибо он посылал ей совсем скудное содержание. Ребенок был бы сейчас одет как какая-нибудь нищенка, если бы не помощь Марии. Теперь она твердо вознамерилась как-нибудь напомнить о Бесс в слабой надежде, что у короля пробудится интерес к его маленькой дочери. Она знала, что королева была непричастна к унижениям, творимым над Бесс. Джейн была неспособна к любой жестокости, и, хотя и не испытывала нежных чувств к дочери Анны Болейн, обращалась бы с ней с трогательной добротой, будь та допущена ко двору.

Как-то вечером Мария по просьбе короля играла для него на лютне и пела. Происходило это все после ужина в длинной галерее, и присутствовала большая часть двора. Несмотря на ту пропасть, которая нынче пролегла между ними, Генрих был несказанно горд мастерством своей дочери, как бы отразившей в себе и его артистический талант. Заметив его удовлетворение, Мария рискнула, закончив представление, коснуться предмета, близкого ее сердцу.

— Сир, в ближайшие годы вы сможете насладиться удовольствием восхвалить и умение вашей младшей дочери играть на лютне и спинете. Я уже начала учить леди Елизавету, и, несмотря на свои юные годы, она уже показала, что унаследовала все ваши таланты.

Ее слова упали в гробовое молчание. Король надул щеки, а королева смотрела на него с напряженной улыбкой на лице. Самообладание покинуло Марию, и дальше она уже говорила заикаясь:

— Ваше величество не видел… мою сестру… так долго. Уверяю вас, что она чудесный ребенок… которому ваше величество будет… которому можно только радоваться…

Голос ее упал, и на помощь ей галантно пришел Томас Сеймур.

— Сир, я полностью поддерживаю все хвалебные слова, сказанные леди Марией в адрес леди Елизаветы. Она уже сейчас носит несомненный отпечаток вашего несравненного облика и подает надежды, что вполне сможет унаследовать кое-что от вашего могучего интеллекта.

Все это было неприкрашенной лестью, вполне очевидной для короля, но он все-таки несколько успокоился, и ярко пылающие щеки Марии чуть-чуть остыли. Но они вынуждены были вспыхнуть вновь несколько мгновений спустя, когда вперед выступил Кромвель и с раболепным поклоном вручил ей небольшую шкатулку.

— Миледи, от всей души надеюсь, что вы соизволите принять это скромное подношение. Это просто знак моей радости от того, что вы вновь среди нас.

С ужасом осознавая, что все вокруг исподтишка ухмыляются, видя пронзительный взгляд своего отца и недоуменно поднятые брови Джейн, Мария открыла шкатулку и обнаружила в ней золотое кольцо неизъяснимой красоты и прекрасной работы. С одной его стороны было изображение короля и королевы, а с другой — самой Марии. По окружности кольца была выгравирована надпись: «Господь ценит благодать послушания».

Надев кольцо на палец, чтобы посмотреть, впору ли оно, Мария пробормотала несвязные слова благодарности, смущенная как недвусмысленным значением гравировки, так и этим публичным вручением подарка.