У Марии же в голове вяло крутилась одна-единственная мысль. Ее мать умерла, и, хотя умом она понимала это, сердце ее отвергало даже возможность подобного. Как же так? Если произошло такое чудовищное несчастье, весь мир должен замереть. Но он продолжал двигаться, как он двигался и вчера, и позавчера, и хорошо смазанные колеса домашнего хозяйства продолжали по-прежнему уверенно вертеться вокруг своих осей, подтверждая, что ничего не изменилось в этом мире.

Стоя на коленях в часовне, чувствуя полное оцепенение не только во всем теле, но и в душе, она смутно осознавала, что должна молиться за свою мать, но, хотя у нее в голове и вертелись какие-то слова, все они казались ей банальными и лишенными смысла, каким-то шаблонным заклинанием, обращенным к кому-то абсолютно чужому.

Когда маленькая принцесса Елизавета со своей нянькой и длинным эскортом прочих слуг отбыла в Гринвич, Мария испросила позволения погулять одной в парке. Разрешение было неохотно дано, и то только после того, как за нее попросила леди Клэр.

— Сестра, — сказала она, — будет жестоко отказать ей в этой просьбе в такой день. Нет никакой опасности, что она попытается бежать.

— Опасность стала теперь еще больше, когда она осталась одна, ты, гусыня, — резко ответила ей леди Шелтон. — Ее надо стеречь еще тщательнее, чем прежде, пока у Анны не родится ребенок. Я велю конюху не выпускать ее из виду.

Ее предосторожности были напрасны, ибо мысль о побеге даже не приходила Марии в голову. Ее тело было столь же вялым, как и ее дух, и, появись сейчас перед ней Чапуиз с отрядом всадников, она не проявила бы к этому событию ни малейшего интереса. Запахнув свою накидку от пронизывающего холода, она бесцельно бродила по посеребренной инеем траве под ажурной вязью голых ветвей деревьев парка. Розовое небо уже начинало сереть, уступая ранним зимним сумеркам, когда она вернулась к дому; некоторые окна его уже светились светом свечей, сверкая, как звезды. Ее нога наткнулась на что-то крошечное, и, нагнувшись, она подняла крохотную малиновку, умирающую от холода или голода. Мария осторожно спрятала ее под своей накидкой в надежде, что тепло возродит в птичке последнюю оставшуюся искорку жизни. Для нее вдруг стало очень важно оживить ее. Никто не должен умирать морозной зимой, все должны радоваться чуду возвращения весны.

Она бездумно, чисто механически мерила шагами комнату, баюкая крохотный комочек перьев. Наконец она рискнула посмотреть на него вблизи. Крошечное тельце лежало на ее ладони неподвижное и застывшее; некогда блестящие глаза стали бессмысленными и невидящими. Так же покоится сейчас и тело ее матери, лежащее спокойно и недвижно на катафалке.

И теперь ужасная правда, которую Мария все последние часы сознательно прятала в самых потаенных уголках своей души, вдруг потрясла ее, как неожиданное землетрясение, так что пол закачался под ее ногами. Со стоном она рухнула на колени и склонилась к самому полу, раскачиваясь взад и вперед, не замечая ни холода, ни темноты, пока жгучие слезы не поднялись из самой глубины той бездонной ямы, которой стала для нее эта невосполнимая потеря.

Двадцать девятого января Екатерина была похоронена в Петерборо. Она умерла, уверенная в том, что не оправдала надежд страны, ставшей ей второй родиной. Но толпы народа, которые плотными рядами стояли на всем пути следования похоронного кортежа, стали красноречивым свидетельством обратного. Никем не принуждаемые, по собственной воле они преодолевали многие мили из своих деревень, ферм и поселков только для того, чтобы в течение нескольких секунд отдать последнюю дань усопшей. Точно так же предыдущее поколение, правда, в другой стране, одним осенним днем выстраивалось вдоль дорог, чтобы отдать почести юной испанской принцессе. Годы, пролегшие между двумя этими событиями, придали Екатерине своеобразный ореол обладания всеми возможными добродетелями, которые последнее десятилетие ее гонений превратило в святость. Очень немногие среди тех, кто пришел проводить ее в последний путь, когда-либо видели ее воочию, однако она была для них столь же близка, как какой-нибудь друг или родственник, а любима иногда и больше, чем кто-нибудь из них.

Простая маленькая процессия медленно продвигалась к аббатству Петерборо — неторопливо движущееся черное пятнышко на плоской равнине, выбеленной морозом. Никаких почестей, полагающихся обычно коронованным особам, в этот раз отдано не было, но одетые во все черное толпы людей придавали похоронам Екатерины столь величественное великолепие, что оно даже превосходило то, которое могло бы придать им государство и в котором оно ей отказало. В благоговейной тишине, нарушаемой только стуком лошадиных копыт по промерзшей земле, они, стоя на коленях или замерев в напряженном молчании, молились и плакали, пока гроб медленно проезжал мимо них. Детей старались поднять повыше, чтобы они могли запечатлеть в своей памяти и потом рассказать уже своим детям, как им довелось провожать в последний путь воистину великую и добрую королеву.

Возвращаясь по домам, люди сочувственно обсуждали между собой и трагедию Марии, и то, как бедная королева униженно, но напрасно молила дозволить ей увидеться с дочерью еще раз.

— Тот, кто запретил это, так же велик, как нос на твоей физиономии. Знаешь, этот, с выпученными глазами и грязной паклей вместо волос на голове.

Потом голоса опускались до свистящего шепота, когда разговор принимал совсем уже мрачную окраску. С момента смерти Екатерины этот слух получил самое широкое распространение. Подобно змее, он выполз сначала из замка Кимболтон, а оттуда уже раскинул свои зловещие кольца по всей округе. В ближайшие месяцы он просочится во все уголки Англии.

— У нее не было ничего особенного, только ревматизм, так у кого его нет?

— Почему же она так внезапно умерла?

— Они вскрыли ее бедное тело и забальзамировали его и только потом позвали ее врача.

— Доктор говорит, что все ясно, как день. Только, будучи трусом, он не спешит слишком широко разевать свой рот, боясь, как бы они чего ему не сделали.

— Они, должно быть, давали ей эту гадость понемногу в течение месяцев вместе с едой, покарай Господь их черные души.

— Но это виноваты не они, им было приказано, понимаешь?

Убийство! Ужасное слово мгновенно заткнуло все рты. Потом слух опять выполз на поверхность:

— Это все король, разве нет?

— Конечно, нет! Станет он пачкать руки в такой грязи.

— Готов заложить душу, что старина Генрих даже и не подозревал о том, что происходит.

— Это все она и этот вонючка Кромвель, вставший между ними.

— Они попробовали проделать эту штуку в прошлом году и с принцессой, только она обманула их ожидания, выжив.

— Она хотела убрать их обеих с дороги до того, как родится это ее бесценное отродье.

— Вот увидишь, она либо не доносит его, либо это опять будет девчонка. Это так же верно, как то, что Господь есть на небесах. Он заставит ее заплатить за все.

Кто-то привнес во все эти разговоры интригующую нотку:

— Когда мы заговорили об этом, моя сестра, приехавшая из Лондона, рассказала, что у них там есть какая-то старуха, якобы ясновидящая, которая на Рождество вдруг объявила: «Никогда не будет веселья в Англии при трех королевах, зато будут две большие эпидемии холеры».

— Господи, спаси наши души, чего это старая ведьма имела в виду?

— Ну, была королева Екатерина, упокой, Господи, ее светлую душу, и эта шлюха Боллен, которая тоже величает себя королевой…

— А кто же третья?

— Кто знает? Сестра говорила мне, что по Лондону ходят разговоры о том, что его величество волочится сейчас за хорошенькой кобылкой по имени Джейн Сеймур. Он охотится за ней вот уже несколько месяцев и ни на секунду не выпускает из поля зрения.

— Господи, помилуй! Значит, если у Нан и в этот раз ничего не выйдет…

Этим самым вечером Анна безмятежно сидела в своих апартаментах в Гринвиче в компании трех девушек, которые принадлежали к числу ее близких подруг. Анна не отличалась склонностью к представительницам своего пола, но эти три были ее кузинами, которых она знала с детства, — Мэри Уатт, ее замужняя сестра леди Ли и Мэдж Шелтон. После обеда король вместе с несколькими придворными удалился, чтобы поупражняться на арене для турниров. Обычно Анна с удовольствием наблюдала за этими состязаниями, ей нравился этот своеобразный вид спорта, приятно щекотавший ей нервы возбуждающим состязанием между мужчинами, столь очевидно равными в силе и ловкости. Зачастую победителем выходил король, и не всегда благодаря своей королевской крови. Он уже не был тем прекрасным турнирным бойцом, как прежде, из-за своих необъятных размеров, но даже и в таком виде он вполне мог противостоять более молодым и более проворным мужчинам, побеждая их своей доблестью и отвагой.