Волей-неволей Мария согласилась с ней, подавив свое внутреннее отвращение к Генриху, и после этого они с королевой — в те редкие моменты, когда последняя бодрствовала, — говорили уже на своем родном языке, воскрешая в памяти полузабытые шутки, веселые приключения и воспоминания о друзьях, которые делили с ними столь далеко теперь ушедшее детство. На второй день небо извергло на землю тяжелый груз снега, и Мария, стоя у окна, наслаждалась ослепительным блеском и безупречной белизной окружающего ландшафта, похожего на саван… Проклиная себя за не слишком подходящие к случаю ассоциации, она поспешила назад к постели и увидела, что призрак смерти парит уже совсем близко над Екатериной. Она позвала священника, чтобы исполнить последние обряды в присутствии немногих оставшихся слуг. После этого Екатерина молилась вслух, все остальные стояли, преклонив колена, вокруг ее постели. Екатерина вложила в эту молитву все свои слабеющие силы, обратив ее в основном к своей дочери, единственному для себя свету в окошке.
Тайком Мария со скорбью обозревала печальную сцену. Постель с драным пологом и единственный деревянный стул составляли всю обстановку спальни. На голый каменный пол было брошено всего несколько охапок тростника. Больше здесь не было ничего, если не считать нескольких огарков свечей и дешевой старой кухонной утвари. Едва тлеющий в камине огонь почти не давал тепла, но зато изредка выбрасывал в комнату клубы едкого дыма. Здесь не было никаких удобств, никакого комфорта. Святой Боже, и в этой превращенной в руины комнате предстояло испустить последний вздох дочери Изабеллы Великой!
Наконец Екатерина откинулась на подушки, окончательно обессилевшая, и слуги поспешили выйти, оглашая комнату сдавленными рыданиями и шумным сопением. Немного времени спустя Екатерина повернула голову, успев заметить промелькнувшую по лицу ее подруги тень молчаливого сострадания.
— Мария, я была так счастлива в эти последние два дня, не порть мне их теперь своими рыданиями.
— Я так мало смогла сделать для вас.
— Ты сделала все, что только можно. — Ее голос слегка шелестел, как высохшие листья. — Я всегда боялась умереть в одиночестве, как какое-нибудь несчастное животное в чистом поле. Теперь же пришла ты и отогнала это дурное предчувствие. Меня будут обнимать любящие руки в тот момент, когда я буду покидать этот мир.
«Но не те руки, которые вы больше всего желали бы ощущать вокруг себя», — подумала Мария, прекрасно понимая, что она была всего лишь жалкой заменой ее дочери. И тем не менее она крепко обняла королеву, и вскоре Екатерина заснула, чтобы вновь увидеть во сне наполненные ароматом цветов, залитые солнцем поля своей родины…
Король был один в своих апартаментах в Гринвиче. Он работал с государственными бумагами, когда прибыл гонец с письмом от Екатерины и сообщением о ее смерти. Это не было неожиданностью, так как недавно Генрих получил доклад о ее ухудшившемся состоянии здоровья от управляющего Кимболтоном, иначе Чапуизу никогда не было бы разрешено навестить ее. Но все равно в первый момент он испытал шок. В конце концов Екатерина была тесно связана с ним на протяжении почти двадцати пяти лет и почти двадцать из них делила с ним постель.
Генрих медленно сломал печать на ее последнем письме, инстинктивно взглянув сначала на подпись. «Екатерина, королева Англии» — увидел он слова. Ну что же, он простит ее, благо, больше уже никогда она не подпишется подобным образом.
«Мой дражайший властелин, король и супруг, — писала Екатерина, — приближающийся час моей смерти заставляет меня написать Вам и напомнить Вам о себе. Мне также хотелось бы напомнить Вам о чистоте и здоровье Вашей души и сохранении ее, что должно быть поставлено превыше всех мирских дел. Вы поставили меня перед лицом многих бедствий, а себя перед лицом многих проблем. Но я прощаю Вас за все страдания, причиненные мне, и молюсь, чтобы Господь простил Вас тоже».
Несмотря на свое умиротворенное состояние, Генрих сердито нахмурил брови. «Моя душа находится в весьма здоровом состоянии, благодарю вас, Екатерина, и не нуждается ни в каких ваших заботах», — подумал он. Что же до прощения, то вот уж, несомненно, тут она ошиблась адресом. Неужели она забыла годы беспричинных тревог и никому не нужных тягот, которые она навлекла на него, лишив его возможности насладиться остатками юности и заставив преждевременно стать взрослым мужчиной? Ах вот оно что, понял он вдруг, продолжая читать письмо дальше. Основной-то смысл написанного в том, чтобы он был добр к Марии! С другой стороны, ну как она могла надеяться, что он проявит доброту и снисходительность по отношению к этой своей столь упрямой, дерзкой дочери, которая ведет себя в точности, как ее мать? Далее Екатерина смиренно просила, чтобы ее слугам было заплачено все, что положено, вплоть до последнего дня, и с той заботой о других, которая не покидала ее даже в самые тяжкие ее минуты, предлагала, чтобы им еще на год было где-нибудь обеспечено место, — просьба, которую впоследствии Генрих вежливо отверг. Последняя фраза выглядела так: «Сим заверяю Вас, что прежде всего мечтала о том, чтобы Вы всегда были перед моими очами».
Непрошеные слезы набежали на глаза Генриха, и все, написанное на листе пергамента, расплылось перед ним. Как же глубоко и нежно любила его Екатерина! Для нее никогда не существовало других мужчин, хотя, тут же подумалось ему, какие еще существуют на свете мужчины, обладающие большей властью, способной затуманить его сверкающий облик? Смахнув слезы, он еще раз перечитал эти слова, полные немого упрека. Прошло уже больше четырех лет с тех пор, как он дозволил Екатерине последний раз лицезреть себя. Чего же удивляться, что она так скучала по нему? А поскольку его совесть всегда стремилась уклониться от любых испытаний, то она немедленно уверила его, что их насильственный разрыв произошел по воле королевы, а не по его. Если бы только она смогла покориться и сыграть удобную для всех роль сестры, друга, на чем он так часто настаивал! Тогда на ее долю не выпало бы никаких страданий, не было бы никаких оснований для споров и разладов между ними. Генрих представил себе, как бы это могло выглядеть. Он часто навещал бы ее в монастыре или где-нибудь в замке. Анна не стала бы возражать, ибо что плохого в братском интересе к благополучию сестры? Он мог бы провести с Екатериной много спокойных часов вместе. Он полагался бы на ее суждения и поверял ей свои тайны, как и прежде, а она продолжала бы штопать его белье и подрубать рубашки… Какими гармоничными, уютными были бы их отношения, почти сравнимые с теми, которые установились между ним и его любимой младшей сестрой, первой Марией Тюдор. Мужчинам иногда нужна женская любовь, лишенная телесных желаний. А постоянное желание изнуряет…
Продолжая держать письмо в руке, Генрих через всю комнату прошел к окну, заслонив своей массивной фигурой весь его узкий проем. Воспоминания заполнили его, перенеся на тридцать пять лет назад. Закрыв глаза, он ясно представил себе процессию, движущуюся от собора Святого Павла через весь Лондон, украшенный роскошнее, чем когда-либо. Он едет верхом во главе ее, со щеками, раскрасневшимися, как вишни, впившись незамутненными голубыми глазами в фигурку рядом с ним — новую жену его старшего брата. Екатерина сидела на муле в роскошной упряжи, а вокруг них раздавались радостные крики толпы, давившие на барабанные перепонки. Тогда ей было шестнадцать, и она была богато одета на испанский манер. На голове у нее была маленькая испанская шапочка, похожая на кардинальскую, розовато-красного цвета, прекрасно гармонировавшая с ее кругленькими щечками. По плечам волнующейся золотисто-каштановой массой рассыпались длинные волосы. Одна прядь, подхваченная легким ветерком, мягко коснулась его щеки. Это прикосновение дорого ему и сейчас…
С грубой бранью король оттолкнул занавеску, которую поднимающийся ветер выдул из окна. Сентиментальные глупости! Это же надо, какая чепуха лезет в голову из давно ушедшего прошлого. Он послал этого юного Генриха Тюдора к дьяволу и велел пажу привести к нему своего секретаря Кромвеля.
