Однако, прочитавши записку Петрушкин заявил, что наотрез отказывается подписывать какие—то бы ни было бумаги, потому как в глаза не видывал ни одного из купленных Чичиковым крестьян и ежели Чичикову так того надобно, то пусть предоставит всех крестьян для описи, тогда—то и получит нужную справку.

— Вам что же, милейший, недостает и этой купчей? — спросил Чичиков, сунувши разве что не под самый нос Петрушкину купчую заключенную с Леницыным.

На что Петрушкин отвечал, что ему всё одно, потому как сия купчая тоже бумажка, а ему потребны живые работники, коим он должен сделать перечет.

— Та…а…ак! Стало быть, вы, любезный, не понимаете, что мешаетесь в дело не моё и даже не Модеста Николаевича, а в дело самого Фёдора Фёдоровича, и строите препоны к тому, что невозможно объять уму вашему, — сказал Чичиков, — потому как и я и господин Самосвистов тут только помощники, коим поручено сие предприятие, а вы, стало быть, решили его нарушить?!

— Где крестьяне? Ведите крестьян…, — уставясь пустым взглядом в стенку равнодушно проговорил Петрушкин.

— Крестьяне уж выведены давно, — сказал Чичиков, — что же их, назад, что ли, вести?

— Кем выведены? — оживился Петрушкин.

— Мною выведены, милостивый государь, мною! — теряя терпение, ответил Чичиков.

— Вот за сие я вас в острог и посажу, — прихлопнул в ладоши Петрушкин. – Посажу за то, что вывели вы крестьян без соответствующего на то со стороны властей разрешения, без освидетельствования и нужных в таковом деле бумаг!

— Ну хорошо, с ним видать каши не сваришь, — сказал Самосвистов посылая Петрушкину суровыя взгляды, — так что ты, Павел Иванович, отправляйся покуда до судейских, я тут ещё с утра отослал к ним нарочного отписавши обо всём, что тебе потребно, так что думаю, у них многое уж готово, а как покончишь с судейскими, воротись сюда в присутствие. Я же к тому времени перетолкую с Александром Ермолаевичем по—свойски, дабы уяснил он себе, как положено вести себя меж приличными господами, не задирая пред ними носу!

С сиим напутствием Павел Иванович и отбыл из Городской управы, оставивши Петрушкина наедине с Самосвистовым, собиравшимся учить того хорошему тону. И надобно думать, урок сей начался незамедлительно, потому как из—за захлопнувшихся за Чичиковым дверей Самосвистовского кабинета послышался грохот падающих стульев, тяжелые удары и глухие вопли Петрушкина.

У судейских Чичиков пробыл довольно долго по той причине, что надобно было выправить целую прорву бумаг, потому и не обошлось без возни, но к счастью к полудню со всем этим было покончено, так что оставалась одна лишь справка за подписью капитана—исправника и тогда уж все его «мёртвые души» становились точно живыя, становились той силою достижения, которой герой наш почитал важнейшею целью всей своей жизни, для которой не жалел он ни средств, ни времени, ни души.

Воротившись в Городскую управу он застал Модеста Николаевича в одиночестве – Петрушкина и след уж простыл.

— Ну, каково? Всё ли должным образом составлено? — спросил Самосвистов.

— Всё самым наилучшим образом, — отвечал Чичиков, — так что осталось лишь получить справку за подписью капитана исправника…

— Будет тебе справка, — сказал Самосвистов, — сейчас пообедаем с ним вместе, выпьете мировую и он всё что надобно подпишет. Только вот выставил он одно условие – каналья! Хочет, подлец, чтобы выпил ты за обедом двадцать стаканов чаю…

— Экий пустяк, — усмехнулся Чичиков и они отправились пить с Петрушкиным мировую.

Вот оно наконец—то и свершилось, господа! И сии страницы, выходящие нынче из—под моего пера, может статься есть наиважнейшие для моего героя. Потому как вряд ли когда нибудь ещё сумеет он ощутить ту полноту счастья, что переполняло нынче всё его естество. Счастье, что настигнуто было им здесь в захолустном и пыльном Тьфуславле, который нынче казался Павлу Ивановичу разве что не самым прекрасным городом на земле, счастье, глядевшее простым бумажным формуляром, по которому дурак Петрушкин прописал корявыя свои буковки, цена коим была ни много, ни мало, а целый миллион!

И все те купчие, справки, расписки, кипа пахнущих свежею краскою пашпортных книжек, тоже были миллион, при мысли о котором у Чичикова тёплою ломотою начинало щемить сердце, миллион, для достижения коего оставалась лишь одна малость, ещё один неоценимый формуляр – справка от капитана—исправника той губернии, в которую якобы и было проведено Павлом Ивановиче переселение всех мертвецов, хоронившихся до поры точно во гробе на дне его столь хорошо уж знакомой нам шкатулки.

Да, господа, всего лишь одну справку оставалось получить Павлу Ивановичу и тогда уж все собранные им по бесчисленным вёрстам и весям бумаги, словно бы по волшебству обратятся в тугие пачки ассигнаций, которыми и набьёт он свой дорожный чемодан доверху. Это и будет исполнением самого заветного его желания, того, что словно бы на медленном огне томило его сердце долгие годы, а может статься, что сей, доверху набитый государственными бумагами чемодан станет и венцом всей его земной жизни. Ну разве это не счастье, господа?!

Уж давно решил для себя Чичиков послушаться Леницына и сменивши маршрут своим мертвецам держать путь не в чужую и незнакомую Херсонскую губернию, а в далекий, лежавший за уральским хребтом Собольск, где у Фёдора Фёдоровича отправлял государеву службу наивернейший из его друзей—однокорытников, тот, что по обещанному губернатором письму, вне всякого сомнения и в самое короткое время подсобит Чичикову с его нуждою. Конечно же, ему не мешкая нужно было бы отбросивши все остальные дела тут же собираться в дорогу, но увы, сие нынче было не в его власти, потому как повиснуло над ним тёмною тучею одно обстоятельство, державшее его точно тисками и имя сему обстоятельству было – Вишнепокромов.

Нынче уж сделалось хорошо видным, что недаром спешил он той достопамятной ночью покинуть пределы Вишнепокромовского имения, словно бы чуя то, каковую малую толику времени оставляло ему Провидение для завершения всех его дел, от которых сегодня, пожелай кто, никакими зубами уж было не отхватить и самого маленького куска. Напротив, сейчас он уж сам готов был показывать зубы, отхватывая ими немалыя куски и, можно сказать с нетерпением, дожидал появления в городе Варвара Николаевича. Но давайте—ка, не забегая вперёд, постараемся рассказать обо всем по порядку.

На следующее утро после мировой с капитаном—исправником, на которой помимо сказанных уж двадцати стаканов чаю и прочего было выпито изрядно, Павел Иванович поднялся с первыми петухами и позавтракавши в одиночестве, дабы не будить Самосвистова с молодою его хозяйкою, отправился к окраине города к той столь уж хорошо знакомой нам поросшей пышными деревами улице. Юрисконсульт принял его радушно и препроводивши в комнаты усадил Павла Ивановича в кресло, принявшись читать ему копии тех многочисленных бумаг, что были составлены и отправлены им по надлежащим инстанциям. В то самое время, покуда герой наш занимался изучением жалоб написанных юрисконсультом и того плана, по которому Вишнепокромова ждал скорый суд, попрание в правах и ссылка в каторжные работы, ничего неподозревающий и полный радужных надежд в отношении, как ему казалось, попавшегося в его силки Чичикова, в Тьфуславле появился приехавший из Чёрного, Варвар Николаевич. Не мешкая, он прямиком отправился в дом к Самосвистову, резонно полагая, что застанет Чичикова именно там. Но увы, надеждам его не суждено было сбыться, потому как Павел Иванович именно в сей час решал дальнейшую судьбу весьма довольного собою Варвара Николаевича.

Приём, оказанный ему Самосвистовым, прямо скажем, был весьма прохладен, по той причине, что Модест Николаевич, будучи нрава горячего и порою неукротимого, тем не менее не признавал вероломства в отношениях меж друзьями. А все те «ультиматумы» о некой «третье доле», в которую он якобы намерен был войти, те угрозы разгласить выведанную им тайну о «мёртвых душах», что отправляемы, были Варваром Николаевичем в адрес Чичикова ни чем иным Модест Николаевич счесть не мог, как только самым отъявленным вероломством и бесстыдным воровством. Да и то соображение, что вздумай Вишнепокромов распространяться о сделанных Чичиковым в Тьфуславльской губернии приобретениях, в числе которых были и «мёртвые души» купленные им у Самосвистова, да и у прочих занимающих весьма высокое положение особ, не располагало Модеста Николаевича к продолжению дружбы с сиим правдолюбивым патриархом. Потому как скандал, которым грозил Вишнепокромов, мог многим и многим дорогого стоить, суля всем нешуточную беду. Так что можно было сказать с уверенностью, что друзей в губернии за два прошедшие с той злополучной ночи дня, у Варвара Николаевича заметно поубавилось.