А на столе с обычною жареною пуляркою соседствовали и фрикадель из гуся, и утиная солянка, и индейка, приготовленная по—старинному – обложенная картофелем и политая грибным соусом, и тартины с голубиным мясом, и всенепременные рябчики в сметане, и всяческие птичьи паштеты, и даже глухариные кишки начиненныя каким—то мудрёным фаршем, обжаренныя до красноты и украшенныя зеленью вперемешку с чесноком и мочёною клюквою.

К сему «птичьему» изобилию поданы были ещё и блюда с различными соленьями, без которых не обходится, почитай, ни одно российское застолье, потому как, увы, но покуда ни природа, ни человечий гений не создали ещё лучшей закуски, нежели добрый солёный огурчик, либо рыжик, либо тот же груздь, как следует просоленный и проквашенный. А из сказанного следовало, что присутствовали тут и горячительные напитки, из коих почётнейшее место занимали, конечно же, водки разных сортов, потеющие до времени среди льда в серебряных своих ведёрках. Посему Чичиков, которому, как нам известно, не повезло сегодня с обедом, без долгих церемоний усевшись на предложенное ему хозяином место, приступил к столь заманчиво глядящим на него со стола блюдам.

Уж были подняты бокалы и за состоявшееся приятное знакомство и за здравие всех присутствовавших, и, конечно же, за величие науки, необходимость всеобщего просвещения, любовь к отчему краю и познание оного, когда Павел Иванович склонившись к Мырде, заметно повеселевшему, равно как и приятель его Груздь, шепнул тому на ухо:

— Я желал бы, Фёдор Матвеевич, после ужина перемолвиться с вами накоротке парою слов, без свидетелей, ежели это возможно…

На что Мырда, испуганно глянувши в сторону Груздя, отвечал Чичикову, скрививши губы в его сторону:

— Я не против, любезный Павел Иванович, но лишь при условии, что Потап Потапович не догадается о том. Признаться, мне вовсе не хочется быть причиною к его несчастью.

— Не извольте беспокоиться: не догадается. С чего бы ему догадаться, — отвечал Чичиков, немного удивившись подобным предосторожностям потому, как не мог взять в толк, отчего это беседа о «ёертвых душах» может послужить к несчастью Потапа Потаповича.

Однако потаённое сие перешептывание не укрылось от бдительного хозяйского взору, во мгновение скиснувшего и погрустневшего, так что от недавней веселости Груздя не осталось и следа. Рюмка уж была им и вовсе отставлена в сторону, уж сидел он подперевши рукою широкую свою голову, даже не дотрагиваясь до блюд сменяемых двумя молодыми лакеями. Ежели и срывалось с губ его какое словцо, то не приходилось оно к месту, из чего становилось видными, что говорено оно было хозяином просто так, можно сказать наобум, для того, чтобы не выглядеть совсем уж неучтивым по отношению ко своим гостям. Павел Иванович же, будто ни в чём не бывало, продолжал и пить, и есть в своё удовольствие, потому как, надо признаться, блюда, коими потчевал их впавший вдруг в меланхолию хозяин, были отменно вкусны.

Но надобно отметить, что и в облике Мырды, по сию пору усердно пившего и евшего, также случилась внезапная и весьма заметная перемена. И толи по причине сумрачных взглядов, бросаемых на него с противуположного конца стола, толи ещё почему, но он принял вдруг виноватый и смущённый вид, ставши распаренным и красным, на манер гимназистки застигнутой классною дамою за каким—либо предосудительным занятием. Плоский лоб его покрылся обильно потом, воротник рубашки сделался вдруг тесен, почему он и попытался незаметно расстегнуть верхнюю его пуговицу. Постоянно обращал он до Груздя взоры полныя раскаяния и мольбы о прощении, но они отвергаемы были молчаливо и непреклонно всё более и более наливавшимся обидою приятелем его. Вот почему он, вконец смущённый, вскоре тоже затих и сидел так, уперевши взгляд свой в какое—то из стоявших подле него кушаний, потерянно вертя в больших руках нож с вилкою.

Чичиков же, словно не видя ни общего уныния охватившего обоих приятелей, ни их красноречивых взглядов, искрами летавших вкруг него, приступил к появившемуся на столе десерту – заманчивому и обильному из которого ему пришлись по вкусу пирожные «безе», как известно также производимые из птичьих яиц, и вполне оправдывающие своё название, потому как и впрямь были и легки, и нежны, и вкусны точно поцелуй невинной девушки, отчего Павел Иванович и съел их более дюжины. На сём ужин, можно сказать, закончился, и хозяин, пряча глаза, слабым и срывающимся голосом пригласил Чичикова с Мырдою в гостиную.

— Что же, Потап Потапович, вы больше уж не желаете прибегнуть к моей помощи в отношении вашей новой работы? — спросил Мырда, виновато улыбаясь и по лошадиному перебирая обутыми в сапоги ногами.

— Отчего же! Это вы, как мне кажется, поменяли планы свои и пристрастия! — с вызовом отвечал Груздь, скрестивши бледныя ручки на груди и глядя на стену, по которой в изобилии были развешаны уж известные нам муфты.

— Вы, друг мой, наносите мне таковую обиду, таковую обиду подобным подозрением, что и сказать невозможно, — отвечал Мырда, понуро покачивая щучьею своею головою.

— Подозрением?! И это вы называете подозрением?! — сменяя тон и переходя на более высокие регистры, возгласил Груздь. — А ведь я, милостивый государь, не в первый раз замечаю за вами подобное. Может мне всё счесть по пальцам, чтобы вы не могли бы уж и говорить о подозрении? Я перечту, коли желаете, хотя сии воспоминания и ранят меня!

— Полно, друг мой. Я никогда не позволял себе ничего такого, что могло бы вас ранить, — говорил Мырда, виновато гудя сквозь длинный свой нос, — потому как мне дороги чувства, скрепляющие нас…

— Ха—ха—ха! — с театральным сарказмом рассмеялся Груздь, — дороги чувства! И это говорите вы?! Тот, который не едет ко мне вторую неделю, и которого я уж пятый раз призываю письмом. Это, с позволения сказать, ваши чувства?!

— Друг мой, друг мой! Я не в состоянии был приехать по причине болезни, это вам хорошо известно…, — принялся было оправдываться Мырда, но Груздь оборвал его, не давши продолжать:

— Болезни?! Хотел бы я знать, как прозывается сия болезнь – сапожник Яшка, кучер Федул, либо ещё как?!

«Ничего не пойму! Не мог приехать оттого, что сапоги у него прохудились, либо кучер занемог, и некому было экипажем править», — подумал слегка захмелевший Павел Иванович, о котором обое приятели снова словно бы позабыли, ведя перепалку таковым манером, будто Чичикова и вовсе не было в комнате.

— Я жду его, не нахожу себе места от желания продолжать нашу работу, а он пренебрегая мною сидит у себя в имении и носу не кажет, — говорил Груздь глядя на Мырду блещущими от негодования глазами.

Но тут Мырда, вконец пристыженный, перешёл на французский, в котором, увы, ни автор этих строк, ни, тем более, его герой не сыскали отличий, отчего Чичикову оставалось лишь догадываться о том, что разговор зашёл о его персоне. Тем более, что Потап Потапович, ведя обличительные свои речи, временами словно бы вспоминал о присутствии в гостиной Павла Ивановича, бросая в его сторону злой и колючий взгляд, говоря при этом Мырде нечто исполненное ядовитейшей язвительности. Отчего Мырда хлопал глазами и краснея, точно рак, лопотал нечто в своё оправдание. Оправдания его, однако, всё ширились и наконец он словно бы и сам перешёл в наступление, потому как речь его, всё ещё оставаясь совершенно непонятною для Чичикова, обрела более уверенные тоны.

Груздь, поначалу слушавший его с надменною и обиженною в одно время улыбкою, во чертах лица своего понемногу, но стал менять сии черты. Уж словно бы начало строиться в них жалкое и растерянное выражение, уж порывался он высказать что—то и в своё оправдание, но нынче уж наступил черед Мырде вести обвинительные речи. Не давая вставить ни словца приятелю своему, он кивал время от времени в сторон, так ещё ничего и не уразумевшего Павла Ивановича, давая простор своему красноречию. Но вот постепенно поток сей стих и сказавши ещё что—то, как видно в заключение, он с досадою махнул своею схожею с лопатою ладонью и решительно отвернулся к окну, предоставляя Чичикову с Груздем возможность любоваться его узкою без плеч спиною, да жестким крахмальным воротничком, за которым прятался коротко остриженный его затылок.