Вошедший в залу в сопровождении радостно потиравшего ручки хозяина господин был изрядного росту: худ, костист и узок в плечах. Но в неловко повисших вдоль его длинного тела руках угадывалась недюжинная сила. Особенно крупны были кисти его рук – каждая с добрую лопату, какой орудуют огородники по своим огородам. Долговязая фигура его увенчана была крупною, коротко остриженною головою, подпираемой жёстким крахмальным воротничком так, что сзади и вовсе нельзя было рассмотреть затылка. Лицо он имел тоже узкое и как бы вытянутое вперёд, на манер щучьего рыла и сие щучье выражение ещё более усиливалось очками, чьи прозрачные стёклы холодно поблескивали на большом его носе.
— Позвольте, господа, мне вас представить друг дружке, — сказал Груздь, приязненно улыбаясь, – это вот Чупчиков Павел Иванович, попросился ко мне на постой с ночлегом по причине незнания им здешних мест…, — проговорил он оборотясь до вновь прибывшего с тем, чтобы рекомендовать тому нашего героя.
— Не Чупчиков, а Чичиков, с вашего позволения, — решил вступить Павел Иванович, с тем, чтобы исправить невольную оплошность, допущенную Груздем, но тот ни коим образом не отозвался на сию скромную попытку, потому как всё внимание Груздя было отдано щучьеголовому приятелю его, на которого он глядел лучащимися от счастья глазами.
— А это! Это! Это любезный мой друг! Единственный в целом свете, коему отдаю я и дружеския чувства свои и помыслы. Величайший, ежели можно так выразиться, артист! Непревзойдённый мастер в нашем деле таксидермии – Фёдор Матвеевич Мырда! — торжественно произнес он.
— Ну, право слово, друг мой, мне просто неловко от эдаких похвал, — прогудел сквозь выдающихся размеров нос свой Мырда, строя при этом во щучьих чертах лица своего смущение, однако же даже стёклы очков его заблистали от удовольствия.
— Полно, полно вам, батенька, скромничать. Уж кто, коли не вы, достойны славы и похвал во всей этой, не ведающей ни истины, ни верного толку земле, где даже и государственные чиновники, причём заметьте, с самого верха и донизу, не знают ни дела, ни законов, которые им надобно отправлять! А вы, друг мой, может быть один из немногих превзошедших науки,столь скромны, что о вас знают лишь истинные поборники таксидермии в нашей губернии, хотя вы и заслужили уж много большего!..
«Однако, каковы речи о государственном устроении! Тут ежели копнуть поглубже попахивает явною неблагонадёжностью! Уж,не к католикам ли я попал?», — подумал Чичиков.
— Попомните, попомните, милостивый государь, моё слово, — продолжал Груздь обратившись до Павла Ивановича, — что ежели и придёт слава к России, то лишь через таковых вот её сынов, а посему постарайтесь не забыть сего имени – Мырда Фёдор Матвеевич! — и привставши на носках, он трижды облобызался с Мырдою долгим и жарким целованием.
«Чёрт—те знает, что такое…», — только и подумал Чичиков, глядя на то, как раскраснелись лица у обоих приятелей, и на те восхищённые взгляды, коими, держась за руки, они глядели друг на дружку.
— Как вы здесь, по служебной, либо по своей надобности? — оторвавшись от Груздя и усевшись в предложенное ему кресло, спросил Мырда у Павла Ивановича, однако же всё ещё продолжая играть в переглядки с любезным хозяином.
— По своей, милостивый государь, по своей, — отвечал Чичиков. – Видите ли, были приобретены мною в некоторых наших губерниях крестьяне на вывод. Дело сие оказалось непростым, хлопотным, вот и приходится мне кочевать по землям да весям, выправляя всяческие потребные к тому бумаги, что нынче составляет,почитай всё занятие моё и забирает меня полностью.
— И много было приобретено народу, позвольте полюбопытствовать? — снова спросил Мырда, но видно было, что вопрос сделан был им безо всякого интересу, а так, простой учтивости ради, потому как переглядки всё не унимались.
— Много ли, мало ли, а уж поболее полутора тысяч душ наберётся, — отвечал Чичиков, вовсе не ожидая того эффекту, что последовал вослед за названным им числом.
Обое приятели, враз прекративши перемигиваться и строить друг дружке льстивые улыбки, оборотили наконец—то взоры свои на Павла Ивановича, причём так, будто лишь сейчас обнаружили его здесь присутствие. Во чертах у обоих сразу же появилось несколько глуповатое выражение, как то: разинувшиеся рты, выпучившиеся в изумлении глаза и прочее.
—Прошу покорнейше меня простить, но признаюсь, что по причине некоторой взволнованности встречею с другом, плохо расслышал ваше имя и звание: Чепчиков Павел Петрович, ежели не ошибаюсь? — спросил Мырда, привставши с кресла и склонившись в почтительном полупоклоне.
— Да нет же, друг мой, вы и впрямь плохо расслышали. Не Чепчиков, а Чупчиков Павел Иванович, — сказал Груздь, а затем добавил обратившись к Чичикову. — Вы не извольте обижаться, Павел Иванович, ведь большия артисты они всегда такия… Как бы это выразиться? — не нашёлся он.
Но тут уж Чичиков пришёл ему на помощь.
— Такие «артисты»! — сказал он усмехнувшись. – Ну что же, я не в обиде, потому как со многими «артистами» знаться довелось… Да к тому же прозываюсь я не Чепчиковым и не Чупчиковым, а Павлом Ивановичем Чичиковым, что же до чинов, то чин мой хотя и невелик, да заслужен. Хожу в полковниках, коли пожелаете…
Тут промеж приятелей случилось небольшое замешательство. Оба они сидели в креслах ссутулившись, с повинными лицами и ежели и переглядывались меж собою, то сие уж были иные переглядки. В них и тени не оставалось от прежней неги и любви, коими полнились их взоры несколькими мгновениями ранее, а плескались лишь тревога да обеспокоенность. Одним словом вид их сделался жалок, что, как ни прискорбно нам об этом говорить, очень потрафляло самолюбию Павла Ивановича. Ему даже казалось, будто он слышит, как стучит в их смутившихся умах одна и та же мысль: «Полторы тысячи душ на вывод! Полторы тысячи душ на вывод!..», — что признаться тоже развлекало его, доставляя к тому же немалое удовольствие.
— Однако же, друзья мои, раз уж довелось мне попасть в общество столь просвещённое, я бы с интересом послушал и вас, Потап Потапович, и вас Фёдор Матвеевич, ибо ничто в целом мире не вызывает во мне такового душевного трепета, как полезныя сведения и новыя знания призванные к тому, чтобы образовывать и облагораживать человеческия ум и душу. Тем более, признаюсь, что я ранее и слыхом не слыхивал об этакой забаве. Как это там у вас зовётся – «такдерьмовия»? — спросил Чичиков, состроивши во чертах лица своего выражение ни на мгновение не позволявшее усомниться в его искренней заинтересованности сей столь неудачно окрещённой им забавою.
— Таксидермия, — в один голос вступили обое приятели, глянувши на Чичикова даже с некоторой робостью во взоре.
— Вот, вот! Я и говорю…, — сказал Чичиков, делая вид, что приготовляется со вниманием слушать.
— Признаться, любезный Павел Иванович, занятие сие окрещённое вами забавою и не забава вовсе, и даже не ремесло, ибо в таковом случае подобное мог бы сотворить каждый, — сказал Груздь, обведя рукою оперённыя свои муфты, и вновь принимаясь гордиться, — а нечто приходящееся сродни точнейшей науке и самому высокому искусству, представитель коего, как я уж имел удовольствие давеча упомянуть, присутствует нынче меж нами.
С этими словами он склонился в поклоне в сторону Мырды, смущённо заерзавшему в своём кресле.
— Так что ежели вам это и вправду интересно, то после ужина милости прошу в мой кабинет, где вы сумеете воочию насладиться искусной работою Фёдора Матвеевича, что любезно согласился оказать мне помощь в отношении нового моего препарата.
«Что же, стало быть ужин подадут в самое короткое время. Это обнадеживает…», — подумал Чичиков и угадал, ибо не прошло и двух минут, как дверь в столовую растворилась и лакей, вышедший в гостиную, возгласил всем давно привычную, но необыкновенно приятную для желудка, тоскующего по хорошему куску, фразу:
— Кушать подано, господа!
С чем господа и прошли к столу.
Если в гостиной Павла Ивановича поразило обилие развешанных по стенам птичьих останков, то в столовой он отметил про себя, что стол, сервированный на три персоны, весь был заставлен блюдами, приготовленными как из птицы домашней, так и из пернатой дичи. Причём многие из блюд наместо крышек также прикрыты были чучелами, как видно для сей цели нарочно изготовленными. Из чего герой наш вывел вполне справедливое заключение, что в этом дому в ход шло всё – и мясо, и перо, и шкурки несчастных летунов.
