Бегу к мячу. Споткнулся, упал в колкий снег. Расцарапал лицо, больно ушиб колено. Хорошо еще, что в схватке на ногах устоял, а то бы обязательно затоптали свои или чужие. Поднялся, дальше бегу. Далеко Князевы орлы мяч укатили! Вокруг меня и другие из трех сотен спешат, кому приказано было. Только нет здесь трехсот человек, от силы полтораста наберется. Может, кто приказа не услышал и после подтянется?

Наткнулся на хромающего немецкого полузащитника. Толкаю его прочь с дороги. Без надобности, просто со злости, вдали от мяча и схватки. И — раз! Будто плетью меня огрели. Заметили мое нарушение судейские! Предупреждение сделали!

Надо поберечься, а то, глядишь, и сам желтую получишь.

— Построились! — сзади доносится. Это Медведь на поле боя своими сотнями командует. — Ровнее, лапотники, мать вашу! Ровнее! Под локти взялись! Скорым шагом вперед марш! Головы наклонили! Головы вперед наклонили, я сказал! Тесним немца к овражку!

Я на секунду оглянулся — как там? Нет, ничего не видно. Дальше со всех ног к мячу несусь. Вот и он, голубчик! Десять шагов, пять, три. Протягиваю руку — громы небесные! — вот он! Мяча коснуться довелось! Тугой, холодный! Вот уж прав был наш главный тренер — это и есть мой самый главный день в жизни! Запомнить бы навеки каждую секунду, чтобы детям и внукам рассказывать, как своими руками мяч трогал!

— Вторая сотня, взялись за мяч! — Дмитрий Всеволодович распоряжается. — Третья сотня, встали кольцом, прикрываем! Четвертая, разбиться по десяткам, идем вольным порядком, кто увидит немца — оттесняй его в сторону! Только без драки, костоломы деревенские!

Как же хорошо при опытном князе играть! Но неужели теперь мяч самим катить придется? Похоже на то! Вот и полузащитником на время довелось стать. Справимся ли?

Налег я вместе с другими на мяч, толкнули, еле сдвинули с места. Тяжеленный, гад. Толкаемся, скользим, друг другу мешаем. Антоха Горбунов рядом пыхтит, а Вальки нет. Неужели не встал после того, как немец ему врезал?

— Осторожнее! Сами себя подавите! Дружно налегать надо, одним порывом! С места сдвинули — разошлись. По двадцать-двадцать пять человек у мяча, не больше! Триста метров прошли — меняемся! Но смотрите, чтобы он у вас при замене не остановился!

Легко сказать! Мы же первый день в игре. В лагерях учебных не бывали. И вообще не дело защитников мяч катить, для того в команде полузащита существует. Только где же сейчас ее взять? Ладно. Хорошо еще, что пока под горку катимся.

— Живее! Живее, шило всем вам в жопы! — Дмитрий Всеволодович ругается. — Две вербы у реки видите? Там мостик есть. Туда направляемся!

Из его отряда двое нападающих рядом с мячом остались. Сами подталкивают и нам на ходу показывают, как надо. Один из них счет ведет, чтобы нам в ногу шагать было легче. Остальные нападающие на два отряда разделились и быстро вперед ушли, растаяли в темноте. Наверное, путь разведывать отправились или совершать обманный маневр. А может быть, и бережет князь свои лучшие силы, к мячу не ставит, не хочет раньше времени натруждать. Или новое задание им готовит. А нам что — мы теперь и мяч катить согласны, лишь бы показывали, куда и как.

Немцев уже не видно. Только из темноты доносятся отдаленные крики и шум. Там Медведь с нашими шестью сотнями противника к мячу не пускает, в овраг теснит. Некоторое время прошли мы с мячом — дали приказ смениться. Отошел я в сторонку, чувствую — руки-ноги дрожат, по спине ручьями струится пот. Устал с непривычки очень сильно. Настоящие полузащитники и специальному дыханию обучены, и распределению усилий, и чуть ли не спать на ходу умеют. Двести хороших полузащитников за день на сорок километров мяч укатить могут.

Гляжу — кто-то конный из тренерской свиты сбоку рысцой трясется. Я к нему.

— Что там сзади? — спрашиваю задыхаясь.

— Все нормально! — отвечает из темноты. — Спихнули немца в овраг! Две сотни Медведь в арьергарде оставил, остальные уже нас догоняют.

— А с Васькой нашим чтобудет? Он желтую получил!

— С каким еще Васькой?

— Десятник наш, из Зябликова. Фамилия Долгогривов.

— А, этот… Ну что… Сейчас санитары его подберут, пристроят в лазарет. Недельку-другую полежит, потом в отпуск отправят. Ишь герой, желтую получил… Таких желтушников знаешь, сколько набралось? Где вы так играть-то научились?

— Как это «так»?

А вот так! Как дрова рубить. На тысячу человек семьдесят пять желтых карт и шесть красных! Эдак скоро и играть будет некому!

Семьдесят желтых карт! Шесть красных! Ну и ну! До чего же грязно сыграли. Просто стыд.

— Но поломали немцев крепко! А главное — мяч отняли! Теперь бы подальше откатить, пока фон Кройф не опомнился и подмогу из центра не выслал.

И правда, главное — мяч отобрали. Теперь налегай на него, уноси куда подальше.

Скоро все стихло.

Изо всех сил мяч катим, в снегах, в темноте, не видно ни зги. Князь Дмитрий Всеволодович старшим над нашим отрядом назначил своего нападающего Ивана Рязанца, а сам тоже ускакал куда-то в ночь. Медведь с пятью сотнями вперед ушел, не останавливаясь, чтобы нас в условленном месте поменять. К полуночи подтянулись обозы, по рядам пошли новости:

— Шесть красных карт… семьдесят пять желтых… почти сто человек из игры за одни только нарушения выбыли… а еще восемьдесят три с переломами и сильными ушибами… двести человек как не бывало, в первый же день… начальство ругается… горе-игроки… санитары не успевают… у немцев трех человек насмерть задавили и шестьдесят сильно поломаны… не было бы апелляции… у нас один помер и еще один в тяжелом состоянии, тоже, говорят, помрет… И воевода, конечно…

Что такое? Что воевода?

— Умер, — отвечают. — Не слыхал, что ли? Скончался ваш калужский воевода, будь земля ему пухом.

Как скончался? Тренера задавили? Неслыханное дело! За это противнику поражение сразу присудить могут!

— Да нет. Сам умер, от удара. Сердце, видать, не выдержало.

Вот оно, значит, как. Начал атаку, а сам от приступа умер. Вот отчего не видно и не слышно его было. Хорошо еще, что Дмитрий Всеволодович вовремя подоспел, начало над нами взял, а то так бы мы и разбрелись, как овцы без пастуха. Но что же получается? Был человек — и нет его. Вот так. Вот тебе, папаша, «всего лишь игра». Нет, тут не «всего лишь игра». Тут дело суровое. Государственной важности дело. Люди за это самой жизни не жалеют.

— А про сотника-то вашего слыхал?

— Что такое?

— Так в укрытии и остался. Увидел немца — и от страха с места двинуться не смог. Уже написал просьбу об отчислении, не могу, говорит…

— Стыд какой! Кто же теперь сотником у нас будет?

— Пока неизвестно…

Передали тренерский приказ — без передышки катим мяч четырнадцать километров, там нас поменяют те, что сейчас вперед ушли. Отправлен гонец к главному тренеру с сообщением о победе и о намерении тот же час самостоятельно развивать контратаку по левому краю, посланы также запросы соседним отрядам о согласовании действий. В общем, неожиданно для самих себя, а тем более для немца, перешли мы в контрнаступление. Темно, тяжело, поджилки трясутся, натертые ноги огнем горят, а все равно на душе радостно. Отняли мяч у немца, отняли!

Позже ликование на убыль пошло. С каждым часом все труднее и труднее. Ноги болят неимоверно, как будто по битому стеклу иду. Хоть разувайся и босиком по снегу топай. Не стерпел, попросил помощи. Сел на снег, разулся. Фельдшер посветил на ноги фонариком, присвистнул. Побрызгал мне на ноги чем-то холодным, налепил пластыри. Изругал за то, что долго терпел и в кровь ноги разбил.

— Это теперь не твои мозоли, дубина! Это твоей команды мозоли! Не сможешь из-за них играть — значит, другим за тебя отдуваться придется.

Вроде бы полегче стало. Догнал своих. Фельдшер со мной пошел. Крикнул, что если у кого недомогание или раны есть, чтобы зря не терпели, сразу звали на помощь.

Все тяжелее и тяжелее. Каждый шаг дается так, будто вверх по крутому склону иду. С мячом и вовсе мученье. Все наше взаимодействие, которому сначала вроде бы немного научились, напрочь разладилось. Скользим, падаем, на ноги друг другу наступаем. Мяч часто останавливается, а с места его сдвигать — двойной труд.