Валентина Ивановна сказала:

— Все идут шагом, а Морошкин по кругу бегом! Тебе надо размяться, Морошкин, ты ещё не проснулся.

Когда все уселись за столы и запах дымящейся каши полез в нос, Яшка сказал Морошкину:

— Ну, чего ты врал, Морошкин? Чего врал? Отец мне сказал, что ни за какую тыщу рублей ты собаку не покупал, а, наверное, подобрал бездомную. Таких собак знаешь сколько? Миллионы. Отец сказал, что настоящие собаки с родословной бывают, там все их мамы и папы, бабушки и дедушки выписаны, а у этой не то что родословной, у неё и хозяина-то нет.

Морошкин молчал.

— Ну, чего ты молчишь? Говори, зачем врал? Тыща рублей! Да за тыщу рублей, отец говорит, не то что собаку, а людоеда купить можно.

— Кому нужен людоед? — спросил Морошкин.

— Людоед-то всякому нужен, — сказал Яшка. — На людоеда-то все прибегут смотреть. Людоедов мало, а бездомных собак завались! А что она пишет и читает, так теперь, отец говорит, все грамотные, никого этим не удивишь.

Морошкин перестал жевать кашу.

— Она у вас писала?

— Да, весь вечер, — сказал Яшка, набивая рот. — Строчит и строчит. Отец говорит: убери ты её подальше, чего она там строчит? Может, нас описывает? Так что давай, Морошкин, забирай свою собаку сегодня же. А то мне от отца здорово влетит. Вообще-то я на тебя не сильно сержусь. Один вечер — ничего, можно и посмотреть. Хоть и замухрышка, а всё же собака.

Все поднялись из-за стола, а Морошкин сидел и сидел. Он размышлял над словами Яшки. Потом решил ещё выяснить кое-что про собаку. Он пошёл туда, где играли дети.

— А что она читала у вас, моя собака? — спросил он у Яшки будто бы между прочим.

— Да всё, что ни дам. Газету дал, газету читала. Коробку от геркулеса дал, так правила, как кашу варить. Отойди, Морошкин, строить мешаешь. Здесь железная дорога будет. Настя, давай сюда будку обходчика. Ты с нами в железную дорогу играешь, Морошкин?

— Нет.

Морошкин отошёл от Яшки, сел около стенки на стульчик и собрался подумать. А чтобы в голову ему пришли мысли, он поискал глазами какой-нибудь предмет. Искать долго не пришлось. Прямо перед Морошкиным Боря поливал из лейки цветы. А что, если отдать собаку на несколько дней Боре? Морошкин посмотрел на Борю, на его аккуратный гладенький затылок и подумал, что у Бори собаке, наверное, будет хорошо.

— У тебя вон из той тарелочки, — сказал Морошкин, подходя к Боре, — вода на пол стекает.

— Ой, — сказал Боря. — Подержи, пожалуйста, — и убежал на кухню.

Морошкин стоял с лейкой в руках и соображал. Когда мама и папа увидят, как хорошо живётся собаке у Бори, они поймут, как плохо поступили, отказавшись от пса, и разрешат Морошкину взять его. Или нет. Когда детский сад поедет на дачу, Боря возьмёт собаку с собой. А может быть, съездить к бабушке и уговорить её приютить собаку?

— Эй, Морошкин, ты чего из лейки нашу дорогу поливаешь? — крикнул Яшка.

Тут вошёл Боря с тряпкой в руках.

— Я эту лужу вытру, — сказал Боря Морошкину и вытер обе лужи: ту, которая натекла из лейки, и ту, которая из блюдечка.

«Конечно, собаке будет у Бори хорошо», — подумал Морошкин.

— Знаешь что, — сказал Морошкин Боре, — ты животных любишь?

— Каких? — спросил Боря.

— Например, морских свинок?

— Нет, свинок не люблю, — сказал Боря.

— А канареек? — спросил Морошкин.

— И канареек не люблю.

— А собак?

— И собак не люблю, — сказал Боря. — Знаешь что? Мне мама обещала альбом для марок купить. Большой кожаный.

— А ты бы хотел, чтобы у тебя дома что-нибудь жило? — спросил Морошкин.

— Что жило?

— Кошка, например.

— Нет, кошка — не хотел бы.

— А рыбки?

— И рыбки не хотел бы.

— А собака?

— И собака тоже. А в этом альбоме, — сказал Боря, — ещё и линеечка, чтобы зубчики у марки мерить. У марки, знаешь, зубчики много значат.

— У кошки тоже зубчики много значат, — сказал Морошкин. — И у собаки тоже.

— У марки, — сказал Боря, — по зубчикам можно ценность определить.

— А собака зубчиками кусается, — сказал Морошкин.

— И щипчики есть, — сказал Боря, — чтобы марки брать.

— Щипчики! Зубчики! — рассердился Морошкин. — Хочешь, я тебе собаку на несколько дней подарю? Живую, настоящую.

У Бори за очками глаза стали круглыми.

— Нет, — сказал он тихо.

— Которая с ушами и носом, — сказал Морошкин, — с хвостом-кисточкой.

— Нет, — сказал Боря ещё тише.

— Которая читает и пишет.

— Нет.

— А на пианино играет — хочешь?

— Собака — на пианино? — спросил Боря.

— Да, да, да, — затараторил Морошкин. — На настоящем пианино. Мама выйдет из комнаты, а собака усядется на твоё место и будет за тебя играть. Хочешь?

— Хочу, — сказал Боря.

— Тогда договорились. Вечером, как из сада придём, я к тебе эту собаку и приведу.

— Заводную? — спросил Боря. — Игрушечную?

— Заводную, — сказал Морошкин.

Вечером перед дверью Бориной квартиры стоял Морошкин с собакой. Из-за двери доносилось деревянное постукивание по клавишам. Это Миля выходил на свою ежевечернюю прогулку. Морошкин позвонил. Миля продолжал идти нетвёрдыми шагами. Никто не открывал. Морошкин позвонил снова. Миля споткнулся и упал. Боря открыл дверь и сказал вежливо:

— Проходи, пожалуйста. Дома никого нет. Я один.

Морошкин прошёл в комнату. На раскрытом пианино белела тетрадь с запятыми.

— Хочешь на табуретке покататься? — спросил Боря и поправился тут же: — То есть хочешь в пианино посмотреть?

Морошкин заколебался. Он с удовольствием взглянул бы на городок деревянных молоточков.

— Мамы нет. Так что можно, — сказал Боря, охотно двигая табуретку к краешку пианино.

— Нет, — сказал Морошкин. — Я ведь не за этим. Я собаку привёл. Как и договорились.

Морошкин шагнул в сторону, и Боря увидел сидящую на полу собаку.

— Ты… ведь… говорил… заводная.

— Она и есть заводная, — решительно сказал Морошкин.

— А почему моргает? — спросил Боря.

— Её так завели, что она и моргает, и хвостом машет. В общем, я пошёл, — заторопился Морошкин.

— Погоди! — жалобно пискнул Боря. — А собака?

— А собака у тебя побудет. Как договорились.

— Я… — начал было Боря, но Морошкин уже вышел в переднюю и возился с замком.

— Какой у вас замок странный, — сказал Морошкин.

— Французский, — сказал Боря и открыл замок.

Морошкин быстро захлопнул за собой дверь. Он стоял на площадке и должен был радоваться, что ловко обманул Борю и выиграл время. Но он не радовался. Наоборот, ему было так грустно, что слёзы наворачивались ему на глаза и сквозь эти слёзы он видел мерцающую, переливающуюся Борину маму, которая поднималась по лестнице.

— Мальчик, Боря занимается, так что ты не мешай ему, — сказала Борина мама.

— Хорошо, — кивнул головой Морошкин.

Ему жаль было Борю, самого себя, а всего жальче ему было собаку.

На другой день после завтрака, когда ребята собирались считать на больших счётах, Боря подошёл к Морошкину.

— Понимаешь, — сказал Боря, — собака оказалась настоящая.

— Почему? — спросил Морошкин.

— Она в уборную ходила, как настоящая собака.

— Да? — тупо переспросил Морошкин.