Морошкину не нравилось гулять с бабушкой. Сначала они гуляли в булочной, потом в мясном магазине, а потом в прачечной. С прогулки бабушка возвращалась довольная.

— Сколько лет живут люди? — спрашивал Морошкин.

— Это уж как придётся, — говорила бабушка. — Кто много, кто мало, кому сколько положено.

— А сколько лет живут рыбы?

— Рыбы-то? Живут, пока их не выловят. Которая рыба лучше, та меньше живёт, а которая похуже, та и плавает до самой смерти, потому как никому не нужна.

Морошкин не понимал. Он слышал, что некоторые рыбы живут до ста лет. У них, наверное, вырастают седые усы и выпадают зубы, но они всё живут и живут.

— Бабушка, а у рыб зубы есть?

— Зубы! — удивлялась бабушка. — Зачем рыбе зубы?

Разговаривать с бабушкой было неинтересно. Ничего не узнаешь. Узнаешь только, что молоко полезно, спать надо ложиться рано, а шерстяные рейтузы носить до самого лета. Бабушка почему-то знала только скучные вещи.

Морошкин ждал, когда приедут мама и папа, потому что они знали много интересного и с удовольствием отвечали на вопросы Морошкина. Но мама и папа приезжали только в выходной день. Они жили в небольшом городе на другом берегу реки и строили там дома.

Дни, когда приезжали мама и папа, были чудесными. Чудеса начинались с утра. На столе, покрытая пёстрым полотенцем, появлялась кастрюля. Из неё вылезал запах сладких булочек. Он был сдобный, лёгкий, круглый и летел по комнате с невероятной быстротой. Скоро всё — и часы, и одеяло, и сам Морошкин — пахло так же, как сладкие булочки. И когда мама, ворвавшись в комнату, хватала ещё не проснувшегося Морошкина и, зарывшись лицом в его тёплую рубашку, приговаривала: «Мой сладкий», Морошкин понимал, что это запах булочек кружит маме голову.

Маленькие туфли Морошкина, как две лодочки, стояли на блестящем полу. Они готовы были отнести Морошкина к папе. Совсем не надо было двигать ногами. Надо было только стоять, а туфли сами несли его, да так быстро, что рубашка вздымалась на Морошкине парусом. Папа стоял в дверях боком. Он был такой широкий и большой, что не помещался целиком в проёме дверей.

— Вот уж сегодня, — говорил он, — мы непременно что-нибудь совершим!

«Совершим! — ликовал Морошкин. — Вот уж сегодня…»

Но, как назло, именно сегодня что-нибудь да случалось. То приходила соседка и звала в гости, то мама покупала билеты в кино, то папу просили зайти в соседнюю квартиру подержать лестницу. Он уходил и возвращался не скоро. Всегда и всем папа что-нибудь чинил. Даже погоду он мог исправить, если, конечно, очень попросить.

После папиной починки дождь шёл медленнее и выглядывало солнце. Погода устанавливалась иногда до следующего папиного приезда.

А мама пела. Не всё время, а когда её об этом просили. Если бы мама не пела, а папа ничего не умел, они сидели бы с Морошкиным, и только с ним одним. Они тогда никому не были бы нужны.

Теперь же получалось, что стоило им появиться утром у бабушки, как сбегались люди со всего дома, и Морошкин, оттеснённый от папы в дальний угол, с тоской думал: «Вот уж сегодня наверняка ничего не совершим…»

Под вечер сладкие булочки уже не пахли. Туфли не скользили сами по полу, их приходилось толкать ногами. Исправленная погода не радовала. Мама и папа собирались домой.

Морошкин сидел грустный и молчал. Опять он не узнал, сколько лет живут рыбы. И есть ли у них зубы? И зубы ли у рыбы? Или рыба у зубов? Ведь у зубов может быть рыба, может быть человек, а может и зверь. Только птица не бывает у зубов. Потому что птица пристраивается к клюву.

— До свиданья, — говорит папа. — Вот в следующее воскресенье…

Он замолкает, ему, должно быть, стыдно, что он не держит своих обещаний.

— Ладно! — говорит он. — В следующее воскресенье…

Но мама перебивает его.

— В следующее воскресенье, — говорит она, — у нас народный театр, мы будем играть новую пьесу, так что нас не ждите. Слышите, мама?

— Слышу, слышу, — говорит бабушка.

А Морошкину бабушка говорит:

— Вот и разъехались, слава богу. Вот и остались мы одни. Руки надо теперь мыть. Кефир пить. Творожком заедать. Творог очень полезный.

…Снова начинается скучная жизнь с бабушкой. И вот опять бабушка и Морошкин стоят в большом магазине.

— Бабушка, — спрашивает Морошкин, — где я был, когда меня не было?

— Двадцать пять и сорок четыре, — считает бабушка, — это будет…

— Где же я был? — спрашивает Морошкин.

— Не мешай мне считать, — говорит бабушка, — я из-за тебя сбилась со счёта.

Очередь еле движется.

Морошкин стоит тихо, не вертится и не рвётся убежать. Он думает. Неужели всю жизнь он будет жить у бабушки, пить молоко и носить тёплые рейтузы? Неужели он не встретит никого, с кем он, Морошкин, мог бы долго, не спеша разговаривать. Кто никому, кроме Морошкина, не нужен. Кто не будет срываться с места и убегать к соседям, или в магазин, или в кино, а будет всё время сидеть возле Морошкина и слушать его.

— Сорок пять да двадцать пять, — шепчет бабушка.

— Бабушка, — говорит Морошкин, — ты уже сосчитала?

— Сосчитала, ангел мой.

— Тогда скажи, сколько лет деревья живут?

— Да что ты заладил: сколько лет да сколько лет?

— А какое дерево дольше всех живёт?

— Баобаб, — сказал кто-то тонким голосом.

Морошкин оглянулся и увидел старичка с голубыми волосами. На носу у старичка блестело пенсне. Он смотрел сквозь стёкла на Морошкина и, похоже, немного улыбался.

— Что вы сказали? — переспросил Морошкин.

— Дольше всех живёт баобаб — целых пятьсот лет. Запомни, мальчик: баобаб.

Бабушка дёрнула Морошкина за руку.

— Забивают детям голову! Сами не знают чего! Дуб дольше всех и растёт, дуб-то, у которого жёлуди, помнишь, в саду с тобой собирали? Дуб и есть самый крепкий.

Но Морошкин не поверил. «Баобаб», — постарался запомнить он… «А где он растёт?» — хотел спросить Морошкин старичка, но того и след простыл. Только послышалось тонкое «тю-лас!», будто птица просвистела где-то рядом.

— Где он? Куда он делся? — спросил Морошкин у бабушки.

— Ох ты беспокойный какой! В кассу пошёл платить, вернётся.

Но старичок не вернулся. Бабушка набила покупками кошёлку, крепко взяла Морошкина за руку, и они вышли из магазина.

— Бабушка, — спросил Морошкин, — а куда деваются люди, когда они исчезают?

— Спокойно должен ты гулять, а не вопросы задавать.

Морошкин остановился. Он во все глаза смотрел на бабушку. Никогда раньше бабушка не говорила стихами.

— Ну что стоишь? На что это похоже? Мешаешь ты на улице прохожим.

Тут уж бабушка и сама остановилась.

— Фу ты! — сказала она. — Только этого ещё не хватает! Пойдём скорей, внучонок мой, пойдём скорей, скорей домой. Доктора! — позвала бабушка слабеющим голосом. — Умираю!

Какой-то человек подхватил бабушку под руку, усадил её на ступеньку магазина, и сразу же вокруг бабушки собралась толпа. Все толкались и старались протиснуться вперёд, посмотреть, что случилось. А одна женщина всё допытывалась:

— У вас сердце? Скажите, у вас сердце?

— Не видите вы разве сами, — сказала бабушка, — что говорю теперь стихами.

Слёзы побежали по бабушкиному лицу, а все люди, которые стояли вокруг, сказали разочарованно: