“Он мой лучший друг”, - думал я. - “Однако он что-то не договаривает, скрывает от нас, хотя наверняка в курсе дела”.

Я заговорил об этом с матерью, но она только сказала: “Конечно, Редлихи все знают, но мне это безразлично. Пока они не побежали доносить гестапо”.

Когда старый Редлих возвращался из своих поездок, он всегда привозил какие-нибудь продукты. Он набивал дом разными припасами, как хомяк набивает припасами свою нору. Теперь в распоряжении матери было достаточно муки и сахара. Иногда Редлих привозил яйца. Мать даже могла печь любимые всей нашей семьей пирожки с картофелем и жареным луком.

Когда Редлих попробовал эти пирожки в первый раз, он пришел в неописуемый восторг. “Где вы научились это делать?”

“Меня научила моя русская подруга”, - ответила мать коротко, положив этим конец дальнейшим расспросам.

Оба Редлиха - старый и молодой - боялись только одного: неожиданного появления Кэте Нихоф. Я, в свою очередь, тоже был вполне доволен ее отсутствием. Лето прошло просто замечательно. После налетов мы с Рольфом отправлялись в лес и искали там бомбовые осколки. Однажды мы нашли даже части сбитого самолета, хотя поблизости не было ни одного мертвого янки или англичанина. Мне было хорошо в доме Редлихов и хотелось, чтобы эта жизнь длилась как можно дольше.

Однако осенью 1944 года это прекрасное время закончилось. Бомбардировщики союзников проникали все дальше на восток - наверное, для того, чтобы расчистить путь русским.

Во время одного из ночных налетов дом Редлихов превратился в руины. Мы с матерью сидели в подвале. Оба Редлиха были приглашены к кому-то на день рождения и еще не вернулись. Этот налет был особенно яростным. Разрывы бомб следовали непрерывно, один за другим. Залпов зениток мы уже не слышали, зато пулеметные очереди и разрывы бомб слышались все ближе и ближе. Отвратительно свистели авиационные мины. Мы уже думали, что налет вот-вот прекратится, как вдруг услышали несколько не очень сильных глухих ударов.

Звук был такой, как будто кто-то стучал в железную дверь. Потом что-то затрещало. Шум шел со стороны сада, и свет, проникавший в подвальное окошко, становился все ярче. Внезапно раздался мощный удар. Пол подвала повело в сторону. На меня посыпались пакеты с мукой и сахаром. Лампочка в подвале погасла. Однако благодаря багровым отблескам в подвальном окне я смог как-то ориентироваться.

“Мама!” - закричал я.

В ответ - ни звука. Хорошо, что подвал не был таким уж большим. Ползая по полу, я шарил вокруг руками, пытаясь отыскать мать, и не переставая звал ее. Наконец я услышал тихий стон.

Ее отбросило к окну. Она слабо шевелилась, постанывая. “Что с тобой? Ты ранена?”

“Думаю, что нет. Не шуми, тише. Вдруг снаружи люди!” “Ты ударилась? Где у тебя болит?”

“Меня что-то ударило по голове”.

Я ощупью подполз к ней и сел у стены. Положив голову матери к себе на колени, я осторожно ощупал ее лицо.

“Нет, не здесь”, - сказала она. - “Мне что-то свалилось прямо на голову. Наверное, одна из бутылок с вином с полки упала”.

Я провел рукой по ее голове. Волосы были чуть жестковатые, как солома. Мать тихо вскрикнула.

“Ну и здоровая же шишка у тебя на затылке!. Нужно проверить - нет ли крови”.

“Пощупай еще разок, а потом постарайся на свету рассмотреть свои пальцы”.

В подвале становилось все жарче. Я еще раз ощупал затылок матери. Она снова вскрикнула. Осторожно усадив ее у стены, я встал и посмотрел на свои пальцы. Крови на них не было.

“Ну, значит, ничего страшного”.

Она попыталась подняться и чуть не упала.

“Наверное, у тебя сотрясение мозга. Или перелом черепа. А может, еще что-нибудь приятное в этом роде”.

“Прекрати эти дурацкие шутки!” - рассердилась мать. Я с облегчением вздохнул: сердится - значит, все в порядке.

“Открыл бы ты дверь! Здесь невыносимо жарко”.

Я попытался нажать на ручки железной двери подвала. Они были страшно горячие. “Не могу”, - сказал я. - “Дверь заклинило!”

Мать со стоном поднялась и стала рядом со мной. Дотронувшись до двери, она тут же отдернула руки.

“Господи, она же горячая, как печная конфорка! Почему дверь такая горячая?”

“Думаю, наш дом горит. И сад тоже. Другой причины быть не может”.

Мы подошли к окну. “Давай”, - сказала мать. - “Я приподниму тебя, а ты попытайся расшатать оконную решетку. Вдруг она откроется!”

Мать снова была решительной и собранной. Что за женщина! Она приподняла меня, и я стал осматривать решетку в поисках какого-нибудь шарнира или задвижки. Ничего! Тогда я изо всех сил, обжигая руки, попытался потянуть решетку вниз.

Мать больше не могла держать меня и опустила на пол. Я поискал скамейку, и мы сели.

“Так бы и я могла”, - услышал я голос матери.- “И поднимала я тебя зря. Бесполезно”.

Жара становилась все невыносимее.

“Если мы еще какое-то время будем оставаться здесь, мы задохнемся”.

“Задохнемся?” Мать нервно захихикала. “Я бы этого не сказала. Мы просто зажаримся - так будет вернее”.

“Ну, хватит. Кончай шутить! Нам нужно отсюда выйти”.

“Да, ты прав. Конечно же, нам нужно отсюда выйти! У нас с тобой два выхода - либо через дверь, либо через окно. Какой из двух мы выберем?”

Она захихикала еще громче.

“У господина Редлиха золотые руки. И дверь, и оконная решетка - наверняка его работа. Сделано на совесть. Мейд ин Джермани.” Хихиканье перешло в истерический смех. “Гитлер нас везде достанет. Мы не хотим в газовую камеру - теперь мы по его милости можем подохнуть здесь”. Смех перешел в беспомощное всхлипывание.

Я вспомнил о пощечине, которую дал матери, когда незадолго до нашего бегства она потеряла самообладание. На этот раз я просто обнял ее. “Нам нужно попытаться открыть дверь. Может, мы неправильно поворачивали дверные ручки. Наверное, их нужно поворачивать не вниз, а вверх”.

Она не ответила. “Когда-то ведь огонь погаснет. Не может же гореть вечно!”

Я чувствовал себя совершенно обессиленным. Однажды я слышал, что в подобных случаях дышать нужно неглубоко, чтобы поменьше вдыхать раскаленный воздух. Поэтому я старался не делать глубоких вдохов. “Огонь сильнее воздуха. И поэтому воздух быстро накаляется”. Я не помнил, кто рассказывал мне это.

Стоявшие на полках бутылки с вином взрывались, как маленькие осколочные бомбы. Руками мы инстинктивно пытались закрывать головы от бутылочных осколков. Однако несколько осколков в меня все-таки попало, да и в мать наверняка тоже.

Но постепенно до моего сознания дошло, что снаружи кто-то барабанит по двери подвала. Я осторожно поднял голову и увидел за оконной решеткой чью-то тень. “Фрау Гемберг!” - услышал я голос Рольфа. Думаю, он кричал уже давно. Потом в подвал через окно полилась вода.

Я слышал, как снаружи кто-то непрерывно бегал. Шаги то удалялись, то приближались, и тогда в подвальное окно потоками лилась вода. Потом что-то застучало возле дверей, и чей-то незнакомый голос сказал: “Нужно охладить дверь”.

Вслед за этим послышался громкий голос Редлиха: “Мне нужна стамеска! Принеси мне стамеску из гаража!”

“Значит, гараж остался цел”, - сказал я себе. - “Тогда не так уж все плохо”.

“Фрау Гемберг!” Теперь кричал старый Редлих. Через оконную решетку я отчетливо видел его фигуру. “Вы не ранены? И сын ваш тоже? Вы можете подняться наверх?” “Мы оба в полном порядке”, - ответила мать. “Слышишь, тебя ведь тоже спрашивают”, - обернулась она ко мне. Я промолчал.

Наверху старый Редлих яростно долбил стамеской решетку подвального окна. Через короткое время он сдвинул решетку с места и с грохотом отбросил ее в сторону.

“Спасибо!” - крикнул Редлих кому-то за его спиной. - “Теперь мы сами справимся. А вы можете позаботиться о других домах”.

“Макс!” - крикнул Рольф. - “Я сейчас просуну вам через окно табуретку и старый ящик. Если табуретки будет недоставать, поставь на нее этот ящик”.