На следующее утро мы стояли у дверей дома Редлихов. Было уже не очень рано. Утро было каким-то особенно ясным. Совсем как тогда, в те солнечные воскресные дни, когда мы с отцом гуляли по берлинским улицам.

“Почему ты не звонишь?” - нетерпеливо спросила мать.

“Потому что ты стоишь рядом со мной. Ты же хотела подождать на улице. А кроме того, все вокруг выглядит вполне спокойно”.

“Но ведь время сейчас совсем не спокойное”. С этими словами мать отошла от дверей дома и стала нервно прохаживаться по улице.

“Она уже может довольно хорошо ходить”, - подумал я, глядя вслед матери. Эта мысль немного успокоила меня. Но лишь теперь я до конца осознал, что творится у нее в душе. Моя красивая мама заметно постарела, сморщилась, даже стала как-то меньше ростом.

К горлу подступил комок. Мне захотелось подбежать к матери, обнять ее. Но вместо это этого я должен бы притворяться храбрецом, этаким железным Максом Гембергом, которому все нипочем. Кто бы знал, каким отчаявшимся, каким потерянным чувствовал я себя на самом деле!

И если бы сейчас рядом со мной не было матери с этим ее жалким видом, я бы бросил все, прекратил бы всякие поиски пристанища. Сможет ли мать вообще когда-нибудь оправиться от этого ужаса? Если мы выживем, сможет ли она забыть все унижения, выпавшие на ее долю? Станет ли снова красивой, как раньше?

Я повернулся к двери и позвонил. В ответ - ни звука, ни шороха. Вне себя от отчаяния я начал колотить в дверь кулаком. Дверь рывком распахнулась.

“Ты что, свихнулся?” - спросил старый Редлих и втащил меня в прихожую. Захлопнув входную дверь, он посмотрел на меня. “Ты нездоров?”

Я провел рукой по лицу. “Со мной все в порядке”.

“Я совсем не знал, что вы вернулись. Рольф часто о тебе спрашивал. Один раз я встретил на улице Кэте Нихоф. Она рассказала, что вы уехали в Укермарк к родственникам. Заходи в гостиную”.

Я подумал о матери, ждавшей на улице.

“У меня мало времени. Мама ждет меня на улице. Я только хотел узнать, как поживает Рольф”.

“О, Рольф делает карьеру! Он сейчас проходит военную подготовку, учится обращаться с бронебойными орудиями. И уже умеет стрелять из ручного противотанкового гранатомета”.

Казалось, старому Редлиху это весьма по душе. Всю мою напускную смелость как рукой сняло.

“Ему нужно быть осторожным - как бы эта штука в обратную сторону не выстрелила!” - попытался пошутить я и поднялся со стула. Говорить старому Редлиху о наших бедах не имело никакого смысла. Я не представлял, как я преподнесу эту новость матери.

“Твоя мама не может дольше ждать? Вы куда-то торопитесь?”

“Нет”. “Тогда лучше позвать ее в дом. Иди, позови ее!”

Он открыл дверь и пошел к садовой калитке. Я бежал следом. Выглянув из калитки на улицу, Редлих жестами позвал мать. Она нерешительно приближалась к нам.

“У нее что-нибудь болит?” - спросил он меня.

“Во время налета она слегка повредила ногу”.

“Господи, неужели вашу последнюю квартиру тоже разбомбило?”

Я ничего не ответил.

“И ты, наверное, схватил первое, что под руку попало - куртку твоего отца?”

Тем временем мать подошла к нам. Редлих протянул ей руку. При этом вид у него был довольно смущенный. “Я слышал, вы повредили ногу. Идемте, я возьму вас под руку”.

“Ничего, ничего”, - пробормотала мать, но все-таки оперлась на руку Редлиха. Мы привели ее в комнату и усадили на диван.

“Положите ногу повыше”, - сказал Редлих, - “и снимите ботинок. У меня есть немного натурального кофе. Думаю, на нас двоих хватит”.

Он заметно повеселел. Не дожидаясь согласия матери, он вышел на кухню. Поставив кофейник на плиту, он тот час же вернулся обратно.

“Если вы не возражаете, я осмотрю вашу ногу повнимательнее”, - предложил он. - “Я закончил курсы по оказанию первой помощи. Растяжение сухожилия, ушибы - это как раз по моей части”. Он приветливо улыбнулся матери. Та выглядела весьма довольной. Она вытянула больную ногу, и Редлих осторожно снял с нее ботинок. Лицо его приняло озабоченное выражение. Иногда он выбегал на кухню, чтобы присмотреть за кофейником, и тут же возвращался обратно. Двигался он с легкостью, которую было трудно заподозрить в таком крупном человеке.

Мать спустила чулок, и Редлих осторожно снял чулок с ее ноги. Затем умело размотал повязку, стягивающую щиколотку. “Да, нога выглядит очень неважно”, - заявил он. - “Будем прикладывать холод, пока не спадет опухоль”.

Он снова вышел и вскоре вернулся с дымящимся кофейником. “Ну-ка, парень, беги на кухню, достань из шкафа кофейные чашки. А на подоконнике стоит бутылка с яблочным соком. Это для тебя. Не забудь захватить ложки! К сожалению, молока у меня нет, но немного сахара найдется. Сахарница в шкафу”.

С этими словами он выпроводил меня на кухню.

Вернувшись из кухни с чашками, я попытался побыстрее расставить их на столе. Внезапно я почувствовал, как задрожали мои колени. Я едва успел расставить чаши на столе и быстро прислонился к стене.

Редлих не помогал мне. Он все еще возился с маминой ногой. “У вас растяжение связок. Постепенно пройдет. Будем прикладывать холод. И еще нужно наложить на ногу небольшие шины”.

Мать испуганно смотрела на меня. Заметив это, Редлих оторвался от своего занятия и обернулся ко мне. “Господи, да ты же совсем зеленый! И едва на ногах держишься!”

Он осторожно положил на диван мамину ногу и подошел ко мне.

“Пустяки, только небольшая слабость”, - защищался я. “Небольшая слабость? Да ты просто голоден!”

Он опять выбежал на кухню и вернулся с буханкой хлеба и ножом, на ходу отрезая от буханки большой кусок. “Сначала съешь это”, - сказал он, - “а когда тебе полегчает, можешь поискать что-нибудь в кладовке. Думаю, вам тоже нужно сперва подкрепиться, а уж потом выпить кофе”.

С этими словами он протянул матери кусок хлеба и снова занялся ее ногой. Он осторожно поворачивал ступню в разные стороны, видимо, не причиняя матери сильной боли. Затем снова исчез на кухне и вернулся со старомодной грелкой, набитой льдом. “Будет довольно неприятно, но это единственное, что помогает”.

Он осторожно положил грелку со льдом ей на щиколотку. Мать вздрогнула.

“Если будет слишком холодно, обмотаем ногу полотенцем, но лучше без него”. Он подпер грелку подушкой, чтобы она не падала, и налил кофе.

В кладовой я обнаружил длинный, еще не высохший кусок сырокопченой колбасы, помидоры, банку с топленым салом и принес все это в гостиную.

“Сыр у меня тоже есть. Эдамский, из Голландии. Когда я там бываю, мне иногда удается достать что-нибудь. В Польшу я скоро, наверное, ездить больше не буду. Тогда и колбасе конец придет”.

Он подмигнул мне. Похоже, он был в отличном настроении. Он был просто неузнаваем. Мать медленно пила свой кофе, заедая его хлебом. Было видно, что заботливость старого Редлиха глубоко тронула ее. Редлих положил ей на хлеб кусочки колбасы и еще раз напомнил - на ногу нужно наложить шины. А врач для этого вовсе не нужен - он все сделает сам.

“Почему он старается подчеркнуть, что маме не нужен врач?” - спрашивал я себя.

“Я наложу вам шины, а потом, когда вы будете у фрау Нихоф, вы и сами сможете накладывать их на ногу. Вы ведь опять у фрау Нихоф живете?”

“Мы все утро ждали ее, потом хотели отправиться в Кепеник, в лагерь, но пришли к вам”. Мать, по-видимому, уже немного отдохнула. Придуманная история о ноге, поврежденной во время налета, была достаточно убедительной.

“Ну вот и хорошо, подождите ее здесь. Наверное, фрау Нихоф задерживает что-то важное. А Рольф ужасно обрадуется, когда тебя здесь увидит”.

“А вдруг Кэте перевели на работу в Губен?” - предположил я.

“Она бы сразу дала нам знать. Она же знает наш адрес!” - отмахнулась мать.

“Если это произошло неожиданно и быстро, то она, наверное, не успела нас предупредить”.

“Не беспокойся, мой мальчик. Здесь для вас тоже места хватит. Дом-то ведь громадный, для большой семьи был построен. Когда наешься, можешь осмотреть его”, - сказал Редлих и добавил: “Порой так случается, что обязательно нужно помочь кому-то. И самое скверное, когда не на кого положиться”.