“Но он же хотел помочь вам, разве не так?”

“Да-да”, - закивал я.

“Вам оказали медицинскую помощь?” - обернулся офицер к матери.

Она утвердительно кивнула, а Радни объяснил офицеру, что мы - его хорошие знакомые и что он сам только что узнал о постигшей нас беде.

“Если вам понадобится помощь, вы знаете, где меня найти. И не забудьте, пожалуйста, - вы обещали откормить для меня цыплят к пасхе”. Уже не обращая на нас внимания, он пожал Радни руку и вышел из кабинета.

Гюнтер сел на крышку своего письменного стола. “Откуда вы на самом деле?” - напрямую спросил он.

“Из Вальдесру”, - ответил я.

Мать закрыла мне рот рукой. “Вчера рано утром мы убежали из дома Карла Хотце. В дом нагрянули гестаповцы. У нас оставалась единственная возможность спастись - мы выпрыгнули из окна второго этажа. При прыжке я повредила ногу”.

Радни медленно кивнул. “Карл арестован. И его жена - тоже”. “А что со свояченицей?”

“Не знаю. Знаю только, что Карла и его жену забрали гестаповцы”.

Мать замолчала. Я понимал - она не решается попросить Радни приютить нас на пару ночей. Она была совершенно измучена, силы ее были на исходе. Состояние матери сделало меня агрессивным.

“Хорошо бы нам сейчас поспать”, - сказал я.

Мать сидела, уставившись на свои ноги. Радни молчал.

“Мы провели ночь в саду нашей знакомой. Ее не было дома, дом был заперт, и мы всю ночь просидели у задней стены”.

Радни покачал головой. “Я не могу оставить вас у себя”.

“Может, завтра мы что-нибудь придумаем”, - без обиняков сказал я. - “Мама просто не в состоянии идти дальше, да и я, если хотите знать, тоже”.

Мать гордо выпрямилась на стуле. “Ну, хватит”, - набросилась она на меня. “Мне очень жаль, что все так получилось”, - с напускным достоинством, насколько позволяло ее состояние, обратилась она к Радни. - “Мне очень жаль. Не сердитесь на нас. И забудьте о нашем разговоре”. Прихрамывая, она направилась к двери.

“Я в самом деле не могу вас здесь оставить, фрау Деген”, - сказал Радни тихо. - “Мы с Карлом - очень близкие друзья, а я не уверен, сможет ли он еще раз выдержать эти допросы. Он может расколоться, понимаете? Расколоться и назвать фамилии своих знакомых. Я ему всегда говорил - перестань распространять эти чертовы листовки. А он вообразил себя очень хитрым, оставлял листовки в учреждениях под пачками бланков. “Когда-нибудь эти бланки используют и увидят листовки”, - говорил он мне. После налетов он разбрасывал листовки на улицах - гестапо, мол, подумает, что их англичане со своих самолетов сбросили. Я думаю - Карл слишком понадеялся на свою хитрость. Если его причастность к этому делу докажут, мы никогда больше его не увидим. А ведь он мне твердо обещал, что прекратит этим заниматься. “Я возьму в помощники парнишку, чтобы он не слонялся по улице, а ты дай мне слово, что прекратишь заниматься таким рискованным делом”, - сказал я ему. Карл пообещал, но продолжал этим заниматься. А ведь я ему поверил ! Мы все можем дорого заплатить за это. Год назад я женился, я хочу пережить войну и весь этот ужас. Я хочу выжить. Вместе с моей женой. Когда я представляю себе, что эти садисты мучают мою Зигрид, я последних сил лишаюсь, просто умираю”.

“Я вас прекрасно понимаю”, - сказала мать. Втроем мы вышли из кабинета.

Некоторое время Радни молча шел рядом с нами. Мы тоже молчали. У ворот он погладил меня по голове и повернул обратно.

Два следующих дня были очень тяжелыми. Ночью мы забирались в пустующие траншеи, а если во время налетов в траншеях появлялись их владельцы, мы оправдывались, что воздушная тревога застала нас врасплох. Почти все люди были слишком уставшими и апатичными, чтобы рассердиться по-настоящему. Однако когда мы израсходовали наши продовольственные карточки и к бессонным ночам прибавился голод, мы сдались окончательно.

“Мама”, - осторожно начал я. - “Если мы и дальше будем отсиживаться в траншеях, долго нам не выдержать. Нам нужно связаться с Лоной. Она не была так близко знакома с Хотце, как Гюнтер, и быть может, не так испугается”.

“Ты слышал, что сказал нам близкий друг Хотце? Теперь все боятся. А в это самое время еще и мы навязываемся. Я прекрасно могу это понять. Не знаю, как я повела бы себя в такой ситуации. А как повел бы себя ты?” Она ухмыльнулась и принялась растирать больную ногу.

“Я повел бы себя как Карл”, - хмуро ответил я.

“Да, конечно”. Она кивнула. Это, пожалуй, самый мужественный человек из всех, которых я знаю. Я недооценила его - ведь он всегда так высокопарно выражался! Он понимал, что его могут схватить в любую минуту. Однако он сразу подумал о нас, сумел вовремя предупредить нас, чтобы мы незаметно выпрыгнули из окна”.

“Нас предупредила Мартхен”.

“Ну да, твоя Мартхен”. Мать поморщилась - то ли от того, что я сказал, то ли ее нога опять напомнила о себе. Как только мы где-нибудь присаживались, она начинала массировать и осторожно поворачивать свою щиколотку.

“Мы ни в коем случае не можем подвергать Лону риску. Ведь мы многим ей обязаны. Пойми - мы должны оберегать ее так же, как она оберегала нас”. “А тетя Регина? Где она сейчас?”

“О, Регина устроилась просто потрясающе. Она живет с неким господином Карфункельштейном. Он еврей, но женат на арийке, к тому же очень некрасивой. Официально он разведен, но его арийская экс-жена во всем ему помогает. Нелегально, конечно. Такой вот фокус. Да еще при его деньгах. Этот Карфункельштейн очень богат и все имущество переписал на свою жену. Когда они развелись, она при всей своей некрасивости могла заполучить любого красавца. Еще бы, с такими-то деньгами! Но она оплачивает тайную квартиру господина Карфункельштейна, а господин Карфункельштейн проводит там время с моей сестрой. Я не знаю, где находится эта квартира. Некоторое время связь с Региной я поддерживала только через Лону. Но думаю, что ее адреса Лона тоже не знает”.

“Или мы с помощью Лоны свяжемся сейчас с Региной, или…” Я замолчал.

“Что “или”?” - настороженно спросила мать.

Я попытался перевести разговор в другое русло. “Если этот Карфункельштейн не знает, куда деньги девать, тогда, может быть, он нас поддержит! А может, у него найдется и для нас местечко! Где двое, там и четверо. Регине наверняка удастся его уговорить”. “А еще что ты придумаешь?”

Я ответил не сразу. “А еще - еще мы можем постучаться к Рольфу и сказать ему всю правду”.

“Кто этот Рольф?”

“Рольф Редлих. Сын старого Редлиха”.

“Как ты надоел мне со своими глупостями!”

“Извини”.

Мы замолчали. Через некоторое время мать спросила: “А что они с нами сделают, эти Редлихи? Они не донесут на нас? А может быть, мы все-таки сможем у них остаться?”

“Наверняка сможем”.

“Но есть еще и третий вариант”. Мать, кажется, совсем не слушала меня. “Они нас просто прогонят. А если нас прогонят, для меня это будет хуже всего - хуже доноса, ареста и отправки в концлагерь”.

Она непрерывно двигала больной ногой. “Нельзя двигать только по часовой стрелке. А ты как думаешь? Надо стараться двигать в разные стороны. Как в вальсе. Знаешь, кто хорошо умел танцевать вальс? Твой папочка! Правда, он постоянно наступал мне на ноги, но при этом соблюдал правильный ритм и двигался в хорошем темпе. Когда мы танцевали вальс, у меня под конец просто дыхания нехватало, а ему - хоть бы что! Хотя к тому времени у него уже были больные легкие”.

“Мама, что же мы будем теперь делать?” - перебил я ее. Я ужасно замерз и видел, что ей тоже холодно.

“Тебе решать”.

“Почему мне?”

“Они же твои друзья”.

“Думаешь, старый Редлих захочет говорить со мной? Он же первым делом про тебя спросит!”

“Тогда ты позовешь меня”.

“А где ты будешь?”

“Я подожду на улице”.

“Мама, это, наверное, наш последний шанс”. Я сдерживался, чтобы не заплакать.

“Ты прав”.

На этом наш разговор закончился.