“Настоящую авиационную мину или совсем не слышно, или она свистит как сбитый самолет во время падения. А взрыв происходит уже у самой земли. Если такая разорвется недалеко от дома, то в квартире все кувырком летит”.

“Откуда ты знаешь?” - озадаченно спросил Хотце.

“В квартире Дмитриевой на четвертом этаже разница была особенно заметна”, - с чувством собственного превосходства ответил я. - “Во время бомбежек стены тряслись, как желе на тарелке. Уж я-то знаю точно - от разных бомб все по-разному шатается”.

Мать наклонилась, как будто хотела завязать на своем ботинке развязавшийся шнурок, и незаметно наступила мне на ногу - молчи! Но Хотце, казалось, к моим объяснениям отнесся вполне серьезно. “Может, после войны ты взрывником станешь. Неразорвавшиеся снаряды еще долго будут лежать повсюду. И за такую работу наверняка будут хорошо платить”.

“Только этого нехватало”, - отозвалась мать, однако я подозревал, что Хотце видит меня насквозь.

Он сидел с нами в траншее почти каждый день. Заметив, что наш страх не слишком велик, он оставил нас в покое. Иногда он ложился на одну из скамеек и тут же засыпал. Его хладнокровие внушало мне уважение. Мать смотрела на спящего Хотце с завистью. “Если бы я могла так спать”, - тихо вздыхала она, - “я смогла бы выдержать все это много легче”.

Мне бросилось в глаза, что во время налетов мать стала считать бомбовые разрывы. Мне даже казалось, что каждый новый разрыв она встречает с какой-то затаенной радостью. Однажды я услышал, как она бормотала: “Так им и надо! А ну, дайте им еще!” Ее отчаянное, искаженное ненавистью лицо испугало меня. Мне были понятны чувства матери. Тем не менее я напомнил ей, что ведь и в нас тоже может попасть.

“Война - это война”, - ответила мать. - “А кроме того, в нас с тобой никогда не попадет. Я же обещала тебе - мы выдержим! Разве ты не чувствуешь, что Кто-то простер над нами руку?”

Я кивнул, хотя никакой руки над собой не чувствовал. Я просто поверил матери.

Однажды днем Хотце вернулся домой раньше обычного и пригласил нас с матерью в столовую. “Мой друг Радни” - сообщил он нам - “нуждается в помощнике. У него птицеферма недалеко от Кепеника. Почти всех рабочих фермы призвали на военную службу. Паренек вроде тебя мог бы ему очень пригодиться”.

“Но я же никогда не держал в руках курицы!” - соврал я.

“Научиться можно всему. К тому же у тебя сохранилась форма члена “гитлерюгенда”. Мы ее немного подновим, и тогда ты сможешь продавать цыплят”.

“Кому же ваш друг продает цыплят?” - поинтересовалась мать.

“Всему берлинскому начальству”. “А разве обычным людям у него нельзя цыплят покупать?”

“Это закрытая зона. Находиться там может только обслуживающий персонал и клиенты”.

“Какие клиенты, господин Хотце?” - спросил я.

“Клиентами могут быть только те, у кого эсэсовские руны в петлицах. От штурмбанфюрера до самых низших чинов СС. И пожалуйста, не называй меня “господин Хотце”. Меня зовут Карл. Мы с тобой знаем друг друга уже давно. Я же не говорю тебе “вы”!” “Ну и как же я должен разговаривать с этими типами?”

“Так же, как со всеми остальными. Только не давай себя запугать. От этих “золотых фазанов” ты можешь многому научиться”. “Что такое - “золотые фазаны”?”

“Разве ты не знаешь этого выражения? “Золотые фазаны” - это штурмовики. Они носят на мундирах золотые нашивки”.

“В этих кругах он никогда не вращался”, - сказала мать.

“Неважно - это же штурмовики! Да я от страха могу в штаны наложить!”

” Бояться не нужно. И Гюнтер тебе понравится, мой мальчик. Он отличный парень, к тому же человек бывалый - прошел огонь и воду. И почти коммунист. На полного коммуниста он не потянул - застрял в социал-демократической партии. Но для этой партии совершенно ничего не делает. Свой парень. И знаешь - чем непринужденнее мы себя держим, тем легче нам вылезти из всех неприятностей”.

“Почему же тогда мы должны проходить мимо окна пригнувшись?”

“Потому что у окна в доме напротив стоит тип с полевым биноклем. Ему известно мое прошлое. Он точно знает, где, когда и за что я сидел. Зачем ему знать обо мне еще что-то, понимаешь?”

“Да, понимаю. Но когда он каждое утро будет видеть, как я выхожу из дома, то сразу догадается, что я тут живу”.

“Ты же будешь выходить из дома в одно и то же время, и на тебе будет форма члена “гитлерюгенда”. Он решит, что ты занят какими-то делами. И еще - мы договорились рассказывать о вас то же самое, что и в Вальдесру: ты и твоя мама - из Целендорфа, вы пострадали от бомбежки и теперь живете здесь”. Хотце ухмыльнулся.

“Мы никогда не жили в Целендорфе. Мы просто не могли себе это позволить”, - сказала мать.

“Но вы похожи на жителей Целендорфа”. Он снова ухмыльнулся.

“Но ведь мальчик такого возраста, как мой сын, должен по утрам отправляться в школу”, - не унималась мать. На лице Хотце появилось озадаченное выражение.

“Верно! Как я мог об этом забыть? Наверное, потому, что на меня ты производишь впечатление взрослого человека”.

Он посмотрел на меня своим пронизывающим взглядом и засмеялся. Мне тоже стало смешно. “Нам надо подумать. Постараюсь разузнать, нет ли поблизости школы. Ты на велосипеде ездить умеешь?”

Я кивнул.

“Отлично. Тогда я достану тебе велосипед в нашем садоводческом объединении. Может, даже дамский. На дамском ноги удобнее на педали ставить”.

” Да все равно, какой велосипед - дамский или мужской. И ведь я еще вырасту!”

“Ты и в самом деле на редкость сообразительный паренек!”.

На следующий вечер Хотце явился с довольно ржавым дамским велосипедом. На плече у него висел школьный ранец. Мартхен тотчас вскочила на велосипед и сделала на нем пару пробных кругов.

“Тебе надо почистить и смазать приводную цепь. Пусть все видят - владелец следит за своим велосипедом”.

Хотце взял у нее велосипед и без возражений принялся за работу. Мартхен вошла в дом, подошла ко мне и положила руку на мое плечо. “Сейчас я приготовлю нам с тобой по стаканчику лимонада. И парочку бутербродов с маслом. Масло у меня есть. Угадай, от кого?” “От Кэте?”

“Правильно”. Мартхен поставила на стол стаканы с лимонадом, нарезала хлеб и принялась намазывать его маслом. “Где же ты ее встретила?”

“Я ездила в Вальдесру, чтобы повидаться с Кэте”.

“Как она поживает? У нее все в порядке?”

Мартхен грустно покачала головой.

“Она узнала что-нибудь про Эрну?”

“Эрна умерла, мой мальчик”.

Я смотрел на Мартхен и не мог произнести ни слова.

“Кэте получила официальное извещение - ее сестра умерла от воспаления легких. В лагере, конечно, не было необходимой медицинской помощи и ухода”. Мартхен села рядом со мной. Я уставился в окно и наблюдал, как Хотце чистит велосипед. “Разве ты знал Эрну?”

“Они убили ее. Они жестоко избили ее еще при аресте”, - тихо сказал я.

Мартхен придвинула ко мне тарелку с бутербродами. “Ты так хорошо знал ее?”

“Она была моим лучшим другом”.

Через некоторое время на кухню пришел Хотце и принялся за бутерброды. А на следующее утро начался мой первый рабочий день. На птицеферме нужно было быть очень рано, и Хотце поехал со мной. Доехав до птицефермы, мы сошли с велосипедов. Его друг Радни, высокий светлорусый мужчина, уже поджидал нас у ворот. У входа в служебное здание Хотце попрощался с нами. Радни привел меня в свой скромно обставленный кабинет и сразу спросил, сколько мне лет. Получив ответ, он потер подбородок и сказал, что знает, кто я, но просит меня называться всем моим вымышленным именем.

“Ты будешь работать с цыплятами. Тут у нас есть два барака, в которых содержатся только совсем маленькие цыплята. Ты должен следить за тем, чтобы они не разбегались. Потом ты станешь продавать цыплят. Многие наши клиенты покупают кур и цыплят, которых мы выращиваем только для них. Твоей задачей будет отличить молодого петушка от молодой курочки”.