Одним глотком Кэте опорожнила свою рюмку. “Да это же водка!” - воскликнула она. - “Вы должны были предупредить нас”.

Редлих, улыбнувшись, обратился к матери: “Пейте, не бойтесь. Это не яд, это польская водка”.

“Водка не всегда полезна”, - сказала мать. Она сделала маленький глоток и снова поставила свою рюмку на стол. “Что-то подобное я пью только тогда, когда у меня не в порядке желудок”.

“Думаю, сейчас ни у кого нет проблем с желудком. Ведь по карточкам мы получаем совсем немного жира, так что никаких проблем быть не должно”.

“Раз так, то и водка тебе не нужна”, - сказала Кэте, взяв рюмку матери. Мы не успели и глазом моргнуть - так быстро Кэте расправилась и с этой рюмкой.

“Вот это да! Одним махом!” Рольф с удивлением посмотрел на нее. Кэте хлопнула его по спине. “Доживи до моего возраста, и ты научишься”. Она обернулась к старому Редлиху. “Вы, кажется, железнодорожник?” “Да”. “Как вам удается доставать такую отличную водку?”

“Еще одну?” - Редлих снова наполнил рюмку Кэте. - “Это последняя бутылка. Но из следующей поездки в Польшу, может, привезу еще”.

“Вы часто ездите в этом направлении?” - поинтересовалась мать.

“Да почти только в этом направлении и езжу”, - ответил Редлих. Он повернулся к матери и внимательно посмотрел на нее. “Почти только туда”, - повторил он.

“А куда именно?” - вмешалась в разговор Кэте.

“Иногда до Варшавы. Там я и достаю водку. Польские спекулянты - парни довольно надежные, но, к сожалению, в последнее время заметно обнаглели”.

“Об этом и я могу кое-что порассказать”, - добавила Кэте. - “У нас в магазине тоже все воруют. Иногда целые грузовики с товаром будто в воздухе растворяются”.

“Да-да, в Польше то же самое. Нужно постоянно следить, иначе последний гвоздь из стены вытащат”.

“Так ведь ваша водка тоже небось ворованная”, - сухо сказала Кэте. “А вы, значит, в Кепенике работаете? В чешском лагере?”

“Да, я повариха”.

“И вся кухня под вашим началом?”

“Да, конечно”.

“Чехи тоже продукты воруют?”

“Исключительно редко”.

“И вы не знаете, кто это делает?”

“Чехи меньше всего. Хотя они и могли бы”.

“Кто же тогда?”

“Не догадываетесь?”

“Неужели охрана?”

“Мне кажется, вы излишне любопытны”.

Тон Кэте становился все суше и неприветливее. Но старый Редлих не замечал этого. Он был очень увлечен разговором.

“Можете мне ничего не рассказывать. В России наши камня на камне не оставили. Что не вывезли, то сожгли. Польшу тоже разорили”.

“Эй, поосторожнее! Вы же совсем не знаете, с кем говорите! Хотите своего сына сиротой оставить?”

“Я прекрасно знаю, с кем разговариваю. Я хорошо разбираюсь в людях”.

Старый Редлих становился все разговорчивее. Налив женщинам кофе, он вылил оставшуюся водку в свою рюмку.

Нам тоже было хорошо. Рольф давно уже не видел своего отца таким веселым и был счастлив от того, что у отца приподнятое настроение. Я улыбался, глядя на своего друга. Но мать оставалась серьезной. Даже настороженной. Хотя изо всех сил старалась скрыть это.

“Железнодорожники ведь знают, куда еще можно ездить. Раньше я мог доехать до Харькова, а теперь - только до польско-русской границы”. Он медленно пил свою водку, смакуя каждый глоток.

“Война есть война - во всякой войне бывает и наступление, и отступление. Сейчас не самое лучшее время - мы отступаем. Но нельзя же сразу впадать в панику и терять мужество. Мы, немцы, не можем себе это позволить”, - сказала Кэте.

Глаза Редлиха внезапно утратили веселое выражение. Он устало поглядел на обеих женщин. “Русские оказались сильнее, чем мы считали. Их человеческие ресурсы неисчерпаемы”, - вяло произнес он. - “Они могут воевать еще лет двадцать. Мы - нет”.

“Не думаю”, - перебила его Кэте. - “Когда-нибудь их силы тоже иссякнут. А вам не следует пить так много, тогда действительность не будет казаться такой безрдостной”.

Однако взгляд старого Редлиха становился все мрачнее. Он, не отрываясь, смотрел на мою мать. “Кто-то всегда побеждает”, - медленно сказал он. - “Сегодня я, завтра ты. Они пользуются поддержкой евреев, поэтому мы и сидим по уши в дерьме”.

За столом воцарилось гнетущее молчание. Немного помедлив, Редлих продолжал: “Я слышал, ваши чехи вовсю спекулируют крадеными продуктами. Она не смогли бы это делать, если бы немцы не смотрели на это сквозь пальцы”.

“Если что-то подобное доходит до ваших ушей, вам лучше донести об этом кому следует, вместо того, чтобы рассказывать мне”, - невозмутимо отозвалась Кэте. - “Не забывайте, что я заведую кухней в чешском лагере”.

“Я считаю нужным сказать вам об этом. А на людей я не доношу. И никогда ни на кого не доносил”.

“Хорошо. Поступайте так, как вы считаете нужным. Скажите - вы пригласили нас, чтобы предупредить?”

“Возможно”.

Кэте поднялась из-за стола. “Большое вам спасибо. Однако, чтобы вы на этот счет не волновались, я хочу сказать - из моей кухни ничего не воруют. Потому что когда я вижу, что кто-то нуждается больше, чем другие, то стараюсь выкроить что-нибудь для этого человека. И при этом мне все равно - чех он или немец. Приезжайте как-нибудь к нам в лагерь - я приглашаю вас. Вот тогда и сможете обо всем таком потолковать с нашими охранниками, уж они-то лучше всех знают, что в лагере делается. А чашечка кофе для вас у меня всегда найдется. И кусок пирога. Мои чехи сами пекут. Они великолепно это делают, поверьте мне! Вам у нас понравится. Если захотите, можете и сына с собой привезти”.

На этом мы попрощались.

После визита к Редлиху я Рольфа больше не видел. Выходя на улицу, я всегда встречал кого-нибудь из ребят. Рольфа среди них не было. Один раз я даже подошел к его дому. Дом выглядел нежилым.

“Они уехали”, - подумал я. “Наверное, хотели куда-нибудь подальше от бомбежек”, - объяснил я дома матери и Кэте.

Но это не успокоило женщин. Когда Хотце, в очередной раз приехав к нам, узнал о нашей беседе со старым Редлихом, он заволновался. Хотце заставил женщин несколько раз повторить содержание разговора, спросил о подробностях беседы, о выражении лица старого Редлиха. Спросил он и о том, не обращал ли Редлих особого внимания на какие-нибудь определенные высказывания матери. Под конец Хотце заявил - он подозревает, что все, что говорил Редлих, адресовалось, в сущности, только матери. А разговор о незаконных действиях чехов - всего лишь повод, и пригласил он нас только для того, чтобы предупредить.

“Уверяю вас, это было предупреждение. Он, наверное, о чем-то догадывается. Фрау Нихоф, к этому нужно отнестись со всей серьезностью! Если за вами следят, то, конечно, вашим окружением тоже интересуются”.

Однако опасения Карла Хотце не обеспокоили Кэте. Наоборот, она устроила у себя в лагере большой прием. Поводом для этого послужил день ее рождения. Эрна Нихоф тоже приехала. Она привезла с собой целый ящик французского коньяка. “Наверное, из Парижа”, - подумал я.

Сидевший во главе стола эсэсовский офицер, начальник лагеря, поднялся и произнес тост в честь сестер Нихоф. Оба Редлиха, Рольф и его отец (они тоже были приглашены и, как ни странно, откликнулись на приглашение), как зачарованные, наблюдали за происходящим.

“Дорогая Кэте Нихоф, вы - непревзойденный мастер своего дела. Офицерский состав Кепеника предложил оборудовать в этом лагере столовую для заслуженных членов нашей партии и взять на себя заботы по ее обслуживанию, сняв с этой работы чехов”.

Кэте засмеялась. “Тогда и деревообделочные работы некому будет выполнять”.

Заявление Кэте ничуть не смутило начальника лагеря. Он отпил глоток из своей рюмки и продолжал: “Я говорю совершенно серьезно. Кэте, мы действительно заинтересованы в том, чтобы перевести вас на работу в Губен, в наш лагерь по подготовке военных кадров. Наших ребят кормят куда хуже, чем чехов здесь. Я полагаю, что они заслужили лучшего. Ведь эти молодые люди - новое поколение, они вместе с нами будут защищать родину от нашествия русских, сражаться за нашу окончательную победу. Подумайте над этим предложением, Кэте, и не заставляйте нас слишком долго ждать! А вас” - обернулся он к Эрне Нихоф - “я как нашего товарища по партии попрошу воздействовать на сестру. Это в интересах всех нас. Без сомнения, в нашем лагере она сможет проявить свои профессиональные и организаторские способности еще лучше. Я пью за здоровье именинницы!”