Мать прервала свой рассказ. Ее лицо сразу стало каким-то несчастным. “Я врала без зазрения совести, сама удивляюсь, как легко это у меня получилось. И откуда у меня такое? Неужели от страха?”

“Ну, и что же тебе ответила Эрна?” - нетерпеливо спросил я.

“Она слушала меня, ни разу не перебив”. Мать печально посмотрела на меня.

“Ты вовсе не обманщица”, - осторожно сказал я. - “Ты делаешь это только потому, что боишься. Для самозащиты. Это как кража еды, когда человек очень голоден. Кэте говорит, что это не наказуемо”.

“Наказуемо или нет - мне безразлично”, - ответила она. - “Но как легко это у меня получилось! Как по маслу. Я могла бы болтать так бесконечно долго. Без передышки. О муже на фронте. Я чуть не сказала, что недавно он был произведен в офицеры”.

Мне стало даже немного смешно - с такой серьезностью мать все это говорила. Вид у нее был совершенно отсутствующий. “Похоже, твой отец заразил меня своими фантазиями. Наверное, он стоял рядом со мной в телефонной будке и нашептывал мне это на ухо”.

Я испугался. Такого я от нее еще ни разу не слышал. Я уже готов был сказать: “Мамочка, отец же умер”. Но вместо этого спросил ее: “Ну так что же все-таки тебе сказала Эрна?”

Вместо ответа мать укоризненно посмотрела на меня. “Как мне не хватает твоего отца!” - с тяжелым вздохом сказала она.

Она все еще смотрела на меня, но мысли ее были далеко. Положив руки на стол, она опустила на них голову и затихла.

Вскочив с места, я попытался прижаться к ней, утешить ее.

“Погоди минутку. Сейчас я опять буду здесь”. Ее голос звучал спокойно, медленно и казался мне чужим.

Я отошел от матери и тихонько уселся на свой стул. Прошло много времени, прежде чем она заговорила. Но голову так и не подняла. “Не понимаю, откуда все это у меня взялось. Эрна перебила меня и тихо спросила, как моя фамилия. Потеряв всякую надежду, я ответила “Гемберг” и уже хотела положить трубку. “Нет, как ваша н а с т о я щ а я фамилия?”

“Я спросила, почему она хочет это знать. Да, я та самая, с которой она познакомилась в Нойкельне, и ей, конечно, моя настоящая фамилия известна. Она резко оборвала меня, и я тут же замолчала. Тогда она назвала мне номер телефона. Этот номер я должна трижды повторить и ни в коем случае не записывать. Она, конечно, знала, когда ее телефон прослушивается, а когда нет. Я трижды повторила номер. Она не велела мне звонить по этому номеру сразу, а подождать по меньшей мере час. И повесила трубку”.

Мать подняла голову. Глаза ее были сухими.

“Понимаешь теперь, почему я была в таком замешательстве? Я же помню эту женщину совсем другой! В дачном домике она была по-матерински доброй. А по телефону со мной разговаривала как настоящая нацистка”.

“Но она же дала тебе номер телефона своей сестры!” - возразил я.

“Да, конечно”. Мать говорила очень медленно. У нее по-прежнему был отсутствующий вид. “После телефонного разговора с Эрной я подождала еще час”, - продолжала она. - “На лестнице, перед дверью людмилиной квартиры. Я не хотела будить тебя. Когда через час я хотела позвонить, телефонная будка была занята. Я не хотела, чтобы кто-нибудь случайно помешал мне, и бродила вокруг телефонной будки, пока рядом никого не осталось. Это продолжалось долго, я озябла. Но отступать уже не могла. Я понимала, что в следующий раз мое старое почтовое удостоверение не сможет мне помочь. Наконец телефонная будка опустела. Кэте Нихоф сказала, что ждала моего звонка. Ее голос был приветливым, вызывающим доверие, совсем не таким, как голос ее сестры. Я вдруг почувствовала себя очень уставшей. Наконец я снова смогу спокойно поспать, сказала я себе. Мне вдруг очень захотелось в Кепеник, хотя я там никогда не бывала. Уж там-то все будет хорошо!”

Она снова положила голову на руки и мгновенно уснула.

“Мама несправедлива к Эрне”, - подумал я. Эрна замечательный человек. Она дала матери номер телефона своей сестры! По служебному телефону, который могут прослушивать! Да понимала ли мать вообще, какой опасности подвергала она и Эрну, и ее сестру? Я же помню, какой строгий допрос устроила мне тогда Эрна! И мне совсем не было страшно!

Внезапно я понял, с каким тяжким грузом в душе мать жила все эти годы, как она подавлена, измучена. Она сидела сгорбившись, уронив голову на лежащие на столе руки. Мне хотелось приласкать, погладить ее.

“Никогда больше я не причиню тебе горя таким бессмысленным поступком, каким был мой страсбургский побег, я постараюсь быть разумным”, - шептал я. - “И пусть Бог поможет мне и моему брату, которого я так хочу снова увидеть. Хотя вряд ли мы сегодня сидели здесь, если бы тогда, в шведском посольстве, я не спустил штаны”.

Когда Кэте Нихоф вернулась, мать еще спала. Я шепотом объяснил ей, что мама заснула. Кэте осторожно поставила на пол два закрытых железных ведра, которые держала в руках. Она села, придвинув свой стул вплотную к моему, и тихо рассказала мне, куда она хочет нас отвезти.

Кэте подробно описала свой садовый домик в Вальдесру. “Это к югу отсюда, по направлению к Мальсдорфу. Домик стоит на большом участке среди овощных грядок и фруктовых деревьев. Грушевых деревьев там больше всего. Ты любишь груши?” - спросила она. Я машинально кивнул. Из всего рассказа Кэте я услышал только одно - “садовый домик”. Этот домик я представил себе точно таким, каким был наш садовый домик в Нойкельне. Однако Кэте сказала, что в ее домике три комнаты и есть даже ванна. “У вас будет хорошая плита, много дров и угля и настоящий туалет”, - сказала она и погладила меня по голове. - “Твоя мама рассказала мне о вашем садовом домике в Нойкельне и попросила успокоить тебя. Мой садовый домик - обычный жилой дом с удобствами, только маленький и построенный из дерева”.

Я почти не слушал Кэте - слова “садовый домик” испугали меня. Перед глазами встала полуразрушенная, грязная терраска, чадящая печь, чуланчик с сырыми дровами и раскрошенными угольными брикетами. В этот момент я даже был готов вернуться в людмилину квартиру - только бы не в такое логово. Но я ни в коем случае не хотел показывать Кэте , что происходило в моей душе. Я молчал и автоматически кивал, будто соглашаясь со всем, о чем она рассказывала, и чувствовал себя отвратительно.

Она разбудила мать, и через некоторое время мы отправились в путь. Проведя нас через территорию лагеря, Кэте представила нас охранникам как дальних родственников из Цойтена и устроила так, что один из охранников на маленьком грузовичке довез нас до Вальдесру.

Садовый домик Кэте Нихоф оказался уютным деревянным домом со ставнями на окнах. Дом стоял посреди огромного сада. Когда мы добрались до места, было уже довольно темно, и наше новое пристанище мы смогли рассмотреть как следует только утром.

Этот садовый домик разительно отличался от домика в Нойкельне. Построен он был не из хлипких досок, а из толстых бревен. И у меня, и у матери была отдельная кровать. В ванной комнате имелись сидячая ванна и настоящий туалет со сливом. Стены ванной тоже были деревянными, и Кэте объяснила, что жить в деревянном доме - для здоровья самое полезное. “Говорю вам - наслаждайтесь военным временем, после войны начнется что-то ужасное”, - повторяла она. - “Если мы переживем бомбежки, будем страдать от голода. Вы только представьте себе, как мы разрушили Россию. И если нам придется заплатить за это”, - обратилась она ко мне, - “то и твои внуки будут еще расплачиваться”.

Она отнесла на кухню ведра и с трудом поставила их на кухонный стол. “Идите сюда”, - позвала нас Кэте. - “Я покажу вам, как работает газовая плита. Ледника в доме нет, но ведь сейчас портящиеся продукты можно положить за домом. А летом мы что-нибудь придумаем”.

Мы вошли в кухню. Мать со вздохом облегчения опустилась на табуретку.

“Ты справишься с этим?” - спросила Кэте.

Мать утвердительно кивнула. Наконец она снова была на кухне, в которой можно готовить.

Кэте открыла кухонные шкафы. “Посуда и припасы наверху. Если чего-нибудь будет нехватать, скажете мне об этом”.