– Но я для Них не существовал, – продолжал Гарофани в наступившей гробовой тишине, – слишком беден и незначителен… И вдруг теперь Им понадобились как раз те, на кого никто не обращает внимания… Нужно отвезти одну вещь… точнее, доставить в Геную брильянты стоимостью пятьдесят миллионов.

– Пятьдесят миллионов лир, – простонала Джельсомина.

– И мы получим два процента! Миллион лир! Дино, теперь-то ты видишь, что это не сказки, а? Миллион лир!… Синьори сочли в этом деле вокзалы и дороги опасными, поэтому они решили, что два парня, нанявшиеся на грузовое судно, идущее в Геную, где им якобы обещано место каменщиков, не вызовут ни у кого подозрений. Они возьмут с собой не только брильянты, но и письмо генуэзской фирмы, подтверждающее, что их готовы принять на работу. Так что даже полиция не подкопается… Ах, эти Синьори – настоящие ловкачи! Вот это люди! В Генуе посланцев должны встретить в условленном месте двое мужчин. У них надо спросить: «Вы любите пиццу?», а те ответят: «Только ту, что подают у Мафальда на Капо ди Монте», тогда останется лишь отдать им камни, получить взамен какую-то вещь и привезти ее сюда. Я еще не знаю, что это. На том дело закончится, и мы получим миллион… Это Костантино Гарацци, сапожник с виколо Канале, замолвил за нас словечко… Вот что значит истинный друг! Ну что скажете?

Но никто ничего не говорил. Ослепленные цифрами, эти люди, никогда не видевшие больше нескольких тысяч лир одновременно, пытались представить себе, как же выглядит миллион.

А кто поедет в Геную? – спросил наконец Рокко.

– Я подумал, что вы с Дино вполне справитесь.

Рокко не колебался ни секунды.

– Согласен. А ты, Дино?

Рыбак поднялся. Всем вдруг почудилось, что он стал еще выше и худее, чем обычно.

– Нет, это дело не по мне. Я честно продаю честно пойманную рыбу. Брильянты меня не интересуют, Синьори – тоже. Спокойной ночи…

Дино вышел, и все услышали, как он карабкается в свою каморку на чердаке. Звук каждого шага над головой отзывался тревогой в сердцах оставшихся. Смущенный, Марио попробовал рассмеяться, но смех его звучал довольно фальшиво.

– Ох, уж этот Дино, вечно у него не все как у людей…

Но Джельсомина не разделяла его мнения.

– Дино – хороший человек, – сказала она. – Идет своей дорогой и не желает ни от кого зависеть. И по-моему, он совершенно прав. Брильянты не для нас… это нечестно.

Рокко не на шутку рассердился.

– Что значит: честно-нечестно, дура? А подыхать с голоду – это честно? Но стоит этому ишаку Дино что-то сказать – и ты тут же соглашаешься.

Марио стукнул кулаком по столу.

– Довольно, Рокко! Ты что, бредишь! Я знаю Дино дольше, чем ты. Он всегда был упрямцем. Обойдемся без него… но оскорблять моего брата ты не имеешь права, да и Джельсоми-ну тоже, особенно при всех. Кто заменит Дино?

Джованни и Альдо немедленно предложили свои услуги. Марио выбрал сына.

– Ты слишком недавно вошел в семью, Джованни, понимаешь?

И в тот вечер все, кроме Дино и детей, заснули, мечтая о грядущем богатстве.

Просыпаясь утром, Альдо всегда благодарил Всевышнего за то, что не умер ночью. Потом в рассветной тишине прислушивался к мерному дыханию младших братьев – Джузеппе, Альфредо и Бенедетто. Убедившись, что все спят, Альдо осторожно перелезал через туфячки малышей, проскальзывал в комнату, где мирно почивали родители с тремя девочками – Памелой, Тоской и Бруной, и, стараясь не скрипеть дверью, выбирался в просторную кухню. На столе стояла пицца, приготовленная накануне матерью и тетушкой Джельсоминой. Зачерпнув воды из ведра, Альдо быстро умывался, продолжая прислушиваться к домашним шорохам и звукам. Из-за двери напротив кухни доносился мощный храп дядюшки Рокко. Перед уходом Альдо оставлял Джованни, жившему вместе с Лауреттой в самой дальней комнате, записку со своими координатами.

Одетый в полотняные штаны и майку с короткими рукавами, Альдо выходил на крыльцо дома на виколо Сан-Маттео, потягивался, глубоко вдыхал»воздух и радостно смеялся, счастливый, что ему всего двадцать пять лет и что живет он в чудесном городе Неаполе, подаренном Богом в минуту особого благодушия своим любимым детям – неаполитанцам. Этот счастливый смех Альдо был еще одной утренней благодарственной молитвой Предвечному.

Хотя на дворе стоял июль, утренние часы были еще прохладными. Пересекая вико делла Трофа, Альдо поздоровался с тощим желтоглазым Итало Сакетти. Больная печень давно не давала Сакетти почти ни минуты покоя, и каждый день становился все невыносимее. Работа в кафе доканывала беднягу, но, слишком ленивый, чтобы сменить профессию, Итало смирился с мыслью о гибели от алкогольного цирроза в больнице Иисуса и Марии. В предвидении этого грустного дня, он не оставлял больницу щедротами. Сакетти немного приходил в себя лишь после первого утреннего возлияния. Сейчас он подметал тротуар возле своего кафе и время от времени с отвращением сплевывал, а потом на несколько секунд замирал в раздумье, как бы подводя некие зловещие итоги.

– Привет, Итало! Как дела?

Кабатчик поднял голову.

– А, это ты… хуже некуда – плюю одной желчью… – и с раздражением добавил: – Но тебе-то на это начхать, разве нет? Кого волнует чужое горе?…

Сакетти встал сегодня явно не с той ноги, и Альдо понял, что его лучше не беспокоить.

– Если Мадонна будет добра ко мне сегодня, за вечернюю выпивку плачу я.

– Мадонна…

В том, как Итало произнес имя Божьей Матери, звучали сомнение, жалость, презрение и полная безнадега. Да и какое доверие мог он питать к Непорочной, если она отказывала ему в самом что ни на есть пустяковом чуде – привести его печенку в хорошее состояние?

– Ну, скажи на милость, неужто ей трудно устроить, чтобы каждый выпитый стаканчик не разъедал мне потроха? А между тем уж я ли не жег свечек! Но, надо думать, у Них там свои заботы…

– Ну-ну, Сакетти, ты сам не знаешь, что говоришь…

– Конечно, это так, для разговора… Пойду сейчас поставлю Ей свечку на тридцать лир… Может, в конце концов Она меня услышит? Ведь не прошу же я от Нее чего-то невозможного, а?

Альдо не особенно любил встречать спозаранку Сакетти, ибо несчастный кабатчик был из тех, кто невольно заставляет вас усомниться в бесконечной прелести существования. Погруженный в раздумья, Гарофани заметил Фьореллу слишком поздно и не успел улизнуть. Красивая брюнетка с высокой грудью (такие фигуры ввели в моду римские киновезды) несла домой корзину цветов, собираясь сделать букеты и весь день продавать их на Ривьере иностранцам и влюбленным.

– Альдо! Уж не меня ли ты, случайно, ищешь?

– Счастлив видеть тебя, Фьорелла!

– Ладно, не ври… Ты меня больше не любишь, я знаю…

– Понимаешь, моя голубка, я…

– Замолчи, Альдо, не то опять соврешь. И зачем я тебе поверила? Так мне и надо.

Что за отрава на душе, когда видишь эту девчонку, словно побитую собаку! Альдо предпочел бы крики и ругань!

– Разве я что-нибудь обещал тебе, Фьорелла?

– Зачем мне твои обещания, если я любила тебя и думала, будто ты тоже меня любишь? Может, мне надо было взять с тебя письменное обязательство?

– Будь умницей, Фьорелла, давай останемся добрыми друзьями. Любовь ведь не может длиться вечно…

– Добрыми друзьями? Ну нет, я очень надеюсь, что кто-нибудь заставит и тебя так же помучиться!

Альдо посмотрел ей вслед. Милая девочка эта Фьорелла, но что с того? Не накидывать же себе на шею петлю в двадцать пять лет? И сильно помрачневший, Альдо двинулся дальше. Сначала Итало, потом Фьорелла… можно подумать, они сговорились испортить ему настроение!

На вико Сан-Маттиа Альдо поздоровался с синьорой Спаньера, которая вместе со своей дочерью Катериной сортировала помидоры. Потом женщины разложат их на ручной тележке ровными пирамидками и повезут продавать. Синьора Спаньера потеряла мужа во время войны и теперь занималась делами сама. Впрочем, при ее сильном характере трудно было бы не управиться, торговля шла бойко, и отсутствие мужчины не чувствовалось. Синьора Спаньера знала Альдо с рождения и подтрунивала над ним, но парень не обижался.