Тем не менее Деметра упрямо хотела быть служанкой, и когда Метанира, жена Келея, родила сына, Деметра упросила, чтобы ребенка доверили ей.

Но она была странной нянькой. Вместо того чтобы кормить ребенка, она дула на него, а когда все домочадцы засыпали, укладывала его в огонь, посреди языков пламени и краснеющих головней. Как-то ночью царица Метанира застала ее за этим занятием и завопила от ужаса. Тогда Деметра вынула ребенка из огня и сказала:

— Жаль, что ты мне помешала, я ведь пыталась сделать твоего сына бессмертным. Теперь же ему придется познать удел каждого человека. — Затем она с грустью добавила: — Увы, я так и не сотворила ничего, что не было бы обречено на гибель.

Теперь, поскольку вам так нравится ловить меня на слове, вы наверняка спросите: «Почему же, отец Зевс, ты так ужасно покарал нашего кузена Прометея за известный проступок, если, как сам теперь говоришь, в доме элевсинского царя уже был огонь?» На это я вам отвечу, что вы — тщеславные глупцы и все время спешите прервать чужую речь, вместо того чтобы дослушать до конца. Такое с вами частенько бывает: думаете, что блещете умом, а на самом деле выставляете лишь собственное легкомыслие и тупость.

Кто вам сказал, что у людей не было огня до Прометея? Откуда вы это взяли?

С самого начала моего правления в людских жилищах был огонь. Но то был огонь, зажженный молнией, ударившей в дерево, или же потоком раскаленной лавы, вытекшей по моему повелению. Это был мой огонь, данный в пользование, частицу которого люди приносили в свои пещеры, в хижины из ветвей и земли или в первые дворцы, сложенные из камней. Этот огонь надо было оберегать и беспрестанно поддерживать; ведь если я хотел по какой-либо причине, чтобы он угас в таком-то жилище или краю, мне достаточно было поразить хранительниц забывчивостью, или выпустить реку из берегов, или наслать обильный дождь. Для чего, по-вашему, предназначены тяжкие ливни, которыми завершаются мои грозы, если не для того, чтобы гасить разбушевавшиеся пожары, за которыми я не уследил? Я ведь контролировал огонь. Прометей, ваш герой, тоже был к нему допущен, я не мешал ему пользоваться стихией огня. Но он искал способ добывать его самостоятельно.

Прометей собирал кремни и пробовал бить ими по другим камням, гладил кошек по спине, чтобы почувствовать, как в их шерстке потрескивают искры, ходил вокруг вулканов. Он хотел найти саму суть огня. И только когда он этого добился — вероломством, о котором расскажу в свое время, — я был вынужден строго его покарать.

Так что сами видите: прервали вы меня попусту и рассудительности у вас маловато.

Но вернемся к моей бедной сестре.

Потерпев неудачу в попытке обессмертить дитя своих благодетелей, она решила преподнести этому чаду хоть какой-нибудь исключительный дар. И в продуваемой ветрами Элевсинской теснине смастерила собственными руками первую ветряную мельницу. Увидев, как завертелись белые крылья, восхищенный ребенок захлопал в ладоши и с тех пор каждый день приходил любоваться чудесной игрушкой. Позже Деметра показала ему, как использовать силу крыльев для вращения мельничного жернова.

Триптос — так называется древний хлеб, употреблять который советовал один мой подопечный, Гиппократ с острова Кос. Триптерос — это человек, который дробит зерно. Триптолем — имя царственного ребенка, которому Деметра подарила мельницу.

Но молоть на этой мельнице было пока нечего. За тот год, что Деметра провела у царя Келея, заброшенная ею природа перестала что-либо порождать. Не было ни жатвы, ни урожая. В сухой и бесплодной земле семена не взошли. И Та, Которую Не Называют, пользуясь отсутствием своей матери, повсюду рассыпала антисемена, отрицание зародыша и проростка. Поля и сады превратились в пустыню. Я видел, что роду человеческому грозит голодная смерть, даже подаренная Ураном корова не находила себе травы, и ее молоко иссякло.

Тщетно отправлял я к своей сестре новых посланцев, причем отнюдь не ничтожных, чтобы они умолили ее отказаться от своего пагубного упрямства. Просители принимали разные обличья: то ледяного ветра, что дует в щель под дверью, то голодной птицы, что садится на край окна, то ребенка, дрожащего от холода и тянущего руку к прохожему. Они испробовали все возможные языки, чтобы тронуть сердце Деметры. Но она никого не желала слышать.

Тогда я призвал своего брата Аида для тягостного разговора.

Разговор был долгим; я описал ему, как изменилось состояние Деметры и природы со времени похищения Коры.

— В твоем царстве, — сказал я ему в заключение, — скоро случится внезапный и удивительный наплыв новых подданных, но зато потом не явится ни одного, и уже навсегда Всякая жизнь угаснет из-за отсутствия пищи. Следовательно, смерти некого будет к тебе посылать. Получится так, что вместо спасения и продолжения дела Урана мы его попросту уничтожим. Разве этого мы хотели, подняв оружие против нашего отца? Твоя женитьба — тяжкая ошибка ответственность за которую мы несем оба. И как бы ни мучительно мне было отрекаться от своего слова, а тебе еще мучительнее приносить такую жертву, я вынужден просить, даже умолять тебя отказаться от Коры и вернуть ее на свет.

Аид выслушал эту речь со спокойствием, которое меня немало удивило. Я был готов предложить ему любое возмещение; собирался требовать, бороться, метать громы и молнии, если он откажется; в качестве последнего средства не исключал даже отречения от трона в его пользу и передачи ему власти над всеми богами — лишь бы спасти жизнь на земле.

Но к этим крайностям прибегать не пришлось. Аид ответил мне, что согласен с доводами и подчиняется моему требованию. Завтра же утром Кора будет возвращена матери.

Такая сговорчивость лишь усугубила мое беспокойство. Я ожидал столкнуться с упрямым супругом, а встретил понимание и учтивость. Как же на смену прежней, столь требовательной страсти могла прийти подобная отрешенность? Неужели Аид, удовлетворив свои желания, пресытился уже через год? Неужели он познал в своем браке некое тайное разочарование? Неужели Кора устроила ему в Преисподней то, что вы называете адской жизнью? Хотя он никоим образом не производил впечатления бога, чей союз несчастен.

Если нам подчиняются слишком охотно, это всегда тревожит, и я ломал голову, пытаясь понять, в чем тут подвох.

Но на следующее утро меня ожидал еще один сюрприз. Покинув бездну, Кора прикрывала глаза руками и, казалось, говорила: «До чего же резок и груб этот дневной свет! Чего от меня хотят? Зачем потревожили, заставив бросить мое царство, где меня ждет обожание моих подданных? Ах, понимаю, здесь без меня тоже не могут обойтись!».

Как же она изменилась! Прямо расцвела в браке. Ее бледность приобрела перламутровую прелесть, плечи словно развернулись, посадка головы стала гордой. Прежняя вялая походка превратилась в надменную поступь, а былая медлительность наполнилась царственным величием. Все говорило о том, что она нашла свое счастье, полностью гармонирующее с ее природой. Кора решительно высказывалась о пустоте жизни и о глупой земной суете, доказывая великое довольство собой. Стало быть, я все-таки не ошибся, соединив ее с повелителем Преисподней. Поступок-то был правильный, но — увы! — в неподходящее время.

Кора тщательно сосчитала количество нимф и смертных просительниц, которых я назначил ей для сопровождения, и, решив, что ее почтили достаточно, не спеша отправилась в Элевсин.

Деметра обезумела от радости, увидев появление своей дочери у царя Келея; но Кора сначала оттолкнула ее. Когда же она узнала свою мать в обличье оборванной старухи, то не смогла сдержать слезы. Все присутствующие пали ниц, трепеща при виде божественных объятий.

— Мой дом слишком мал, чтобы принять столь высоких и благородных гостей! — вздохнул царь Келей. — Мое жилище недостойно их.