И снова неудача. Трое бежавших военнопленных словно сквозь землю провалились.
На третий день в поиски беглецов включились полиция всей округи и две роты специально вызванных эсэсовцев. Эта последняя операция называлась «Широкий невод». Но и она ни к чему не привела. Согласно инструкции активные поиски могли продолжаться у места побега только трое суток. Срок этот истек.
Утомленный, злой, потерявший обычный свой лоск, гауптштурмфюрер вошел в свой кабинет, даже не пытаясь вытереть о половичок измазанные сырой глиной сапоги, сел за стол и, капризно скривив губы, задумался. Пунктуальный писарь положил перед ним папку с делом, заведенным на трех советских военнопленных, бежавших из лагеря. Дело надлежало передать в гестапо. Шнейдер, не читая документов, торопливо расписался на нескольких листах. Обычно, ставя на официальных бумагах свое имя, молодой гауптштурмфюрер испытывал удовольствие тщеславного человека. Теперь эта простейшая процедура показалась ему унизительной, словно он расписался в своем бессилии.
Вечером Белокурая Бестия, как ни в чем не бывало, весело и самоуверенно прокричал перед выстроившимися на аппель–плаце пленниками, что все бежавшие пойманы, понесли заслуженную кару и еще раз напомнил, что судьбой заключенных распоряжается не господь бог, а он, гауптштурмфюрер Эрих Шнейдер. Аппель–плац ответил ему глухой мертвой тишиной. Шнейдер не обманывал себя. Он знал, что означает эта тишина, — радость, торжество, прилив новых сил, жажду отмщения. Но придраться было не к чему: заключенные стояли в шеренгах, не шелохнувшись.
И комендант лагеря удалился, сопровождаемый солдатами с овчарками на поводу.
Ночью, когда Шнейдер, проклиная духоту, ворочался в своей постели под накрахмаленной, пахнущей лавандой простыней, а Башка лежал неподвижно на нарах, едва прикрыв глаза редкими ресницами, — в эту темную душную ночь трое вышли из своего убежища, в котором провели более трех суток. Они натянули поверх лагерной робы цивильную одежду, натерли измельченным в пыль табаком обувь и тронулись в путь. Колесник шел впереди, у него была карта, компас, фонарик, шагавший позади Ахмет нес небольшой запас хлеба. Слизи доверили только литровую бутылку с водой, коробочку с солью и пустой котелок.
Колесник вел товарищей быстро и уверенно, он знал, что на расстоянии двадцати километров от карьера он не встретит ни одной засады.
Так оно и было. Бахмутов не ошибся: тут уже беглецов не искали.
10. Сотня принимает нового вояку
Тарас шагал вслед за Богданом по правому, обрывистому берегу реки. Солнце еще не взошло, легкий ветерок стягивал туман с воды на широкий пойменный луг. Упругая торфянистая тропка пружинила под ногами, скрадывала звук шагов. Впереди, за заросшими сорняками полями, у самого леса показались несколько больших хат и длинный кирпичный сарай, крытый красной черепицей. Строения казались прочными, богатыми, но вид у хутора был какой–то запущенный, нежилой. Окна в нескольких хатах не имели рам или были заткнуты охапками соломы, а с крыши одной были сорваны почти все листы кровельного оцинкованного железа, и она щетинилась поломанными стропилами.
— Сотня! — сказал Богдан, кивнув головой на хутор. — Тут раньше осадники жили и еврей–арендатор.
Тарас невольно окинул оценивающим взглядом местность. Он не изучал военную тактику по книгам, но у него, как и у каждого партизана, было развито шестое чувство — почти звериное чутье опасности. Это чувство подсказало ему, что место для стоянки сотни выбрано крайне неудачно. Что и говорить, хаты на опушке леса, возле реки выглядели соблазнительно, но мало–мальски опытный партизанский командир не рискнул бы расположить в них свой отряд даже для кратковременного отдыха. С юга хутор прикрывала река и обширная болотистая пойма. Скрытый подход и внезапное нападение с этой стороны почти исключались, да и в случае опасности можно было быстро отойти в лесную чащу. Но то, что казалось преимуществом, могло оказаться западней. Стоит гитлеровцам зайти из леса, взять хутор в подкову, края которой упрутся в реку, сотня неизбежно окажется в ловушке — уходить некуда. Тарас живо представил себе, как будет развиваться неравный бой, увидел мысленным взором людей, тонущих в реке, рассыпавшихся по ровной, открытой пойме. Прекрасные мишени для пулеметчиков, все лягут там, на болотистом лугу. У хлопца даже мурашки пробежали по спине. «Ну и войско, ну и вояки, — подумал он, рассматривая хутор, в котором не было заметно какого–либо движения или других признаков жизни. — Устроились, как на курорте… Спят? Ей–богу, дрыхнут… А часовые? Мама родная, часовых не выставили!»
Тарас ошибся. Как оказалось, часовой был выставлен и находился на своем посту в состоянии полного бодрствования… Первым его заметил сотенный. Богдан вдруг предостерегающе поднял руку и остановился. Не понимая, в чем дело, Тарас затаил дыхание, готовый в любое мгновение прийти на помощь, распластаться на земле или броситься наутек. Слегка повернувшись к реке, вытянув шею, сотенный смотрел вниз. Тарас видел только его ухо и щеку, и по тому, как вдруг округлилась эта щека, понял, что сотенный наблюдает что–то смешное и не может сдержать улыбку.
Хлопец осторожно шагнул вперед и заглянул за кромку обрыва. Там, внизу, у самой воды, на крохотной песчаной косе стоял какой–то дядька в коротком рыжем кожушке и шапке, с подвернутыми выше колен штанинами на тонких, молочно–белых ногах. Он держал в руках длинное ореховое удилище и следил за поплавком, медленно кружившимся в тихой и, видимо, глубокой заводи. Несомненно, это был часовой. Его винтовка стояла, прислоненная к обрыву, рядом с покрытыми портянками сапогами.
Богдан молча передал спутнику карабин и бесшумно скользнул вниз. Через несколько секунд оружие ничего не подозревающего часового оказалось в его руках. Взяв винтовку наперевес, сотенный начал приближаться к дядьке. На его лице играла злорадная улыбка. Не трудно было представить, что произойдет, когда сотенный, уставив дуло в спину часового, грозно окликнет его.
Однако Богдан не смог выполнить свой замысел до конца, все обернулось по–иному. Виной был поплавок… Он вдруг наклонился, пошел в сторону, быстро погружаясь в воду. Так клюет короп… Дядька немедленно подсек, но леска натянулась как струна, гибкое удилище согнулось дугой, заскрипело.
— Г–г–ух! — вырвалось из груди рыбака. Это было восклицание радости и отчаяния.
— Держи! — азартно крикнул ему Богдан, догадавшийся, что взяла крупная рыба. — Не дергай! Води, води!
Сотенный бросился к рыбаку на помощь, но зацепился ногой за корягу и растянулся на мокром песке.
— Послабляй! Води! Води! — кричал он, торопливо поднимаясь — Не дергай! Води кругами, не давай рвануть. Да не тяни, холера, оборвет. Оборвет, говорю тебе. Води ее на кругах!
Но дядька, видимо, был опытный рыбак. Он уже забрел по колено в воду и при сильных рывках попускал удилище, стараясь ослабить напряжение лески. Рыба металась из стороны в сторону, тянула в глубь омута, леска порола толщу воды, кончик удилища клевал водную гладь, словно хотел напиться.
— Попускай, попускай, — суетился за спиной рыбака сотенный. — Дай ей нагуляться. Не дергай, кому говорю! Уйдет… Упустит, дурачина. Да не дергай, холера тебе в бок!
Дядька сопел, удерживая рыбу. Советы сотенного только мешали ему. При новом рывке он сильно подался корпусом вперед и чуть было не бултыхнулся в воду, но успел переставить ноги.
— Га–а–ах! — вскрикнул он, оказавшись в воде по пояс, и оглянулся.
Тарас впервые увидел его растерянное усатое лицо.
— Упустит… — окончательно решил Богдан и, отбросив винтовку, начал торопливо снимать сапоги.
Он разулся, снял брюки, полез в воду.
— Дай сюда! Слышишь? Не дергай, не тяни, шляк бы тебя трафил! Что, у тебя головы нет?
Последние слова сотенный произнес почти плачущим голосом. Он протянул руку, чтобы схватить подаваемое ему дядькой удилище, но тут рыба из глубины пошла вверх, к середине реки, и леска вытянулась почти в одну прямую линию с удилищем.
