— Не давай! — отчаянно крикнул Богдан, хватаясь за конец удилища. — Что ты делаешь, остолоп? Не давай на прямую. Уйде…
Там, куда тянулась леска, вода вспучилась, пошла буруном. Тарас увидел желтоватое пятно, а затем на поверхности появилась толстая рыбья спина с черным растопыренным плавником. Рыба сильно ударила по воде хвостом, косо кувыркнулась; перерезанная зубчатым плавником леска взлетела вверх и тут же повисла, свернувшись нелепыми, бессильными кольцами.
Часовой и сотенный, вцепившиеся руками в удилище, застыли. Видимо, какое–то мгновение они оба не могли поверить, что добыча ушла и надеяться уже не на что.
Первым пришел в себя дядька.
— Короп… — сокрушенно сказал он — Здоровый!
Богдан злобно взглянул на него.
— Короп, короп… Раззява чертова! Кому говорил, не дергай, води па кругах! Так нет, тянет изо всех сил, точно баба пьяного мужа из корчмы.
— Леска тонкая, в три волоса, — оправдывался дядька. — А в нем три кила, не меньше. Разве такого удержишь…
— Рыбак из тебя, как из моего носа плуг. Тебе не коропов, а пескарей ловить. Не умеешь — не берись!
Сотенный еще раз огорченно посмотрел на расходившиеся по воде круги, ожесточенно плюнул под ноги и попал на лежавшую на песке винтовку часового. Тут–то желчь взыграла в нем. Он мгновенно приосанился и спросил начальственно строго:
— Друже Тополь, кто ты есть в настоящее время?
— Стрелец Тополь из сотни Богдана, друже сотенный, — с руками по швам вытянулся дядька.
— Я спрашиваю, зачем тебя сюда поставили?
Дядька сконфузился, раскрыл рот в глупой, виноватой ухмылке, переступил с ноги на ногу.
— Я спрашиваю — рыбу удить? — едва сдерживая ярость, сказал Богдан.
— Да где там… — окончательно смешался часовой и тоскливо посмотрел на поднятую сотенным винтовку. — Ведь вы же знаете…
— Друже Тополь, отвечай своему командиру, как полагается! — грозно наступал на него Богдан.
— Поскольку я часовой, нахожусь на посту… — забормотал дядька. — Есть лицо неприкосновенное…
— Ага! — притворно изумился сотенный. — Значит, ты часовой, находишься на посту, лицо неприкосновенное… А где твое оружие? — И загремел: — Где твое оружие, сукин ты сын?
Грозный командир и провинившийся подчиненный стояли друг против друга голоногие, мокрые по пояс. Картина была довольно комическая, но Богдан не замечал этого,
— Я спрашиваю: тебя с удочкой на пост поставили? Отвечай.
— Нет, с винтовкой.
— А где твоя винтовка? Знаешь, что за это полагается?
Дисциплинарное взыскание последовало незамедлительно. Сотенный отпустил часовому три щедрые затрещины, приговаривая:
— Вот тебе за винтовку! Вот тебе часовой на посту! Вот тебе лицо неприкосновенное! Получай и скажи спасибо за науку.
— Дякую! — поспешно сказал дядька, принимая от сотенного винтовку. Он, кажется, был рад, что отделался такими пустяками.
— Еще раз случится, — передам дело в эсбе. Там тебя научат…
Подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, бормоча под нос ругательства, Богдан начал натягивать кальсоны и штаны. Дядька суетился возле него, поддерживая командира под локоть, подставлял сапоги.
Тараса заинтересовал привязанный к колышку шнурок, уходивший в воду. Он то натягивался, то ослабевал. Кукан, рыба на кукане! Значит, часовой не зря провел с удочкой зорьку. Было бы предельной глупостью оставлять этому олуху его улов. Тарас вспомнил вкус ухи, и застарелый, недремлющий голод свел судорогой его желудок.
Дальнейшее произошло без единого слова. Как только сотенный поднялся к тропинке и злой, суровый зашагал не оглядываясь к хутору, Тарас в свою очередь скользнул вниз и предстал перед изумленным часовым. Ничего не говоря, он презрительно и требовательно показал пальцем на кукан. Дядька сразу понял этот величественный жест и тотчас же выполнил приказание. На кукане сидели два небольших карпа, серебристый лещ и штук шесть пестрых окуней. Не прошло и двух минут, как хлопец с тяжелой связкой трепыхавшейся рыбы за спиной догнал сотенного.
Появление сотенного и его спутника было замечено, когда они уже подходили к ближней хате. Из–за сарая вынырнули два человека и тотчас же пугливо скрылись. Затем навстречу Богдану, на ходу поправляя ремень с тяжелой кобурой и одергивая полы френча, выбежал встревоженный чубатый детина в мазепенке. Он остановился в трех шагах, щелкнул каблуками и поднес два пальца к козырьку.
— Друже сотенный, рапортует четовой Довбня. За время вашего отсутствия все вояки находились на своих местах. Никаких происшествий не случилось. Если не считать…
Четовой Довбня замялся, побагровел, шевельнул, точно рыба плавниками, кистями опущенных по швам рук.
— Что такое?
— Снова совет…
— У нас в сотне нет советов, друже четовой, — строго, наставительно оборвал его Богдан.
— Да приблуда этот, старшина…
— Что он?
— Так вы знаете, какой он пьяный. Опять за свое… Самогону где–то хватил, а теперь загнал пистолетом четырех стрельцов в хату и снова им политинформацию читает.
— Не могли связать?
— Его свяжешь, черта. Подойти нельзя!
Прибывшего сотенного окружали вояки с заспанными физиономиями, в помятой одежде. Тут были молодые хлопцы и усатые дядьки. Они останавливались на почтительном расстоянии и с подчеркнутой готовностью застывали, вытянувшись по стойке смирно.
— Где он? — глядя под ноги четового, спросил мрачный Богдан.
— В караульной хате.
— Холера! С одним не можете сладить…
Сотенный решительно зашагал к кирпичной хате. За ним молча тронулся четовой, вояки. Тарас выискал в толпе самого мордастого, безошибочно угадав в нем человека, причастного к кухне. Он сунул ему в руки связку рыбы и тоном, не терпящим возражений, распорядился:
— Уха для сотенного. На две персоны. Бегом!
Повторять приказание не пришлось.
Сотенный подходил к кирпичной хате. Тарас прибавил шагу, чтобы догнать его. Хлопцу нужно было показать воякам, что он, друг Карась, является приближенным их начальника и пользуется его особым покровительством. В любом случае, рассудил он, такое, пусть даже мнимое привилегированное положение, могло оказаться ему на руку.
Окна хаты были закрыты, но оттуда доносились раскаты надтреснутого голоса, как будто там надрывался, разучивая роль, актер–трагик.
Богдан остановился и, прислушиваясь, скорбно наклонил голову.
— Что вам Советская власть плохого сделала? — неслось из хаты. — Что?! Панов ваших, арендаторов всяких прогнала к чертовой матери? Прогнала! Раз! Землю вам помещичью дала? Дала! Два!! Школы вам украинские открыла? Открыла! Только учитесь, дураки… Три!! Церкви–костелы ваши закрыла? Ни одной! Молитесь согласно личному удовольствию. Четыре!! Что же вы этой родной властью недовольны?
Тарас улучил удобный момент и заглянул в окно. Он увидел высокого худого человека в заправленной в галифе нательной рубахе. Он стоял спиной к окну, с пистолетом в руке и, встряхивая головой с мокрыми, словно после купания черными волосами, кричал сгрудившимся в углу воякам:
— Кто вы есть такие? Вы есть несознательная крестьянская масса. Против кого вы воюете?
— Против германа… — подал голос один из вояк.
— Брехня! Брешешь!! Немца ты убил? Хоть одного! Ага! Вы банда! Контр–р–революция!!! Вы за коммунистами и советскими партизанами охотитесь.
— Так и вы же с нами, пан старшина…
— Молчать!! Разговорчики! Я — предатель! Я Родину предал, присяге изменил! Меня, старшину Сидоренко, заслуженная пуля ждет, и я ее приму. А вы? Вы в окружение попадали? Нет! Из плена бежали? Нет! Вам эсбе руки выламывала, расстреливала? Нет! Вы за свою межу боитесь. За межу вы готовы родного отца, брата лопатой убить. Еще раз говорю и напоминаю: советские войска наступают, подходят, бросайте банду, пока не поздно, идите домой к своим бабам…
Богдан резко поднял голову, оглянулся. Он был бледен.
— Разойтись! Друже Довбня, со мной! Друже Карась! Стать у окна, по моей команде: «Стреляй!» — бей прикладом по окну. Ясно?
