— А мы торговаться не собираемся, — сухо бросил полковник. — Не привыкли, чтобы нам ставили условия. Запомните это раз и навсегда. Будете говорить правду — на суде это учтут. Слушайте, Кобец, или как вас там, — продолжал полковник, — мы же узнаем все, что нам надо. Нам будет известно ваше настоящее имя, мы установим, кто вы, откуда, зачем пришли сюда, узнаем о каждом вашем шаге. Но для этого потребуется какое-то время. Может, не следует ждать? Подумайте.

— Упоминание о графе Бадени не понравилось вам. Уж лучше я помолчу. Куда спешить?

Полковник пожал плечами.

— Дело ваше. Молчите. И с каждым днем будете терять шансы на смягчение приговора. Один шанс вы уже упустили только что. Вепря мы знаем, Кобец. Вепрь — это Гринько Горишний, в прошлом — участник бандеровской шайки Мацюка. Письмо вы несли ему.

Майор Петришин был готов ко всему. С самого начала допроса ждал он минуты, когда Шелест назовет имя Горишнего.

Кроме оружия и фальшивых денег у задержанного были отобраны кисет с табаком, коробка спичек «Комета», складной нож и огрызок карандаша. Осмотр вещей и одежды Кобца ничего не дал. Оставались пистолет и две обоймы патронов. Едва заметная царапина на одной из пуль показалась Петришину подозрительной. Он присмотрелся внимательнее и увидел, что след на черной лакированной поверхности пули девятимиллиметрового калибра оставлен инструментом с мелкой насечкой, возможно плоскогубцами. Не очень надеясь на успех, майор разрядил патрон. Вместе с крупинками зеленого пороха на стол выпал свернутый в трубочку кусочек бумаги…

Петришин прочитал записку и призадумался. Он хорошо помнил, кому принадлежала когда-то кличка «Вепрь». Но это было давно. С тех пор много воды утекло. По-другому сложилась жизнь у бывшего Вепря — простого крестьянского паренька, которого бандиты под страхом смерти увели было в свою шайку. Неужели Петришин ошибся в нем? Неужели его односельчанин, которому он, Петришин, помог найти свое место в жизни и стать человеком, все эти годы умело маскировался, прикидывался, что давно порвал с прошлым, а в действительности оставался врагом, готовым каждую минуту ударить в спину?

Нет, Петришин не хотел верить, что лысый нес письмо Горишнему. Майор решил поднять старые архивы, пересмотрел десятки документов, протоколов. Другой «Вепрь» не значился нигде. В документах встречался лишь один под такой кличкой — Грицько Горишний. Он фигурировал в деле о националистическо-террористической группе эсэсовца Федора Мацюка, разбитой в 1944 году при попытке прорваться за границу.

Документы подтверждали то, что майору было хорошо известно. Ничего нового найти не удалось. Правда, мог существовать еще какой-нибудь Вепрь, о котором чекисты сведений не имели. Но это было маловероятным. Среди последышей из бандеровского охвостья двух с одинаковыми «псевдо», как правило, не встречалось. Майор не помнил такого случая в своей практике. Но могла быть, конечно, и непредвиденная случайность.

Внести ясность мог только тот, у кого нашли письмо Вепрю — сам Кобец. Но ни Петришин, ни Шелест не тешили себя мыслью, что задержанный выложит все сразу, как только переступит порог кабинета полковника. И они решили пустить пробный шар, назвать имя Горишнего.

Во время допроса Петришин ждал, как же будет реагировать задержанный, попадут ли они с полковником в цель.

Майор не предполагал, что последние слова Шелеста, словно обухом, ударят Кобца, выведут его из равновесия. Зная, как вел себя задержанный при переходе границы, Петришин приготовился к встрече с хитрым врагом, умеющим владеть собой. Побледневшее, испуганное лицо лысого вызвало у майора удивление, отвращение и… разочарование.

Кобец с усилием проглотил слюну, размяк. Упоминание о Горишнем было для него неожиданностью. Петришин увидел это.

Вяло махнув рукой, Кобец проговорил невнятно, бесцветным голосом:

— Дайте собраться с мыслями. Я устал, мне плохо. Завтра… буду давать показания. Завтра не будет поздно?

Полковник нажал кнопку звонка.

Лысого плохо слушались ноги. Он пошел к двери, пошатываясь как пьяный. У порога оглянулся, хотел что-то оказать, но только пожевал губами и отвернулся. Петришин перехватил его взгляд. Это был взгляд затравленного зверя, наполненный бессильной злобной ненавистью.

Обитые темно-вишневым дерматином двери мягко закрылись за ним.

Шелест обошел вокруг стола, остановился против майора, заложив руки за спину.

— Сидите, сидите… Что теперь скажете, психолог? Не изменили своего мнения?

— Нет! Кобец имел задание встретиться с Горишним. Это уже ясно. Но я убежден по-прежнему; Горишний такого посланца не ждал. Органической связи с бандеровским сбродом он не имел никогда. В молодости проявил малодушие, это так. Но не думайте, Терентий Свиридович, что я защищаю Горишнего, потому что помогал ему устроиться после всех бед…

— Я так не думаю, Арсений Тарасович. Продолжайте.

— Когда он стоял передо мной в яру, заросший и оборванный, плакал и клялся, что его насильно затащили в бандеровскую стаю, я не верил ни одному его слову. В детстве мы с Горишним вместе лазали в чужие сады… Мне хотелось разрядить в него обойму. Я пожалел, что не встретился с ним на полчаса раньше. Но он не врал мне. Материалы следствия сохранились. Было установлено, что Грицько Горишний, или Вепрь, как грозно окрестил его Гандзя-Мацюк, оказался среди бандитов не по своей воле. Его увели в лес, угрожая расправой. Он находился у Мацюка недолго, на его совести нет преступлений. Больше того, Горишний, как выяснилось, спас от смерти старого почтальона Богдана Проця и его дочь с хутора Вербцы. Банда пришла на хутор, когда мы уже догоняли ее. Мацюк приказал повесить почтальона, а хату его сжечь за то, что он приносил людям газеты. Горишнему удалось предупредить старика, и тот с дочерью успел бежать. Проць все это показал на следствии. Зафиксирован в документах и еще один эпизод. О нем рассказал милиционер Кушнир. Бандиты схватили его в лесу, подстрелив под ним коня. Милиционеру удалось уйти с бандитского бивуака, причем Горишний видел, как тот уползал в кусты, и не препятствовал побегу. На очной ставке с Горишним Кушнир узнал его и подтвердил все это. Горишнего простили. Эти факты надо учитывать, Терентий Свиридович.

— Никто и не собирается брать во внимание только то, что не в пользу Горишнего. — Шелест постучал согнутым пальцем по записной книжке, в которой лежала записка к Вепрю. — Главарь банды, конечно, знал, что Горишний не принадлежит к верным ему головорезам. Почему же через столько лет старые «друзья» вспомнили о Вепре и сочли нужным установить с ним контакт?

— Им стало известно о дальнейшей жизни Горишнего, — сказал Петришин. — После ликвидации банды он вскоре вернулся в свое село. Мне думается, те, кто направили Лысого сюда, рассуждали примерно так: Вепрю удалось выскользнуть из-под пуль пограничников в Гнилом Яру, о его связи с бандеровцами советским органам госбезопасности неизвестно, Горишний сумел замести следы, скрыть прошлое. Конечно, своего прошлого он боится. Если напомнить ему про старое да пригрозить, он будет выполнять все, что от него потребуют. Как видно, Гандзя-Мацюк где-то на Западе снова всплыл на поверхность и протягивает свои щупальца сюда. Жаль, мы прозевали его в сорок четвертом… Мацюку сейчас понадобились на советской территории свои люди. Вот и пришлось вспомнить Горишнего. Естественно, исчезновение Кобца вызовет у его хозяев за границей тревогу. Они будут догадываться о его провале. Но вряд ли и после этого оставят Горишнего в покое. Они уверены, что Вепрь известен только им, а мы о нем ничего не знаем. Не исключено, что к Горишнему еще раз явится кто-нибудь с «приветом».

— Может и такое статься, — согласился полковник и утомленно спросил: — Какие же ваши предложения?

— Послушаем, что скажет завтра задержанный. Мы не знаем главного: какие у него были виды на Вепря. Ну, а потом придется поговорить с Горишним откровенно.