Постум во время ее речи издал короткий смешок, но поучения в свой адрес выслушал, изобразив послушного и благовоспитанного внука. Тиберию было в высшей степени наплевать на это Юлиино отродье, но он поразился той смелости, с какой Постум держался в присутствии бабки. В его-то годы Тиберий разве мог себе такое позволить? И что Тиберия больше всего поразило — это то, что в поведении Постума виделась не детская шалость, а вполне взрослое презрение к бабкиным нравоучениям, да, пожалуй, и к ней самой. Это дало Тиберию повод на миг задуматься о дальнейшей судьбе молодого Агриппы Постума.

Ливия тем временем закончила вступление. Теперь должны были высказываться остальные — по старшинству, начиная с Тиберия. На него устремились все взоры — и любопытные, и серьезные, и насмешливые, один совсем равнодушный — родного сына Друза.

— Благодарю тебя, матушка, за добрые слова, — произнес Тиберий. Во всей процедуре было нечто для него постыдное, и он старался поскорее все завершить, чтобы перейти к обеду. — Я счастлив снова находиться в Риме, среди столь блестящего юного поколения моей семьи. Хотел бы быть вам всем добрым родственником. Думаю, что ваши успехи станут для меня отрадой и утешением в старости.

Тиберий не мог не отметить, что Ливия, внимательно слушавшая его, одобрительно кивает в такт его словам.

Посчитав, что речь Тиберия окончена, простодушный Германик не удержался:

— Да полно, дядя! Какая старость? Неужели тебе на Родосе не наскучило сидеть без дела?

Тиберию стало неловко, как всякому человеку, поставленному перед выбором в присутствии стольких людей. Что ему было отвечать Германику? Прямой вопрос требует прямого ответа. А эта молодежь, похоже, разбирается в ситуации не хуже его самого. И еще было неприятное чувство: перед этими юношами не хотелось выглядеть недостойно. Он, человек, много повидавший и передумавший на своем веку, хотел им понравиться, словно от них, а не от Августа и Ливии, зависела его дальнейшая судьба. С Августом, по крайней мере, было понятно, как себя держать, а с прямым и честным Герман и-ком — нет. Ощущение было такое, словно в бою, все силы устремив на одного противника, внезапно обнаруживаешь, что с тыла тебе угрожает другой враг, и приходится перестраиваться на ходу, рассеивая ряды и становясь более уязвимым.1 Проклятое сходство Германика с покойным братом! Неужели снова придется жить, изворачиваясь между изощренным коварством матери и правдивой прямотой Друза? Неожиданно Тиберий подумал, что Ливии, наверное, тоже приходится несладко с внуками. Тот же Постум, без всякого сомнения, способен задать ей вопрос в лоб: отчего это умер его отец, Марк Агриппа, и почему столь несчастна судьба его матери Юлии?

Вопрос Германика тем не менее требовал ответа. Тиберия выручила Ливия, взяв эту обязанность на себя:

— Твое замечание насчет скуки, милый Германик, немного опрометчиво. Твой дядя исполнял на Родосе обязанности народного трибуна — и императорского посланника. Ничего удивительного в том, что он отвык от Рима и хочет сначала, не занимая никаких должностей, пожить здесь и осмотреться. Тебе ведь это прекрасно известно. И не нужно смущать нашего дорогого Тиберия вопросами, на которые ему неловко отвечать, потому что иначе пришлось бы себя расхваливать.

Она хлопнула в ладоши, давая слугам знак подавать угощение.

— Мы заговорились, мои дорогие. Давайте-ка приступим к еде, пока кушанья не перестоялись. Сегодня я хочу вас немного побаловать искусством моего повара.

Все прошли в соседнюю комнату, которая благодаря расставленным столам и ложам возле них была превращена в пиршественную залу — триклиний этого дома всех гостей не вместил бы. Семья разместилась согласно старшинству и положению. За одним исключением: Постум, которому еще полагалось занимать самое нижнее место, улегся как взрослый рядом с Германиком. У них была беседа о чем-то, и Постум, увлеченный этой беседой, как бы в рассеянности не заметил, что совершает бестактность на глазах у бабки. Это выглядело просто вопиющей дерзостью. Все — и Постум, разумеется — знали, какое значение Ливия придает таким вещам, как соблюдение правил субординации. От Тиберия не ускользнуло, что Постум, расположившись возле Германика, все же не удержался — мальчишка — и бросил на Ливию короткий победный взгляд.

Но Ливия, хоть и поджала губы, не стала делать Постуму замечаний. Тиберию стало ясно: не хочет портить отношений с Германиком. Уж не побаивается ли?

Все неловкости и шероховатости, однако, вскоре были сглажены начавшимся обедом. Искусство повара было и вправду выше всяких похвал. Хорошая кухня была слабостью Ливии — единственной слабостью, которую можно было бы не прятать от людей. Ливия принадлежала к тому роду гурманов, что на любом обеде внешним эффектам, вроде живых голубей, вылетающих из разрезанного жареного кабана, предпочитают скромную неброскость блюда, приготовленного с любовью и истинным знанием дела. В рыбе, поданной на стол, главное не то, чтобы она выглядела как живая, а то, чтобы таяла во рту и не вынуждала обедающего плеваться костями.

Понемногу Тиберий начинал чувствовать себя все увереннее. Под внимательным взором Ливии он вел беседу с сыном и с удовольствием отмечал про себя, что по крайней мере Друза Младшего не стоит опасаться. И подозревать его было не в чем: Друз был типичным представителем римской золотой молодежи, которая в жизни хотела только одного — чтобы ей не мешали наслаждаться бездельем, и из всех прав, что давало им ношение тоги, пользовались лишь одним — правом целыми днями слоняться по Форуму, красуясь перед гражданами и болтая ни о чем.

Нравилось Тиберию и то, что ответственность за судьбу Друза Младшего, похоже, целиком взяла на себя Ливия. Из разговоров с сыном было понятно, что она, в свое время не дававшая молодому Тиберию ни дня передышки, сегодня с такой же целеустремленностью оберегает внука от трудов и забот. Единственной на нынешний день обязанностью Друза была должность фламина при дворцовом храме Марса — должность, в мирное время не слишком обременительная. И вообще, кажется, Друза Младшего более всего в жизни интересовали женщины: по его жадным взорам, бросаемым в сторону Ливиллы, можно было определить в нем знатока и искушенного ценителя женской красоты.

Обед, поначалу казавшийся Тиберию неизбежным и неприятным испытанием, постепенно подходил к концу, и легкое молодое вино, в изобилии подававшееся гостям, как будто смывало с души Тиберия напряженность и настороженность. Он вдруг почувствовал благодарность к Ливии за то, что она таким простым и уместным способом ввела его в круг семьи, дав возможность составить представление о той среде, в которой ему надлежало жить, дожидаясь лучших времен. Он понял: ему не придется особенно стараться, чтобы выглядеть хорошим в глазах членов семьи. Легенда о том, что он уехал на Родос, чтобы не мешать возвышению Гая и Луция, явно в семье прижилась и работала на него. Замкнутый, немного чудаковатый дядя Тиберий — затворник и молчун с благородной душой, вот каким он будет отныне. Такой родственник удобен всем, и ему будет прощаться многое из того, что не простилось бы никому.

А юного Агриппу Постума пока можно было не воспринимать всерьез, хотя и чувствовалось, что юноша понимает многое из того, чего не должен бы понимать в силу своего, в сущности, детского возраста. Кроме того, он был, очевидно, прост, как вареная спаржа (любимое выражение Августа), потому что никак не хотел держать в себе того, о чем знал или догадывался. Концовку семейного обеда, проходившего так гладко, Постум умудрился основательно испортить. Когда подали сладкое — финики, сваренные в меду, он громко воскликнул, нарушая правила старшинства и обращаясь непосредственно к Ливии:

— Как это вкусно, бабушка! И как хорошо, что ты распорядилась приготовить их! Мне рассказывали, что их очень любил мой отец, и ты, бабушка, частенько баловала его этим лакомством. Скажи, а эти финики приготовлены так же, как те, что ты посылала моему отцу Агриппе?