Уже в апреле 1939 г. советская сторона вновь получила подтверждение того, что Польша не готова сотрудничать со своим восточным соседом на антигерманской основе.[441] Вместе с тем в ходе беседы 4 апреля с Литвиновым польский посол в Москве Гжибовский высказал мысль, что «когда нужно будет, Польша обратится за помощью к СССР». В ответ Литвинов вполне здраво заметил, что «она может обратиться, когда уже будет поздно», и для СССР «вряд ли приемлемо положение общего автоматического резерва».[442] Тем самым польскому послу давали понять, что советская помощь не может быть предоставлена автоматически, этот вопрос следует заранее согласовать. Информируя советскую сторону о политике Польши, Гжибовский 22 апреля сообщил, что польская сторона отклонила германские предложения и «ни в коем случае не допустит влияния Германии» на свою внешнюю политику. Было также заявлено, что, Польша, как и СССР, заинтересована в независимости Прибалтийских стран.[443] После денонсации Германией германо-польского соглашения 1934 г. Литвинов 29 апреля постарался предостеречь польскую сторону от уступок Берлину. Кроме того, советская сторона указала на антисоветскую направленность польско-румынского союзного договора.[444]
Смена Литвинова на посту наркома иностранных дел В.М. Молотовым была положительно воспринята не только в Берлине, но и в Варшаве. Уже 8 мая Молотов вызвал Гжибовского и, ознакомив с советскими предложениями Англии и Франции, задал ему вопрос, «что в них плохого для Польши и правда ли, что Польша является одним из главных противников этих предложений». В ходе беседы выяснилось, что польская сторона выступает против того, «чтобы англо-польское соглашение истолковывалось как направленное исключительно против Германии». Предложение же «о придании польско-румынскому договору 1926 г. общего характера, направленного против всякой агрессии, или же об аннулировании этого договора» вызвало упреки Гжибовского относительно «навязывания чужой воли».[445] Кроме того, следует учесть, что еще 18 апреля польская сторона довела до сведения Германии, что она «может быть уверена, что Польша никогда не позволит вступить на свою территорию ни одному солдату Советской России». Тем самым Польша вновь доказывала, что «она является европейским барьером против большевизма» и окажет влияние на Англию, чтобы та не пошла на соглашение с СССР без учета интересов Варшавы.[446] Даже после расторжение Германией германо-польской декларации Польша подтвердила Румынии, что ее принципиальное отношение к СССР не изменилось.[447]
В этом контексте вполне понятно заявление Молотова, что для СССР неприемлемо «такое положение, когда, с одной стороны, дело идет об участии СССР в гарантиях для Польши, а с другой стороны, заключено англо-польское соглашение о взаимопомощи, которое может быть истолковано как направленное, между прочим, и против СССР».[448] Тем самым мнение С. 3. Случа, что «вне зависимости от взаимоотношений с Польшей, сохранение ее государственной независимости и территориальной целостности, несомненно, отвечало национально-государственным интересам Советского Союза»[449] представляется необоснованным. Вряд ли при решении столь сложного вопроса следует абстрагироваться от реалий советско-польских отношений межвоенного двадцатилетия и противоречащих друг другу внешнеполитических целей Варшавы и Москвы. В любом случае безусловная поддержка как минимум недружественно настроенного соседа вряд ли отвечала национально-государственным интересам СССР, как, впрочем, и любой другой державы в подобном положении.
Тем временем Век выразил желание встретится с заместителем наркома иностранных дел В.П. Потемкиным, возвращавшимся через Варшаву из поездки в Балканские страны. Сообщая Потемкину о согласии советской стороны выполнить эту просьбу Бека, Молотов указал, что «главное для нас узнать, как у Польши обстоят дела с Германией. Можете намекнуть, что СССР может помочь в случае, если поляки захотят».[450] Однако новые советско-польские контакты показали, что Варшава не собирается менять свою политику в отношении Москвы. Уже 11 мая польская сторона заявила СССР, что не поручала Франции вести с кем-либо переговоры о гарантиях Польши и «не считает возможным заключение пакта о взаимопомощи с СССР ввиду практической невозможности оказания помощи Советскому Союзу со стороны Польши». Конечно, это было пустой отговоркой, ведь имея договор с Францией и стараясь заключить договор с Англией, Польша полагала, что сможет оказать им «практическую помощь»! Вместе с тем Варшава была не против заключения англо-франко-советского договора о взаимопомощи, но не желала получать какие-либо гарантии от СССР. Однако польский посол старался создать впечатление, что в будущем политика Польши может и измениться.[451]
17 мая по разведывательным каналам Москва получила информацию о намерениях Германии разгромить Польшу, если та не примет германские предложения, я «добиться нейтралитета» СССР.[452] Советское руководство было заинтересовано, в ее проверке и в отслеживании германо-польских отношений, в которых в 20-х числах мая возникла видимость готовности Варшавы к соглашению. Понятно, что Н.И. Шаронов, назначенный на вакантный с ноября 1937 г. пост посла в Варшаве, в беседе с Беком 25 мая и 2 июня убедился в том, что Польша согласиться только на почетные предложения со стороны Германии, но на уступки, затрагивающие ее независимость, она не пойдет. Со своей стороны Шаронов, предостерегая Польшу от уступок Германии, вновь напомнил о готовности договориться о размерах советской помощи.[453] 30 мая Бек заявил, что «следовало бы еще раз сделать попытку разумного компромисса» с Германией.[454] Советская сторона прекрасно понимала, что Польша ищет соглашения с Германием, которое не выглядело бы «как капитуляция»,[455] а также я то, что по мере углубления кризиса шансы Советского Союза получить более приемлемые предложения от заинтересованных сторон будут только возрастать.
Тем временем в мае Польша предложила Франции подписать декларацию о том, что «Данию представляет жизненный интерес для Польши», но Париж уклонился от подписания такого документа. 14–19 мая в ходе франко-польских переговоров о военной конвенции Франция старалась избежать принятия на себя твердых обязательств, но вынуждена была обещать поддержать Варшаву в случай угрозы Данцигу и при нападении Германии на Польшу «начать наступление против Германии главными силами своей армии на 15-й день мобилизации». Правда, из соглашения была изъята фраза об «автоматическом оказании военной помощи всеми родами войск». Подписание соглашения было отложено до заключения политического договора. Англо-польские переговоры 23–30 мая привели к тому, что Лондон обещал предоставить Варшаве 1 300 боевых самолетов для польских ВВС и предпринять воздушные бомбардировки Германии в случае войны. Это было заведомым обманом, поскольку никаких наступательных действий на западе Германии англо-французское командование не предусматривало вообще.[456] Более того, уже 20–25 мая Лондон предложил Парижу план передачи Данцига Германии.[457] 27 мая Англия обратилась к Польше с просьбой в случае обострения ситуации вокруг Данцига не предпринимать никаких действий без консультации с Лондоном и Парижем. 30 мая Варшава ответила согласием, но указала, что возможна ситуация, когда будут необходимы быстрые действия.[458]
