Национализм евреев с ЗИСа не выглядел страшным, и, дабы ожесточить их будущих судей, Щадов обязал следователей добавить к первоначальному обвинению шпионаж и служебные злоупотребления. На Эйдинова повесили раскрытие гостю завода — послу США Смиту — технических возможностей правительственного лимузина, прочим управленцам-евреям ЗИСа инкриминировали "вредительско-подрывную работу" — умышленное занижение производственных планов, выпуск автомашин с дефектами, строительство личных дач на заводские средства, расхищение предназначенных рабочим продуктов. Под подозрение попали 42 зисовских еврея, и всех их доставили в тюрьму.

Одновременно с компанией Эйдинова полковник Щадов увлекся группой "буржуазно-националистических евреев" на Ярославском автозаводе. Заправлял в группе главный инженер, лауреат Сталинской премии Лившиц. Титул его не спас. Вслед за Лившицем не сносили голов евреи- руководители на крупных предприятиях в Ленинграде, Харькове, Куйбышеве-Самаре, в уральском Миассе, в сибирском Ирбите, в главках министерств автотракторной и подшипниковой промышленности, в аппарате Главснаба СССР.

Венчало управляемый Щадовым еврейский погром в сфере производства дело национал-сионистов на металлургическом комбинате в кузбасском городе Сталинске — ныне Новокузнецке. Первые лица комбината немалую часть своих приличных зарплат и премий передавали местной подпольной синагоге, действовавшей на квартире некоего Рапопорта. Они же, оплатив проезд туда и обратно, направили из Сталинска в Москву 70 евреев для приветствия в столичной синагоге первого посла Израиля Голды Меерсон, которая потом станет премьер-министром на Земле обетованной под именем Голды Меир. К явному национализму кузбасских металлургов оставалось лишь привязать шпионаж — передачу в США секретных сведений о мощностях комбината — и вредительство — поставку стране бракованного металлопроката. С наступлением бабьего лета 1952-го ведущие специалисты-евреи знаменитого комбината благополучно превратились в узников следственного изолятора и остывающим солнцем стали любоваться сквозь решетку.

В ноябре того года исполнилось ровно пять лет со дня зачисления полковника Щадова в канцелярию Сталина.

Отмечал ли полковник скромный должностной юбилей? Скорее всего — да. Итоги его пятилетней службы заслуживали праздничной вечеринки. Из того, что ему некогда предстояло сделать по плану сталинской операции "Чемодан — вокзал — Израиль", почти все было выполнено. Торжественно похоронен публичный лидер еврейской общины Михоэлс. Советская Эсфирь — Жемчужина — куковала в кустанайской степи и глушила огненную воду. Реальный вождь евреев СССР Лозовский расстрелян в августе 1952-го вместе с 12 активистами штаба общины — ЕАК. Ранее казнены 13 зисовских евреев-вредителей во главе с Эйдиновым. В сентябре 1952-го высшая мера наказания — смерть — постигла по суду 4 национал-сионистов из Сталинска-Новокузнецка. 5 тысяч евреев за пять лет приговорены за национализм-вредительство и шпионаж к разным срокам заключения, десятки тысяч — вытолкнуты с тепло-хлебных мест из всех сфер жизнедеятельности.

Под негласным дирижерством сталинского особиста Щадова карательные и партийный органы обезглавили еврейскую общину и посеяли у миллионов ее членов страх потерять жизнь, свободу и работу. Но пока советское еврейство опасалось только кар со стороны власти. Чувство же безысходности, которое бы окончательно принудило евреев к массовой добровольной эмиграции в Израиль, могло ими овладеть только при боязни обрушения на них гнева народного — гнева рядовых русских, украинцев, белорусов и прочих представителей коренных наций России-СССР. Таковой гнев надо было пробудить. На этом во второй половине 1952-го и зациклился наш полковник, приковав свои очи к светилам-медикам еврейской национальности.

Из лечебных учреждений с началом антисемитской кампании евреев вычищали не намного усерднее, чем из учреждений прочих и промышленных предприятий. Но усерднее. Процент евреев в медицине к началу пятидесятых был выше, чем в партийно-государственных структурах, в культуре, науке, образовании, прессе и в индустрии. Скажем, в клинике Института лечебного питания Академии меднаук из 43 руководящих и ведущих научных должностей 36 принадлежали евреям. Где подобное абсолютное доминирование врачей-евреев имело место быть, там шло интенсивное от них освобождение. Полковнику Щадову как дирижеру кампании, казалось бы, следовало лишь равнодушно наблюдать за соблюдением пропорций в увольнении евреев разных профессий. Но он не ровно дышал при упоминании врачей-евреев высокой квалификации — по \ичной сугубо причине.

В башку полковнику втемяшилось, что самые идейно элизкие ему истинно русские политики Щербаков и Жданов покинули сей мир не по божественному, а по дьяволь-:кому предначертанию — не своей смертью умерли. Да, 4 м приходилось с жутким напряжением сил вкалывать и: трашные нервотрепки переносить. Но Молотову, который эыл на шесть лет старше Жданова, и Кагановичу, который годился на два года раньше Щербакова, жилось не слаще. 1ризнаков природной или болезнетворной хилости ни у кого из четверых не наблюдалось — каждый из них в составе высшего руководства страны демонстрировал равную примерно высокую работоспособность. Но Щербаков лег в могилу в 44 года, Жданов — в 52, а Молотов и Каганович на стыке сороковых-пятидесятых праздновали очередные дни рождения в полном здравии.

Все четверо политиков пользовались одинаково комфортными курортами и услугами одной и той же привилегированной, доступной только главным персонам власти Кремлевской больницы, где солировали врачи-евреи. Так не по-разному ли они лечили русских националистов Щербакова со Ждановым и мужа еврейки Молотова и еврея Кагановича?

Вопросом этим полковник Щадов сам себя напряг и, как бы между прочим, в рамках общей антисемитской кампании тщился себе самому на него ответить. Версия полковника об избирательном врачебном вредительстве в Кремлевке была чисто умозрительной. До того, как из крупнейшего учебного и научно-исследовательского центра Москвы — 2-го мединститута имени Сталина не вычистили академика-еврея и пять его соплеменников-про- фессоров.

В профессорской пятерке фигурировал товарищ Этин- гер, запомнившийся Щадову в связи с делом Еврейского антифашистского комитета. В офис ЕАК на Кропоткинской улице Этингер регулярно наведывался, читал поступавшие туда иностранные издания, слушал там передачи западных радиостанций и считал себя должным сметь свое суждение иметь по разным аспектам политики Советского государства. Ратовал он и за то, чтоб добиться от правительства передачи Крыма под Еврейскую Республику. Этингера можно было отправлять в тюрьму вместе с покушавшимися на территориальную целостность страны активистами ЕАК. Но, поскольку уволенный из 2-го мединститута профессор частенько приглашался как консультант в Кремлевскую больницу, полковник Щадов притормозил его арест: надо понаблюдать за ним и прослушать его беседы с друзьями-приятелями.

В записанных разговорах Этингера полковник Щадов запал на оброненное профессором-евреем словосочетание: "Щербаков — главный организатор и вдохновитель государственного антисемитизма в СССР". Как любопытно! Секретаря ЦК, руководителя Москвы и Московской области, заместителя Сталина по наркомату обороны, начальника Политуправления армии и Совинформбюро Щербакова профессор Этингер считал творцом бед своих соплеменников, ненавидел его, и он же выдавал рекомендации — как Щербакова лечить.

На допросах в тюрьме на Лубянке Этингер отмел все предъявленные обвинения. Тогда его перевели в Лефортовскую тюрьму, в сырую камеру, куда нагнетался холодный январский воздух. Померзнув, профессор назвал полтора десятка маститых евреев-врачей, которые возглавляли больницы и клиники, кафедры и лаборатории в мединститутах и которые, как и он, заражены были недовольством властью и распространяли клевету на Советское государство. Все разоблаченные в Лефортове поплатились должностями, а кое-кто их них — свободой. Этингер же продолжил сотрудничать со следователями и сознался, что "в силу ненависти к Щербакову задался целью сократить его жизнь путем назначения ему увеличенной или уменьшенной дозировки лекарств".