Голос у этого серого человека был старческий, бесцветный и настороженный. Старик осторожничал и ничего не сказал, пока Джордж не представился ему как офицер полиции. Причем ему даже не понадобилось вилять и отмалчиваться. А потом он как-то плавно и незаметно сделался словоохотливым. Да, интересующая гостя картина находится в подсобке. Насколько он понимает, это бывшая вывеска гостиницы под названием «Радостная женщина». Да, возможно, она имеет некоторую ценность, но вряд ли очень большую.
— Несколько раз ее грубо замалевывали, понятно? А когда она служила вывеской, то портилась от солнца и дождя, и поэтому ее часто подкрашивали и лакировали, как и большинство творений такого рода и назначения. Но я подозреваю, лишь подозреваю, что подо всей этой краской портрет Котсуорта, местного художника восемнадцатого века. Едва ли вы слышали о нем. По-своему интересный мастер, но не знаменитость. Местный коллекционер, возможно, и даст за портрет несколько сотен. — Кранмер шмыгнул в подсобку и вернулся с вправленным в раму полотном размером фут на фут, изображавшим лик какого-то давно умершего знатного человека. — Это работа Котсуорта, — торжествующе сообщил он.
Джорджу портрет показался угнетающе чопорным, нескладным и безобразным, но он воздержался от замечаний.
— Как я понимаю, картина у вас уже около двух недель. Вы делаете на ней реставрационные пробы. А мистер Армиджер-младший уполномочивал вас делать эти пробы или просто интересовался вашим мнением?
— Интересовался мнением. Но мне хотелось, с его разрешения, попытаться выявить хотя бы фрагмент старой живописи и посмотреть, подтверждается ли моя догадка. Если она подтвердится, тогда, мистер Фелз, я, возможно, и сам предложу мистеру Армиджеру целых двести пятьдесят фунтов.
— Весьма недурно, мистер Кранмер. А вы сообщали Армиджеру-старшему или кому-нибудь из его служащих, что картина находится у вас и что она может оказаться довольно ценной?
Когда Кранмер назвал сумму, Джордж уловил в его голосе фальшивую нотку: наверняка картина стоит не меньше тысячи. Почувствовав ложь, Джордж вдруг заметил, что его окружают подделки. Что даже блеск увеличенных линзами синих глаз Кранмера — и тот фальшивый.
— Разумеется, нет, — холодно отвечал старик. — Я получил ее как собственность мистера Армиджера-младшего от мистера Уилсона, и у меня даже мысли не было говорить о ней с кем-то еще. Не считая, конечно, полиции, если ей требуется моя помощь. — Ответ прозвучал как отповедь, и Джордж решил: а, ладно, черт с ним. Но факт оставался фактом: Кранмер назвал цену, хотя его об этом не просили. Возможно, он хотел, чтобы его предложение дошло до слуха владельца картины через полицию, которая уж никак не была заинтересована в сделке.
Все правильно, подумал Джордж, на минуту остановившись перед лавчонкой, чтобы оценить три посредственные работы современных художников, выставленные в низких витринах в стиле Генриха VII. Теперь, когда Армиджер мертв, Кранмеру следует проявлять корректность и осторожность. Ему совсем не хочется оказаться замешанным в этом деле. И все-таки Джордж подозревал, что мистер Кранмер предупреждал Армиджера: внимание, — вы отдаете нечто очень ценное. Возможно, он не знал, что Армиджер был готов отдать пятьсот фунтов за возврат картины. Иначе он не назвал бы сумму в 250 фунтов. Слишком уж велика разница. Это наверняка заметят. Разумеется, он не предлагал сделку, но намекал, что готов купить картину. Несомненно, он отхватил бы хорошие комиссионные, если бы помог Армиджеру одержать победу над Лесли, и к тому же заручился бы покровительством такого могущественного человека. А теперь, когда, фигурально говоря, сделка осталась без головы, он вознамерился нажиться сам. Все зависит от того, известно ли Кранмеру происхождение картины. Поскольку ее прислал молодой Армиджер, знавший, что это вывеска гостиницы «Радостная женщина», можно предположить, что он и без помощи Уилсона догадался: Армиджер выбросил ее из дома как нечто не имеющее никакой ценности. Впрочем, Уилсон вполне мог сказать ему об этом. Он очень болтлив.
Короче, решил он, включая сцепление, Лесли следует забрать картину и отвергнуть предложения всех покупателей, а потом отправить ее на экспертизу какому-нибудь знатоку, не заинтересованному в деле. Так я ему и скажу, если он способен слушать и еще не угодил за решетку благодаря какому-нибудь дикому стечению обстоятельств.
Он провел остаток утра в своем кабинете, разбирая накопившиеся бумаги, а после полудня отправился с Дакеттом к начальнику полиции, жаждущему немедленных результатов — отчасти потому, что дело касалось знаменитого семейства, но главным образом — потому, что хотел уехать на выходные за город и поохотиться. Этот визит ничего не дал, поскольку главный констебль все еще относился к своим сотрудникам как к классифицируемым объектам на ступеньках военной иерархии, а Дакетт, расследуя серьезное дело, обычно становился все более замкнутым, а порой просто сердито молчал.
— Даром угробили время! — проворчал Дакетт на обратном пути в Комербурн. Он старался не превышать скорость, и это тоже было признаком нежелания вести беседу. — Ни за что не разрешай своему сыну идти служить в полицию, Джордж.
— Да он и сам не хочет, — отвечал Джордж. — Частенько в разговорах даже становится на сторону преступника.
— Антиобщественное поколение, — брезгливо сказал Дакетт.
— Нет, это просто естественное сострадание к преследуемому, которого загоняют в угол. Возможно, он чувствует, что общество само плодит преступников, а значит, ничем не лучше своих отверженных. — Интересно, подумал Джордж, может быть, я приписываю Доминику свои собственные сомнения? Если так, лучше не копаться в этом вопросе. Иногда после успешного раскрытия дела Джордж впадал в глубокую хандру, хотя в разгар погони за преступником не испытывал никаких сомнений. — Бог с ним, — примирительно сказал он. — Любопытно, не появилось ли что-нибудь новенькое, пока мы тут теоретизируем?
Что-то новенькое и впрямь появилось. Свернув за угол Хилл-стрит, они увидели на бетонной площадке перед участком оживленно болтающих зевак. Здание стояло на повороте. У фасада был разбит небольшой садик с двумя скамейками, а двор плавно переходил в стоянку на четыре машины. Там стояла двуколка, на которой громоздился жестяной сундук, лежала груда металлолома и старого тряпья. На этой груде сидело трое маленьких ребятишек, молча глазевших на что-то. Мальчишка побольше, в обрезанных отцовских штанах и драном сером свитере, держал под уздцы лохматого толстого бурого пони. Полицейский в мундире равнодушно и неспешно прохаживался перед дверью, вежливо оттесняя прибывающую толпу. Казалось, он пытался загипнотизировать людей и внушить им такое же вселенское спокойствие, в каком пребывал сам.
— Боже! — возмутился Дакетт, въезжая на стоянку. Полицейский криво улыбнулся, так, чтобы это видели только они, но не публика. — Что это Грокотт таскает сюда всяких дикарей? Уж не спятил ли он?
— Нет, сэр, они сами притащились. Утверждают, что у них есть важные сведения.
— Стало быть, нализался, да еще привел с собой полгорода, — недовольно заключил Дакетт и оглядел чопорных, исполненных достоинства детей, которые спокойно смотрели на него, словно точно знали, кто тут дикарь. Они не были чистокровными цыганами с загадочными мягкими чертами, влажными глазами и хрупким сложением выходцев из Индии; вылепленные из другого теста, они казались крепкими и жилистыми, а грязноватая кожа с оливковым оттенком делала их немного похожими на дикарей.
— Кто это такие? — резко спросил Дакетт. — Леи?
— Нет, сэр, Криви.
— Какая разница? Никто не знает, кто на ком женат и чьи у кого дети. Криви, Леи, все едино.
Он вошел в участок и поднялся на третий этаж, в свой кабинет. Джордж шел за ним. Грокотт явился, не дожидаясь вызова.
— Ладно, — сказал Дакетт, — давай разберемся. Это пони Джо Криви, не так ли?
Джо Криви (или Лей) почти никогда не ссорился с законом. Изредка напивался в стельку, когда дела шли хорошо. Он собирал старое тряпье и металлолом. Лишь однажды он напал с каминным совком на жену, которая была сама виновата, но никаких серьезных прегрешений за ним не числилось. Он зарабатывал детям на пропитание, занимался своим делом, не очень докучая другим, и, несомненно, был счастливым и вполне устроенным человеком.
