— Мое имя Фелз, — представился Джордж. — Я полицейский, мисс Норрис. — Озадаченная мина так же быстро исчезла с ее лица, Китти так проворно отступила от двери, что он сразу понял: она знает. — Вы уже слышали о мистере Армиджере?

— Мистер Шелли звонил мне, — отвечала она. — Заходите, мистер Фелз.

Джордж заметил, что она смотрит на него с мрачным любопытством, и решил, что дело тут не только в его служебном положении, но и в нем лично. Он был мужчиной и почувствовал себя польщенным, обезоруженным ее вниманием. Некоторые люди не умеют смотреть в лицо собеседнику, даже если им нечего скрывать, но Китти, подумал Джордж, смотрела бы прямо в глаза, даже если бы хотела скрыть какую-то позорную тайну, так уж она была создана.

— Я веду расследование обстоятельств смерти мистера Армиджера, и вы, наверное, сумеете мне помочь, если согласитесь. Обещаю не задерживать вас слишком долго.

— Да я и не занята, — сказала она, вводя его в большую, выдержанную в пастельных тонах комнату с высоким потолком и неожиданно светлую. Она жила на пятом этаже, а здания напротив были ниже, и она видела только крыши. — Прошу вас, присаживайтесь, мистер Фелз. Можно предложить вам выпить? — Она повернулась и взглянула на него с легкой насмешливой улыбкой. — Это звучит, как книжка Реймонда Чандлера, не так ли? Но я просто хотела выпить шерри, вот и все. И, в конце концов, вы ведь не частный сыщик, правда?

— Скорее, государственный, — отвечал Джордж. Дело пошло не так, как он предполагал, но ничего: пусть себе идет как идет. Если оставить все как есть, глядишь и узнаешь что-нибудь занятное.

— Надеюсь, сухое вам нравится. Это все, что у меня есть.

Джордж заметил, что Китти протянула ему стакан слегка дрожащей рукой, и дрожала она неспроста.

— Да, благодарю. Извините, мисс Норрис, вы, наверное, потрясены смертью мистера Армиджера.

— Это правда, — тихо сказала она и, усевшись напротив Джорджа, посмотрела, как он и ожидал, прямо ему в глаза. — Мне звонили и мистер Шелли, и мисс Гамилтон. Я просто не хотела этому верить. Вы понимаете, о чем я. Он был такой живой. Нравился он вам или нет, одобряли вы его или осуждали, но он был в этом мире, и вы не могли представить себе этот мир без него. И в нем многое восхищало. Он был смелый. Начал с нуля, а как высоко взобрался! И не испугался, даже когда столько всего приобрел. Часто люди начинают бояться, если им есть что терять, особенно если много всего, но он никогда ничего не боялся. А порой мог быть и щедрым. И очень большим забавником. С ребенком, например, он не стеснялся играть, как ребенок, хотя в нем и не осталось ничего по-настоящему детского. В детях, мне кажется, он видел прекрасных товарищей по играм, ему нравилась наша подвижность, и мы никогда не причиняли ему серьезных неприятностей, как это делают взрослые. С ним было очень легко ладить, а иногда и очень трудно. — Она опустила глаза, глядя в стакан, и Джордж, как когда-то Доминик, увидел на ее лице глубокую печаль и, как Доминик, был глубоко тронут этой печалью, ошеломлен и словно угодил в сети, из которых невозможно выпутаться. Сети ее внутреннего одиночества и духовной отрешенности.

Она двигалась словно по заданному маршруту, воля ее не имела к этому отношения. Казалось, ее обуревает некая внешняя сила. Это было не влияние Армиджера, иначе она бы так о нем не говорила. Возможно, это даже не было влияние какого-то человека, может быть, ее, как щепку, затянуло в поток событий и теперь ей оставалось лишь вверить себя воле волн.

— Все мы несовершенны, — Джордж старался говорить так же просто, как она, и надеялся, что не кажется ей столь же высокопарным, каким казался себе. — Думаю, ему бы понравилось то, что вы сейчас сказали о нем.

— У меня были причины сердиться на него, — проговорила она, тщательно подбирая слова. — Вот почему мне хочется быть справедливой. Если я могу что-нибудь вам сообщить, спрашивайте.

— Вчера вы были в его обществе, по крайней мере какую-то часть вечера. В десять часов, по словам одного из официантов, кто-то попросил мистера Армиджера уделить ему несколько минут, и мистер Армиджер вышел, чтобы поговорить с ним. Затем он вернулся и что-то сказал вам и остальным, сидевшим за столом, а потом снова удалился. Это правда?

— Я не смотрела на часы, — отвечала она, — но, кажется, все так и было. Да, он подошел к нам и попросил его извинить, ему, мол, нужно с кем-то повидаться, но потом он сразу же вернется, где-нибудь через четверть часа, и надеется, что мы его дождемся.

— И это все, что он сказал? Не упомянул никакого имени? Ничего такого?

— Нет, ничего. И ушел. А потом Рут сказала, что ей нужно домой, что сестра будет звонить из Лондона без четверти одиннадцать, и Рут обещала ей быть в это время дома. Это мисс Гамилтон, вы знаете, секретарша мистера Армиджера. А поскольку ее привез мистер Шелли, ему тоже пришлось уйти, и я осталась одна. Сначала я решила ждать, но потом передумала. Я устала и хотела пораньше лечь спать. Думаю, я ушла четверть одиннадцатого, но, возможно, кто-то знает лучше. У меня довольно броская машина, — пояснила Китти без всякого намека на иронию в голосе или в выражении лица. — Может, кто-нибудь и видел, как я уезжала.

Да, видел. Это был Клейтон, чертыхавшийся в «бентли» своего хозяина напротив «Веселой буфетчицы» за пять минут до того, как перегнал машину во двор, приготовившись к долгому ожиданию. Он видел, как она выехала со стоянки и свернула направо, на Комербурн. И, хотя он был пылким любителем автомобилей, оставалось сомнение, действительно ли он видел «карманн-гиа».

— Понимаю, — сказал Джордж. — Значит, вы попали домой вскоре после половины одиннадцатого.

— О, даже раньше. Я доезжаю за десять минут, даже если приходится загонять машину в гараж. О боже! — воскликнула Китти, опомнившись, как обычно, слишком поздно. — Мне не следовало бы говорить вам этого, правда?

— Я знаком с устным счетом, — успокоил ее Джордж, улыбаясь. Но при взгляде на эту девушку слезы наворачивались на глаза, и причина этого была совершенно непонятна. Она вовсе не убивалась из-за смерти Армиджера и высказала свою точку зрения с предельной ясностью; она была шокирована, но это не отразилось даже на ее улыбке, даже на милом печальном паясничанье, свойственном ее манере держаться.

— Можно мне задать вам несколько вопросов о ваших личных делах, мисс Норрис? Они могут показаться вам совсем несущественными, но, я думаю, согласившись ответить на них, вы сумеете мне помочь.

— Спрашивайте, — сказала Китти. — Только если они касаются работы, я, скорее всего, не знаю ответов.

— Как я понимаю, умирая, ваш отец оставил вам свое имущество, вверив его попечителю, поскольку вы тогда были еще совсем ребенком. Скажите, истек ли срок этого попечительства, когда вы стали совершеннолетней?

— Ну, ответ на этот вопрос я знаю, — сказала она с легким удивлением. — Да, истек. Теперь я могу сделать со своими деньгами любую глупость, какая только взбредет в голову. Остальные могут мне только советовать. Фактически все идет по-прежнему, но, с точки зрения закона, я полноправна.

— Значит, если бы кто-то предложил объединить компании Армиджера и Норриса, только вы могли бы решить этот вопрос?

— Да, — отвечала она так спокойно, что он догадался: она уже услышала следующий вопрос, пока не заданный. — Он действительно этого хотел, вы совершенно правы. Даже изучал этот вопрос какое-то время. В нашей компании люди были не очень проницательными, а он был как козел в той глупой песенке и, осмелюсь предположить, в конце концов сломал бы преграду. Но пока ничего не произошло, и больше этот вопрос не поднимается.

— А вы что хотели делать?

— Я ничего не хотела делать. Я и знать-то об этом не желала, я хотела быть где-нибудь в другом месте и вообще не думать обо всем этом. Я рада была бы отдать ему компанию и отделаться от нее, но ведь там работают люди, много людей, и для них она значит больше, чем для меня. Не следует владеть тем, что для других людей имеет большее значение, чем для тебя. Если бы я знала, как за это взяться, или могла заставить Рея Шелли понять, что мне хочется, я бы отдала компанию работникам.