Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Гаданье и сбылось, и не сбылось. Сабля действительно предрешила его жизненный путь, но и от книжной премудрости он не отрекся. А пьяницей не стал. Был пьян раз в жизни — в день производства в офицеры.

Однако будущему воину скоро должно было исполниться семь лет, и требовалась более серьезная школьная подготовка. Ближайшая школа находилась в Влоцлавске, на другом берегу Вистулы. Чего бы это ни стоило, надо было переезжать. Семья обосновалась в отдельной квартире на Пекарской улице: две комнаты, кухня и небольшая клетушка. Одна из комнат стала «приемной», родители и ребенок спали в другой. Немощный отец Елисаветы спал в клетушке. Нянька же жила на кухне. Уезжая из Шпеталь Дольного, Деникины хотели рассчитать няню: жизнь в городе очень дорогая, и они не могли платить ей жалование. Но служанка на коленях умолила их оставить ее с ними. Она отказывалась от жалования, довольствуясь только спальным матрацем и тарелкой супа, и осознавала себя как часть семьи.

И вот они все вместе во Влоцлавске. Елисавета находит кое-кого из своих прежних клиентов, но вышивка и шитье утомляют ей глаза, частые мигрени портят характер.

Каждое первое число месяца, принося пенсию, Иван готовится встретить упреки: едва получив деньги, он всегда тратит какую-то мелочь, давая в долг еще более бедным, чем он, друзьям, часто без всякой надежды на возвращение. Жена возмущалась:

— Ефимыч! Неужели ты не понимаешь, что нам самим не хватает на пропитание?

Много позднее я стану свидетельницей подобных же сцен, когда моя мать упрекала моего отца за такое же поведение.

Однажды, когда мигрень мучила ее особенно сильно, Елисавета не выдержала:

— В этом месяце мы не продержимся даже до 15-го. Очень дорого стоит твой табак.

В тот же вечер Иван перестал курить.

«Посерел как-то, — вспоминал Антон, — осунулся, потерял аппетит и окончательно замолк. К концу недели вид его был настолько жалкий, что мы оба — мать и я — стали просить его со слезами начать снова курить. День упирался, на другой закурил. Все вошло в норму».

Если Елисавета часто жаловалась на судьбу, то Иван обычно отвечал на эти причитания спокойным молчанием, что в конце концов успокаивало жену. Достоинство и значительность этого молчания во впечатлительной душе ребенка вызывали глубокое уважение.

Семилетний ребенок, сознавая бедность своих родителей, не чувствовал из-за этого никакого унижения. Один раз, правда, он был унижен, но отцу удалось компенсировать оскорбление. Однажды летом, босоногий и в залатанной рубашке, Антон играл с соседними мальчишками на улице. Мимо проходил лицеист старшего класса. Он приподнял мальчугана, подбросил его в воздух. Находившийся рядом учитель строго обратился к своему ученику, выговаривая ему за то, что он «компрометирует себя общением с этими маленькими хулиганами». Плача от негодования, Антон пожаловался отцу. Иван надел свою фуражку:

— Этот собачий сын осмелился назвать тебя хулиганом. Пойду поговорю с ним.

Очевидно, он основательно, по-военному распек учителя, тот явился и принес извинения.

Будучи глубоко верующим, Иван редко пропускал службы в маленькой деревянной церкви. Сын сопровождал его, отстаивал службу, затем пел в хоре. В мае месяце, во время праздника Богородицы, муж, исповедующий православную веру, чтобы угодить своей жене-католичке, иногда сопровождал ее на службу, но признавался, что чувствует себя там, как «на спектакле», считал, что каменное здание церкви слишком холодное, торжественное. После смерти своего старого отца Елисавета стала чаще исповедоваться. Однажды она вернулась совершенно не в себе, с красными глазами и после долгих расспросов объяснила причину своего расстройства: ксендз отказал ей в отпущении грехов, потому что ее сын исповедует православную веру. Она допускалась к причастию, только если давала обещание тайно обратить его в католичество. Иван снова надел фуражку и пошел к ксендзу. В условиях русской «оккупации» всякому поляку, обвиненному в попытке религиозного давления, грозила депортация. Ксендз принялся умолять Ивана «забыть» этот инцидент. Майор пообещал все забыть, его жене были отпущены грехи, но с этих пор она стала ходить в церковь одна.

В 1880 году стало известно, что царь Александр II, возвращаясь из-за границы, собирается проезжать через Влоцлавск. Царский поезд должен был минут на десять остановиться на вокзале. Кроме представителей «властей» на платформу допускались только немногие особо привилегированные лица: майор Деникин был из их числа. Ему было позволено взять с собой своего сына. Иван достал из чемодана мундир, почистил его, надраил пуговицы. Елисавета провела всю ночь за шитьем своему сыну бархатных штанов и шелковой рубашки. Парадный костюм дополняла шапка, недавно приобретенная на зиму. Пора отправляться на вокзал! На платформе не было ни одного ребенка. Антон почувствовал гордость. Будет что рассказать своим товарищам! Вот царский поезд подъезжает. Сквозь опущенное окно видно, как царь склоняется, непринужденно разговаривает с сопровождающими его официальными лицами. Иван, стоя навытяжку и превратившись в статую, не сводит с него глаз. Антон знает о почти мистической любви своего отца к императору. Он и сам чувствует глубокое волнение. Поезд трогается. Все кончено. Один из друзей шутя окликает майора:

— Иван Ефимович! Я и не думал, то ты воспитаешь сына в таком неуважении к императору! Он ведь не снял шапку с головы.

Иван покраснел. Антон, до этого, казалось, парящий на небесах, почувствовал, как на глаза его навертываются слезы. «Каким я теперь буду в глазах моих товарищей. Они узнают о моей рассеянности и посмеются надо мной». Отец, догадываясь о замешательстве сына и о том, какой стыд он испытывает, ограничился тем, что объяснил кому-то этот случай лишь робостью ребенка. Антон почувствовал к нему глубокую благодарность. Впрочем, любовь и восхищение его к отцу не знали границ.

«Меня отец не поучал, не наставлял. Не в его характере это было. Но все то, что отец рассказывал про себя и про людей, обнаруживало в нем такую душевную ясность, такую прямолинейную честность, такой яркий протест против всякой человеческой неправды и такое стоическое отношение ко всяким жизненным невзгодам, что все эти разговоры глубоко западали в мою душу». В год посещения царем Влоцлавска в качестве подарка ко дню рождения отца сын сочинил в его честь стихотворение. Он написал каллиграфическим почерком на трех листах «кружевной» бумаги, украшенной ангелом, виноградной кистью и двумя экзотическими птицами. Рифмы не отличались богатством, но орфографических ошибок почти не было и неоспоримо присутствовало весьма благородное воодушевление.

К тебе мои стихи, отец, Текут, как чистые воды. Да сохранит тебя Творец На долгие и многие годы. Я верю, детская молитва К Его Престолу упадет, Я верю, Ангел, твой хранитель, Ее в надземный мир снесет.

Достоин ты Его щедрот
По жизни мысли и деяниям,
Прожитое тобою не умрет
По моим воспоминаниям.
Живя в душе простой, незлобной,
Без ропота на свет и на людей,
Не гнался за мыслей модной,
Нигде ни в чем ты не был фарисей.
Твой голос правды не угас,
Для родины всегда ты был верным сыном,
Живи ж теперь, родной, для нас
И научи меня быть Русским гражданином.
Антон Деникин
26 сентября 1880 года

Следует отметить, что обращение на «ты» здесь было поэтической вольностью: в повседневной жизни Антон обращался к родителям на «вы».

В то время как сын сочинял стихотворение, желая отцу «долгих лет», тот первый раз в жизни почувствовал себя нездоровым. Что делать? Обратиться к врачу? Иван не хотел этого, он никогда не обращался к врачу. Он согласился лишь пить настой «волшебной травы», которую собирала соседка. В начале 1885 года уже не вставал с постели. Терзающие его боли сопровождались бесконечными приступами икоты. Нарушая приказ мужа, Елисавета вызвала врача. Тот осмотрел больного и, не утруждая себя никакими эвфемизмами, поставил диагноз: рак желудка, жить больному осталось несколько дней.

5
{"b":"233003","o":1}