Все эти «предметы первой необходимости» могли бы быть добыты более достойным образом, если бы не столь значительный недостаток денег. «Казачьи комиссары, — вспоминал Деникин, — продавали все что угодно, все, что находилось под рукой, включая и свою совесть».

Постепенно большевики усилили свое давление на Дон. Мини-батальоны и мини-полки добровольцев сражались теперь на нескольких фронтах. Таганрогским фронтом командовал полковник Кутепов, бывший командир известного Преображенского полка, человек настолько же мужественный, насколько и упрямый. Под его началом находился капитан Скоблин, также храбрый, но… чрезвычайно подверженный влияниям.

В этот день стояла задача захватить находящуюся в руках красных железнодорожную станцию. Операция прошла успешно, Кутепов и Скоблин вышли на перрон станции, увидели лежащий невдалеке труп. Железнодорожник лежал, скрючившись, с распоротым саблей животом. В рот ему были засунуты жалкие и кровоточащие атрибуты мужественности. На обнаженной груди фотография, на которой изображены два молодых человека в форме юнкеров и стояла надпись: «Нашему дорогому папе».

Полковник перекрестился, капитан взвыл от бешенства:

— Монстры! Мерзавцы!

Он склонился над фотографией.

— Я узнаю блондина, он служит в моей части. Эти презренные негодяи убили его отца! Они дорого мне за это заплатят.

Вокруг собрались солдаты. Один из юнкеров вышел вперед, это был сын казненного. Тем временем на вокзал прибыл вагон, он привез около двадцати большевиков, взятых в плен на соседней станции. Прежде чем кто-либо успел его остановить, юнкер разрядил свой карабин в толпу пленных. Его разоружили слишком поздно, он зарыдал.

Скоблин попытался его успокоить:

— Мы отомстим за твоего отца, можешь на меня положиться! Даю тебе слово чести!

Интересно отметить, что в 1930 году этот же самый Скоблин, ставший советским агентом, вероятнее всего, участвовал в похищении своего бывшего шефа Кутепова, организованном в Париже агентами ГПУ. А еще через семь лет он лично будет руководить двумя другими похищениями — генералов Деникина и Миллера, из которых удачным будет лишь второе, а затем исчезнет, не оставив никаких следов.

С начала 1918 года отдельные стычки начали перерастать в смертельные бои. Донские казаки все еще колебались, не зная, чью принять сторону. После того как Таганрогский порт оказался в руках красных, которые вплотную подошли к Ростову и Новочеркасску, командующие Добровольческой армией созвали совет. Продолжать защищать тех, кто не хотел, чтобы их защищали, — равнозначно самоубийству. Нужно было уходить. Но куда идти? На юг, к Екатеринодару, столице Кубани, где, как казалось, собираются другие «добровольцы»? В степь, на Север, где можно было бы провести остаток зимы? В конце концов решили: в самое ближайшее время надо оставить крупные города Дона — непосредственную цель красных. Деникин собрался предупредить Каледина о скором отходе. Атаман начал умолять его отложить эвакуацию добровольцев.

— Послушайте меня, Антон Иванович! Может быть, еще не все потеряно. Я сделаю последнюю попытку разбудить моих казаков. Я соберу всех их военачальников, я им все объясню. Они поймут, что их первый долг — защищать свою землю!

Они не поняли. Покинув собрание — свой последний шанс, — Каледин пустил себе пулю в лоб.

Когда в ночь с 22 на 23 февраля отдали приказ об отходе, губернатор Ростова, генерал Богаевский, и его штаб оказались единственными казаками, присоединившимися к Добровольческой армии.

«Донские казаки еще не восприняли ни большевистской идеологии, ни нашей, — делает вывод Деникин. — Они богаты, сыты и мечтают лишь извлечь выгоду как из нас, так и из красных. Они опомнятся лишь тогда, когда большевики возьмут их за горло!» И Богаевский, к которому Деникин обратился с этими словами, грустно опустил голову: «Генерал судит нас слишком сурово… Увы! Он имеет на это основания».

Командующие Добровольческой армией 22 февраля 1918 года держали свой последний совет в доме Парамонова, временной штаб-квартире Ставки в Ростове. События разворачивались все стремительнее. Большевики распустили Учредительное собрание, только четверть которого оказалась лояльно настроенной по отношению к ним. В Брест-Литовске они подписали с немцами сепаратный договор, имевший самые тяжелые последствия для России. Воюющими сторонами, включая и союзников, признавалась независимость Украины. Царь и его семья продолжали находиться в заключении в Тобольске в Западной Сибири. Троцкий и Ленин отказались от своих намерений создать вооруженные силы только из солдат Красной гвардии и сочли необходимым превратить эту «импровизированную идеологическую милицию» в «настоящую регулярную дисциплинированную армию» — как заявлял Ленин.

Какую роль могла играть в национальной и международной политике маленькая Добровольческая армия? Алексеев отвечал на это вопрос совершенно по-русски:

— Мы зажгли факел. Сейчас его огонь еще слаб, но нужно, чтобы во мраке, покрывающем Россию, этот крохотный огонек продолжал гореть.

Генералу Алексееву исполнилось шестьдесят лет. Но ему можно было дать гораздо больше — настолько изнуренность организма и хрупкость здоровья бросались всем в глаза. Волосы и усы его совершенно поседели. Генерал страдал болями в пояснице, в последние месяцы болезнь усилилась, мешала ему садиться верхом на лошадь и вынуждала долгое время оставаться в горизонтальном положении. Лишь взгляд и речь сохраняли свою былую яркость и убедительность.

Корнилов стал еще больше походить на монгола — длинная шинель с высоким каракулевым воротником, папаха, натянутая до самых глаз. Никогда он не предполагал, что в зените славы, в сорок восемь лет станет главнокомандующим армией, едва насчитывающей… 3500 человек! Корнилов попрощался со своей женой, дочерью и сыном, которых оставлял без денег под защитой едва знакомых ему людей.

— Что-то мне говорит, — сказал он пророчески едва слышным голосом, — что это до свидания на самом деле прощай!

Деникин тоже был озабочен: он расстался на некоторое время со своей женой. Она поселилась под своей девичьей фамилией у некоей госпожи Яблоковой на улице Дмитриевской. Они сохранили в секрете свое бракосочетание, и Ася не боялась большевистских репрессий, но… у ее квартирной хозяйки жил племянник. Деникин его мельком видел, это был красивый молодой человек… Стараясь изгнать из своего сердца рождающуюся ревность, генерал с воодушевлением повторял, разделяя мнение Алексеева:

— Если в этот трагический час нашей истории не найдется хотя бы нескольких человек, готовых противостоять большевистскому безумию и преступлениям, готовых пролить кровь за погибающую Россию, то наш народ не народ, а… дерьмо!

Адъютант Корнилова пришел сообщить, что все части в сборе. Настал час отправления. Главнокомандующий, отбросив мрачные мысли, вновь обрел свою обычную энергию:

— Идемте!

Он вышел из дома Парамонова в сопровождении Деникина. Антон Иванович (чей багаж затерялся между Новочеркасском и Ростовым) был одет в старое демисезонное пальто и гражданский костюм, обут не в сапоги, а в плохие городские ботинки на тонкой подошве, но тем не менее сохранил военную выправку. Алексееву помогли сесть в кабриолет; здесь же находился кожаный сундучок, содержащий все, чем располагала Добровольческая армия, — 6 миллионов рублей. Другие командиры и весь штаб отправились пешком, как и большинство добровольцев.

В Ростове шел снег. Ночь выдалась непроглядно-темной, дул ледяной ветер. Иногда раздавались выстрелы: большевики были недалеко. На юге небо было освещено пламенем пожара: горели склады. Маленькая колонна, пробираясь по сугробам между домами с закрытыми ставнями — слепыми и враждебными, — направлялась к казармам Ростовского полка, где было назначено место сбора. Отсюда добровольцы двинутся по новочеркасской дороге, чтобы, отклонившись на восток, оторваться от красных.

Так начался этот первый антибольшевистский поход, о котором позднее — в 1932 году — один английский писатель, бывший военный корреспондент Джон Эрнест Хогсон, скажет: «Будущие поколения, вне всякого сомнения, оценят начало Добровольческой армии как один из наиболее высоких военных подвигов…»