Зная, что поезд отходит только через час, они решили немного размять ноги. Какие-то люди под взглядами зевак клеили на стенах афиши. Стекалась толпа:

«Всем! Всем!

Генерал Корнилов сбежал из Быхова с четырьмя своими сообщниками! Военный революционный комитет рассчитывает на поддержку народа в безжалостном подавлении всякой попытки контрреволюции».

Другая афиша была подписана председателем Комитета железнодорожников:

«Корнилов сбежал из Быхова с четырьмя сотнями текинцев. Они направляются к Жлобину. Я прошу всех железнодорожников принять необходимые меры для ареста Корнилова. Об его аресте прошу немедленно меня информировать!»

Люди читали. Они надеялись, конечно, получить какие-то сведения с места военных событий или узнать о конце войны. Их лица выражали безразличие и разочарование.

Деникин и его попутчик направились к паровозу. Рабочий с таким черным лицом, что нельзя было разглядеть его черты, загружал лопатой уголь. Машинист смотрел, как он работает, и курил. Вдруг рабочий вставил лопату в кучу угля и, плюнув, сказал:

— Надоело мне работать на буржуазию! Машинист бросил окурок:

— Это ты мне говоришь?

— Да, тебе! Я надсаживаюсь, чтобы загружать твой проклятый паровоз, а ты стоишь и куришь, скрестив руки!

— Но когда поезд отойдет, ты будешь стоять, скрестив руки, а я буду работать.

— И ты называешь это трудом! Крутить спокойно двумя пальцами рукоятку и зарабатывать в два раза больше, чем я!

Генерал и подпоручик вернулись в купе.

Оно было переполнено вновь вошедшими солдатами, обсуждавшими объявления. Деникин взобрался на верхнюю полку и уснул лицом к перегородке.

Время подходило к завтраку, когда поезд остановился посреди поля. Прошло полчаса. Пассажиры начали толпиться у дверей, пытаясь узнать, в чем дело. Солдат, рассказывавший о яйцах величиной с арбуз, в конце концов объяснил:

— Кажется, всех проверяют. Кого-то ищут.

Рука Деникина скользнула в карман и сжала рукоятку пистолета, который принесла ему Ася.

Прошло полчаса. Поезд тронулся. Проверка была отложена до следующей станции, так как проверяющим не удалось протиснуться в коридор.

Один из недавно вошедших солдат пробормотал:

— Бьюсь об заклад, что знаю, кого ищут.

— Тогда скажи.

— Эту сволочь Керенского!

И после некоторого молчания:

— И может быть, я знаю, где он…

Все, казалось, заинтересовались. Солдат наслаждался произведенным эффектом и, взяв своих товарищей в свидетели, указал на Деникина:

— Вы его знаете, этого гражданина, который лежит там, наверху и делает вид, что спит? Уже давно за полдень, а он все лежит, повернувшись к нам спиной.

Чиновник по налогам сделал попытку вмешаться:

— Это не Керенский, это поляк.

— А откуда ты знаешь.

— Он мне сам сказал.

— То же мне, доказательство! Я Керенского знаю. Я видел его портреты, их также в газетах печатали. Меня не проведешь! Я хотел бы увидеть рожу твоего поляка.

— Эй, ты, там, наверху, покажись-ка нам!

Чья-то рука схватила Деникина за рукав, генерал повернулся и свесил голову вниз. Сидящие внизу солдаты смотрели на него.

Посыпались вопросы:

— Так это он?

— Ты его узнаешь?

— Это Керенский?

Немного смутившись, солдат честно признался:

— Нет. Это не он. Не похож.

Все засмеялись его промаху. Поляку, теперь свободному от подозрений, в виде извинения вручили стакан чаю.

В Конотопе всех попросили выйти, проверяли документы. Все выходы с вокзала строго охранялись. Однако вход в буфет был свободен. Деникин и Любоконский выбрали свободный столик рядом со столиком начальника патруля, попивавшего чай в ожидании, когда его люди закончат работу. Провели арестованных — трех молодых людей и старика. Клиентов, сидящих рядом с начальником, проверять не стали.

Вернулись к поезду, его пришлось брать приступом. Дюжина новых пассажиров толпилась в купе. Это были солдаты, которые, законно или нет, возвращались домой. Самый пожилой — около пятидесяти лет — занял верхнюю полку. Остальные начали вспоминать:

— Ты помнишь, Митька, офицера, который нас продал?

— Тот, который загородил нам сзади путь, чтобы все шли на бойню?

— Да. Он получил свое!

Один из их друзей захотел похвастаться.

— Мы догнали двоих из них и добили их штыками. Деникин вскочил, сжал кулаки, но ему удалось овладеть собой. Любоконский же не сдержался:

— Вы убийцы.

Деникин положил руку на плечо подпоручика, тот замолк. Солдаты уже готовились дать отпор, когда заговорил «старик» с верхней полки:

— Он прав, этот парень. Мне смешно слушать ваши глупости. Офицеры не виноваты, что вы все трусы и только и думаете, как бы дезертировать.

— Прекрасно, а ты? Поезд идет не в сторону фронта.

— Я? Я возвращаюсь домой, меня демобилизовали. Вот посмотрите.

«Старик» порылся в кармане и протянул сальную бумажку.

— Мой приказ о демобилизации. Год призыва 1890. Я прошел всю войну в 25-й артиллерийской бригаде. Э! Постой, ты вверх ногами держишь мою бумагу. Это ты так учился читать?

Его товарищи расхохотались. Оскорбление, которое нанес Любоконский, было забыто.

Подпоручик сошел в Харькове. Генерал стал ждать поезд на Ростов-на-Дону. Нужно было встать в очередь, чтобы пройти обыск. В маленьком чемодане Деникина было лишь сменное белье и кусок мыла. Его польский паспорт не вызвал подозрений у проверяющих, даже не подумавших прощупать карманы его пиджака. Два силуэта в очереди обратили на себя внимание генерала: подпоручик и солдат — видимо, его ординарец — развлекали красногвардейцев шутками и пробивались вперед, чтобы пройти в вагон первыми. Деникин, прокладывая себе путь локтями, поднялся в тот же вагон, но «сидячих» мест уже не было. Два расторопных человека уже устроились в купе, где теснились еще восемь пассажиров. К удивлению генерала, ординарец поднялся и сделал знак Деникину.

— Эй! Вы, там, садитесь на мое место. Здесь слишком душно. Я лучше выйду в коридор.

Деникин сел. Ординарец был прав, запах человеческого пота и дурного табака был почти невыносимым. В купе «первого класса» бархатная обивка скамеек была разорвана, кожура семечек плавала в плевках, сальная бумага валялась между сиденьями и перегородками. Пассажиры начали разговор. В разговоре участвовали два черкесских торговца, четыре солдата, выдававшие себя за демобилизованных. Единственная женщина — вдова военного, сидела рядом с поручиком, возвращавшимся после короткого отпуска в свою часть на Кавказ. Он доверчиво разговаривал со своим соседом — подпоручиком, зашедшим в поезд с ординарцем, но тот отвечал односложно. Поручик шутливо возмутился:

— Я вам рассказал всю свою жизнь, а вы мне не сказали ни слова! Что вы делали до войны? В вашем возрасте и только подпоручик, это доказывает, что вы не кадровый офицер.

Подпоручик пробормотал несколько слов, которые нельзя было расслышать, отчетливо прозвучало лишь: «единственный сын»… «коммерция»…

На остановке поручик спросил:

— Не мог бы ваш ординарец сходить мне за папиросами?

— Пожалуйста.

Солдат, вернувшись, бросил пачку папирос и деньги. Шокированный этим дерзким жестом, офицер все же предложил папиросу.

— Спасибо, я не курю.

Поручик выбрал монетку и протянул ординарцу. Тот бросил ее в карман смеясь:

— Вот это другое дело.

Три солдата и женщина сошли на следующей станции, где в вагон больше никто не сел. Дон был уже близко. Дальше могли ехать только те, чьи бумаги удостоверяли необходимость их присутствия на этой, еще не занятой большевиками, территории. Контроль был очень строгим, но визит патруля в купе Деникина прошел без инцидентов. Услышав имя «Домбровский» и узнав о занятии своего попутчика, поручик обратился к поляку:

— Я уверен, что вас знаю! Мы, должно быть, встречались в Румынии. Я служил во 2-й дивизии. Вероятно, ваш санитарный поезд был прикреплен к нашей дивизии, не так ли?

Армейский корпус, в который входила 2-я дивизия, находился в Румынии под командованием Деникина. Последний начал уверять, что никогда не был в Румынии, никогда не соприкасался с офицерами 2-й дивизии… Поручик удивился: