— Очень на то похоже, — подтвердил доктор.
Вепперс подбросил клубок в руке два-три раза — клубок волосков весил бы больше.
— Ладно, — сказал он. — Так что это значит? Ведь она не была гражданкой Культуры или чем-то в этом роде?
— Нет, — сказал Сульбазгхи.
— И… не было никаких признаков того, что она сопрягается с каким-то оборудованием?.. — Вепперс перевел взгляд с доктора на Джаскена, который стоял с болтающимися окулинзами, его рука в гипсе была прижата на груди, другая рука упиралась в первую локтем, а пальцы непрерывно поглаживали кожу вокруг рта. Он продолжал хмуриться.
— Нет, — повторил Сульбазгхи. — Возможно, она даже не знала, что у нее есть эта штука.
— Что? — спросил Вепперс. — Как такое возможно?
— Эти штуки растут внутри вас, — сказал Джаскен. — Если это то, что мы думаем, то оно было внедрено в нее в виде семени, а потом разрослось в мозгу и вокруг. А достигнув полного развития, эти штуки связуются практически с каждой клеткой мозга, с каждым синапсом.
— Почему же тогда ее голова не была размером с корзинку для фруктов? — спросил Вепперс. Он ухмыльнулся, но ни Сульбазгхи, ни Джаскен никак не прореагировали. Это было очень необычно и не предвещало ничего хорошего.
— Такие штуки добавляют меньше полупроцента к общему объему мозга, — сказал Джаскен. Он кивнул головой в сторону лежащего на ладони Вепперса клубка. — Даже то, что вы видите, является по большей части полой структурой, а в мозгу полости заполняются мозговой жидкостью. Тончайшие нити настолько тонки, что невидимы невооруженным глазом, и, возможно, они сгорели в топке.
Вепперс уставился на это странное, внешне ничем не примечательное устройство.
— Но зачем оно было в ее мозгу? — спросил он у обоих. — Для чего? При том, что, как мы установили, это не придавало ей никакой суперсилы или чего-то такого.
— Эти штуки используются для записи мыслеразума, — сказал Джаскен.
— Души, за отсутствием слова получше, — сказал Сульбазгхи.
— Это для того, чтобы людей Культуры можно было реинкарнировать, если они умирают внезапно, — сказал Джаскен.
— Я знаю, — терпеливо сказал Вепперс. — Я сам интересовался этой технологией. Не думайте, что я завидую. — Он попытался изобразить еще одну улыбку. И опять никакой реакции. Должно быть, это серьезно.
— Понимаете, — сказал Джаскен, — не исключено, что эта информация — ее мыслеразум — в момент смерти была передана в какое-то другое место. В конечном счете для этого такие штуки и существуют.
— Передана? — переспросил Вепперс. — Куда?
— Недалеко… — начал было Джаскен.
— Я не понимаю, каким образом. — Сульбазгхи покачал головой, кинув взгляд на Джаскена. — Я тоже провел исследование. На это нужно время и комплект клинического оборудования. Мы ведь говорим о личности во всей ее сложности, обо всех воспоминаниях. Это невозможно передать за секунду-другую, как страничку какого-нибудь говеного текста.
— Мы здесь имеем дело с тем, что у инопланетян зовется Технология восьмого уровня, — презрительно сказал Джаскен. — Я не знаю ее возможностей. Мы сейчас похожи на первобытного человека, который смотрит на экран и говорит, что это невозможно, потому что никто не может с такой скоростью делать рисунки на стене пещеры.
— И все же пределы возможностей существуют, — гнул свое Сульбазгхи.
— Несомненно, — ответил Джаскен. — Но мы понятия не имеем, каковы они.
Сульбазгхи набрал в грудь воздуха, собираясь ответить, но за мгновение до того, как он открыл рот, заговорил Вепперс:
— Что ж, в любом случае, новости неважные, господа. — Он протянул руку, возвращая клубочек Сульбазгхи. Доктор взял его и сунул в карман своего лабораторного халата.
— Значит… — сказал Вепперс. — Если в этом содержался ее мыслеразум, то, вероятно, эта штука должна знать…
— Все, вплоть до момента ее смерти, — сказал Сульбазгхи.
Вепперс кивнул.
— Джаскен, — сказал он, — узнай у Йарбетайля, каковы наши отношения с Культурой.
— Слушаюсь, — сказал Джаскен, отвернувшись на мгновение, чтобы соединиться с личным секретарем Вепперса, который уже наверняка сидел за своим столом в гондоле исполнительного офиса «Ореола 7». Джаскен прислушался, пробормотал что-то, повернулся назад. — Господин Йарбетайль характеризует наши отношения с Культурой как туманные, — язвительно проговорил Джаскен, пожав плечами. — Не знаю, то ли он хочет пошутить, то ли еще что.
— Так, — сказал Вепперс. — Значит, практически никаких отношений с Культурой у нас нет, верно? — Вепперс посмотрел на двух своих собеседников. — Верно.
Джаскен покачал головой. Сульбазгхи сжал челюсти и отвернулся.
Все трое на мгновение испытали неприятное ощущение — «Ореол 7», который в течение двух последних минут бесшумно и эффективно принимал иную конфигурацию, покинул твердую землю в точно предусмотренное время и соскользнул по двум галечным желобам в высоком широком берегу к подернутым туманистой дымкой сонным водам внутреннего моря Олиджин. «Ореол 7», устремляясь вперед сквозь туман, превратился в гигантское лопастное колесо, при этом скорость его движения упала лишь немного.
— Очевидно, что мы должны разобраться со всем этим, — сказал Вепперс. — Джаскен, используй все ресурсы, какие будут необходимы. Информируй меня ежедневно. — Джаскен кивнул. Вепперс встал, кивнул Сульбазгхи. — Спасибо, доктор. Надеюсь, ты останешься на завтрак. А пока, если больше ничего нет, я, пожалуй, пойду оденусь. Прошу меня извинить.
Он направился к переходу, ведущему в его спальню, в настоящее время сочлененную с гондолой-гостиной. Как это иногда бывало, Вепперс и на сей раз почувствовал, что покачивание «Колеса», двигающегося по воде, вызывает у него тошноту.
Он не сомневался, что это пройдет.
ГЛАВА 8
Планета снаружи была очень большой, синей, белой и яркой. Она вращалась, как обычно вращаются планеты, но увидеть это в режиме нормального времени было невозможно. Казалось, она двигается только потому, что двигается место, где он находился. Место, где он находился, было вне планеты, и оно двигалось. Место это располагалось над планетой, и оно двигалось. Место, где он находился, называлось Заброшенная космическая фабрика, и он ждал появления врагов — пусть появятся, и тогда он сразится с ними. Это он и делал — сражался. Для этого он и был создан. То, чем он был, то, что изнутри определяло его существо, было создано, чтобы сражаться.
Та вещь, в которой он находился, была вещь, «она», но он не был этим «она», он был он. Он был мужского пола. По крайней мере прежде. Он еще оставался тем, кем был прежде, но при этом он находился внутри этой вещи, которая была предназначена и создана для того, чтобы сражаться и, возможно, быть уничтоженной. Но не он. Он не подлежал уничтожению. Он оставался тем, кем был. И еще он находился где-то в другом месте, и именно там он должен был пробудиться, если вещь, в которой он находился, будет уничтожена. Вот так все было устроено.
— Ватюэйль? Капитан Ватюэйль?
Они снова говорили с ним.
«Мы проигрываем», — думал он просматривая последние схемы. Впрочем, схемы были и не нужны — отойди на чуть подальше от всего этого, прокрути все, что случилось со времени начала войны, — и увидишь, как оно само пишется перед тобой.
Вначале их постигали катастрофы, потом пришли успехи, потом их постоянно отбрасывали назад, потом они собрались с силами и после этого вроде бы переломили ситуацию почти на всех фронтах, добиваясь побед почти повсеместно… потом выяснилось, что фронты и не фронты вовсе, фронты (или, по крайней мере, те места, где его сторона была сильнейшей и побеждала) были похожи на упрямые обрывки воздушного шара, который, как выяснилось, взорвался уже некоторое время назад; просто не было времени услышать этот взрыв. Они продвигались вперед так, как продвигаются клочки взорвавшегося воздушного шара: безнадежно вспархивая и падая, совершенно бесполезные и безвредные, как шрапнель из перьев.