Быстрые шаги Верочки глохнут в пушистости яркой ковровой дорожки, которой устлан пол коридора. И ей кажется, что она ступает по трясине, затянутой предательским мхом. На душе нехорошо, неспокойно. Верочка торопливо перебирает в уме свои «грехи», пытаясь угадать причину вызова к директрисе. «А может, просто какая-то ерунда? Нет, — решает она. — Скорее всего донос. Если донос, то это — дело рук мадемуазели». Классная дама семенит вразвалку рядом. Девочка бросает на мадемуазель сверкающий взгляд. Но толстуха с тройным подбородком и повадками казарменного служаки, которую институтки прозвали «капралом», шествует с самым невозмутимым видом, и на лице ее ничего не прочтешь. Она будто и не смотрит на Веру, однако видит каждое движение воспитанницы. Круглое, как луна, безбровое лицо классной дамы чем-то напоминает восточного идола. «Интересно, — некстати подумалось Вере, — все наставницы тощие, а эта… С чего бы?» Полнота, пожалуй, единственное отличие «капрала» от своих сестер по профессии. В остальном она походит на них: такая же мелочная, мстительная, желчная. Вот почему Вера так не любит ее.

«Капрал» пыхтит. Она идет быстрым шагом, почти бежит, стараясь не отстать от своей спутницы. Ей-то известна причина вызова Верочки к директрисе. Вызов этот не сулит ничего хорошего несносной девчонке, осмеливающейся публично дерзить ей.

А Верочку вдруг охватывает нестерпимое желание досадить мадемуазели. Она ничего не может с собой поделать. Ей трудно устоять против соблазна. Проходя мимо кресел, Вера нарочно с силой проводит рукой по атласной обивке. Она знает: наставница не выносит этого звука. Тем лучше. Обивка взвизгивает так противно, что старую деву передергивает.

— Булич, прекратите!

— А что я делаю, мадам? — с подчеркнутым удивлением осведомляется Верочка, особенно упирая на последнем слове.

— Не мадам, а мадемуазель. Прошу вас раз и навсегда запомнить. — Классная наставница задыхается от злости. Слова она цедит сквозь зубы.

— Я постараюсь, — улыбается воспитанница и уже совсем озорно, по-мальчишески, хлопает по плечу бронзового рыцаря, держащего канделябры. «Капрал» пытается поймать Веру за руку, но она ловко ускользает и еще быстрее шагает вперед.

— Непозволительно дерзка. И это в четырнадцать-то лет, — с возмущением бормочет про себя мадемуазель.

Перед массивной, украшенной резьбой дверью «капрал» останавливается. Она приглаживает волосы, расправляет плечи и собирается постучать, но институтка опережает. Толкнув дверь, Верочка решительно шагнула в кабинет директрисы Родионовского института благородных девиц. Мадемуазель входит бочком, осторожно.

В кабинете светло и просторно. На полу медвежьи шкуры. С книжного шкафа на девочку с любопытством уставилось чучело любимого директрисой попугая. Директриса сидит за письменным столом, ножками которому служат искусно выточенные драконы. Верочка быстро окидывает директрису взглядом. Это сравнительно молодая дама с тонким, аристократическим лицом. Прямо над ее головой — портрет императора Николая II. Портрет так велик, что на его фоне директриса выглядит куколкой, сердитой куколкой в своем темном, строгом платье.

Чуть поодаль в удобном кресле развалился огромный, жилистый, будто собранный из пружин, архиепископ Андрей, в миру князь Ухтомский. Верочка сразу узнает его по буйной вороной гриве, падающей на широкие атлетические плечи, и изможденному, вечно хмурому лицу аскета.

Архиепископ — личность видная. В губернском обществе он играет заметную роль. Не лишенный ума, хитрый, по-европейски образованный, князь выгодно выделяется на фоне священнослужителей из семинаристов. Именитого монаха наперебой приглашают в самые избранные салоны. На сиятельных вдов и пресыщенных дам его ораторские способности, аристократические манеры, фанатически горящие глаза производят неотразимое впечатление. Злые языки поговаривают, будто не совсем равнодушна к архиепископу и директриса, будто и ее «не миновала чаша сия».

Верочка, сохраняя внешне спокойствие, делает реверанс, а сердце бьется часто, гулко. Директриса милостиво кивает и… молчит. Верочка чувствует, что у нее начинают пылать щеки, но головы не опускает, смотрит твердо и прямо. И все-таки девочка немного трусит. Ей очень хочется, чтобы все быстрее кончилось, все равно как, только быстрее, быстрее, Она мысленно корит себя за подленькую трусость и все же трусит все больше и больше. А директриса не спешит. Она медленно, спокойно складывает свое вязанье, поглядывая на мадемуазель, которая стоит рядом с Верочкой, подобострастно уставившись на директрису, едва дыша.

Вера Булич — воспитанница института благородных девиц в Казани в 1904 году.

В томительном молчании проходит несколько минут. Наконец директриса обращается к институтке:

— Булич, почему вы отказываетесь посещать уроки закона божьего? В чем дело?

«Тон, кажется, доброжелательный, — отмечает про себя Верочка, — но можно ли ему доверять?»

— Может быть, вам не нравится отец Василий? — продолжает допытываться директриса.

Верочка нервно, похолодевшими пальцами теребит передник.

— О нет, мадам. Дело совсем не в этом.

— Так в чем же? — Соболиные брови директрисы удивленно зашевелились.

Архиепископ, не обративший вначале внимания на девочку, тоже заинтересовался. Он уселся в кресле поудобнее и уставился на воспитанницу своими горящими глазищами. А Верочка не торопится с ответом и все теребит, теребит свой передник, пытаясь собраться с мыслями.

— Оставьте фартук в покое и потрудитесь отвечать! — резко, как удар хлыстом, бросает директриса. И голос ее звучит теперь совсем не доброжелательно.

— Пардон, мадам, — неожиданно вмешивается «капрал», — я хочу… я должна рассказать о Булич ужасные вещи. Просто ужасные!

Директриса окидывает мадемуазель таким взглядом, что та вся съеживается и замолкает.

— Булич, — звучит властный голос директрисы, — потрудитесь-ка сами объяснить свое поведение.

А что Вере сказать? Правду? Нельзя! Скандал неминуем. Представиться глупенькой? Но это унизительно. Солгать? Нет! Лгать она не умеет и не будет. Зачем выкручиваться, хитрить, когда Верочка убеждена в своей правоте. Уж лучше молчать. «Больно упрямая», — говорит о ней няня. Ну и пусть.

Директриса начинает злиться:

— Ну как? Вы долго намерены молчать?

Но Верочка продолжает молчать.

Директриса громко постукивает каблучком, будто отсчитывает секунды. Тогда вновь вмешивается мадемуазель:

— О, мадам, разрешите, простите. Ведь это — негодница. Она — безбожница. Она потеряла всякий стыд. Только и знает, что смущать ангельские души наших девочек. Представьте себе: Библию (голос наставницы начинает дрожать, преисполняется ужасом и благоговением), Библию называет сказкой…

Директриса поражена и возмущена.

— Булич, это правда?

Но что это? Институтка, похоже, не испытывает никакого смущения. Больше того: она и волноваться перестала и даже свой передник оставила в покое. Да, да. Факт. Булич смотрит на директрису прямо, в упор. В ее взгляде решимость.

— Да, правда! — произносит она полушепотом, но твердо и уверенно.

— Позор! — Голос директрисы поднимается до самых высоких нот. — Вы… Вы дочь дворянина, русского дворянина — и такие слова! Пьяный мужик не позволит себе ничего подобного. Вы безнравственная дрянь, которой не место среди воспитанных людей, в приличном обществе.

Кровь бросается Верочке в лицо. Как ей хочется стать большой, сильной. Вот подойти бы и стукнуть кулаком по столу… Посмотреть, как побелеет от ужаса эта противная, кривляющаяся куколка. Но разве в состоянии она это сделать? И от сознания собственного бессилия у девочки на глаза навертываются слезы.

Архиепископ, до этого молча наблюдавший развертывающуюся у него перед глазами сцену, решает вмешаться. Он давно отбросил книгу, которую небрежно листал, и внимательно рассматривает Верочку. Он видит, что девочка совсем не похожа на большинство институток: томных, застенчивых. Выражение ее миловидного лица свидетельствует о воле, о твердом характере. «Нужно поскорее найти путь к сердцу заблудшей овцы», — думает про себя архиепископ. На его лице выражение участия, он доброжелательно улыбается, глядя на Веру.