Весь дальнейший путь до места назначения прошел без каких-либо происшествий. И только в комнате у Мариши Макар преподал юной революционерке урок конспирации…

…Вера живет в тесной квартирке двухэтажного домика, который теряется в массе таких же старых, покоробившихся от времени построек. Хозяева не богаты. Единственная роскошь в доме — переходящие из поколения в поколение перины. Родители мечтают об одном — увидеть своего сына в гимназической форме. Вера репетирует мальчика, денег не получает, но находится на полном пансионе.

У Веры отдельная каморка с маленьким окошком. Оно выходит во двор, откуда ветер доносит запахи кухни. Окно плотно занавешено: так удобнее. Поздно вечером, когда все укладываются спать, Вера принимается за работу.

Вот и сейчас все уже спят. Вера развела краску, разложила гектограф, в руках валик. Привычным движением руки она печатает. Готовые прокламации на столе, кровати, стульях…

…И вдруг в ночную тишину врываются резкие удары. Мгновение — и вдребезги летят стекла. Уже ломают дверь.

Квартира переполнена жандармами и городовыми. Предводительствует штатский. «Из охранки», — догадывается Вера.

Охранник похож на селедку своими бесцветными, навыкате глазами и узким лицом.

— Отдайте оружие, — требует он.

— Возьмите, — иронизирует Вера.

Грубые лапы хватают Веру, ощупывают ее тело, больно выворачивают руки. Начинается обыск. Разбирают полы, рвут и режут на части перины и подушки, бьют хозяев.

— За что вы их? — возмущается Вера.

Лютая ненависть бушует в ней. Они избивают невинных людей из-за нее, а она не в силах им помочь, защитить их. Вера вырывается, гневно протестует. Из Вериной груди вырывается истошный вопль, она выскальзывает из рук полицейских и с неистовством начинает наносить им удары.

Ее бросают на пол, топчут ногами. На короткое время она теряет сознание. Из носа и изо рта у нее течет кровь. Тело Веры как стариковское в осеннюю погоду: ломит, болит. Скрипучий голос жандарма только обостряет боль. Вера не слушает вопросов охранников. Ее мысли далеко: она думает — кто еще арестован? Кто повинен в провале? Продолжающиеся побои не производят на нее никакого впечатления.

…Опоясывающие Веру веревки глубоко врезаются в тело, вызывая нестерпимую боль.

С болью она уже как будто совладала. Не справиться ей только с чувством ненависти. Каждая ее частица дрожит от злости.

Уже месяц, как Вера в заключении[17]. Времени хватило, чтобы насмотреться на человеческие муки, на страдания людей.

Ярославская тюрьма битком набита политическими. На верхних этажах — камеры смертников. Сейчас двенадцать большевиков ждут казни. Осужденные на смертную казнь находятся под особым надзором. Атмосфера ожидания смерти лежит не только на смертниках. Она давит на всех. Каждый заключенный думает о судьбе своих товарищей.

Несмотря ни на что, эти смертники бодры. Они полны веры и своей железной выдержкой, своим примером зажигают сердца всех окружающих.

Тюрьма живет: голодовки сменяют протесты, и наперекор тюремщикам разносятся песни, вливающие в людей уверенность и силу. Запевают смертники.

В тюрьме введен террор. Вновь назначенный начальник[18] славится своей жестокостью. Царские сатрапы начинают отличаться. Избиения чередуются с карцерами. Режим жесточайший. Но даже в этих условиях заключенным удается переписываться и сохранять связь с товарищами на воле.

Сидящему в камере смертников большевику Козюлину из Костромы готовится побег. Через Веру идут письма на волю. Козюлин обитает как раз над Вериной камерой. Связаться с ним помогает тюремная азбука, а потом начинается переписка. Записка закатывается в хлеб, и «ксива» через окно по веревке опускается вниз. Получить письмо, отправить дальше корреспонденцию — дело минутное. Для «почты» отведено вечернее время. Путешествие мякиша на фоне серых стен в темноте остается незаметным. Дальнейший путь писем пролегает через камеры «должников». Это заключенные банкроты — привилегированная часть арестантов, которым дозволено свободно передвигаться по тюрьме и разрешены внеочередные свидания.

В. П. Брауде в Казанской тюрьме в 1915 году. Была осуждена по процессу Казанского комитета большевиков.

Все шло хорошо. Но однажды чуть не перехватили «ксиву». Ищейки что-то пронюхали. Начинается повальный обыск.

В руках у Веры только что полученная записка. Неожиданно на пороге камеры появились тюремщики во главе с самим начальником тюрьмы. Не успевают они приблизиться к ней, как Вера молниеносно хватает горящую керосиновую лампу и бросает в лицо начальнику. Пока ошеломленные тюремщики спасают пылающую бороду своего шефа, Вера успевает проглотить записку к Козюлину. На нее набрасываются, избивают, за волосы тащат по коридорам и лестницам, почти голую бросают в ледяной, темный карцер. Дальше Вера ничего не помнит.

Теперь начальник тюрьмы покажет ей, на что способны царские сатрапы, пришедшие в ярость.

Карцер настолько мал, что двигаться невозможно. Это сырой каменный мешок, весь в темно-коричневых пятнах. Холод сковывает тело, подбирается к сердцу. Чтобы не замерзнуть, надо стать на колени и сжаться. Кажется, что от этого становится теплее. С каждым днем Вера чувствует себя все хуже. Боль в боку не дает вздохнуть. От сырого промозглого воздуха кружится голова.

Следователь и здесь не оставляет ее в покое. По три раза в день открывается дверь. Не рискуя переступить порог, следователь, предусмотрительно закрывая нос душистым платком от дурного воздуха, изводит Веру советами.

Сколько она здесь пробыла? День, месяц, год, вечность? Тело тупо ноет. Отбиты почки и легкие. Опухшие суставы рук и ног не дают покоя. Иногда начинает казаться, что это продолжается бесконечно. И даже тогда, когда понимаешь, что все-таки наступит конец — должен же он наступить! — все равно время тянется немыслимо долго. Да, время тут какое-то особенное, непохожее на обычное. Может быть, потому, что утро, день, вечер, ночь ничем не отличаются друг от друга. Та же темень, то же гробовое молчание. А может быть, все дело в неотступных думах.

И странно, когда вдруг обнаруживаешь, что прошло три месяца.

Наконец перевод в тюремную больницу. Белые простыни подчеркивают желтизну и прозрачность лица и рук. Свежему человеку с воли может почудиться, что перед ним мертвое лицо. Это чернота под глазами создает такое впечатление.

Но Верины глаза по-прежнему полны жизни. Они твердо верят в дело, которому она служит.

В больнице режим чуть послабее, но все же тюремный. Здесь не мешают мечтать. Когда закроешь глаза, приходят чудные фантазии. Нет, не фантазии, а реальные мечты. Вера воочию видит огромные массы. Тысячные, стотысячные, миллионные массы людей. Над ними реют красные флаги. У людей радостные, праздничные лица, в петлицах красные банты, их носят открыто. Полиции не видно. Да ведь это революция!!! Царь сброшен. Власть у рабочих. Тепло разливается в Вериной груди от этих мыслей. А действительность мрачна…

Ни отбитая почка, ни больные легкие (у Веры открытый туберкулез), ни слезные ходатайства родителей — ничто не спасет врага престола…

Власть предержащие знают, как расправиться с крамольницей, как быстрее и вернее доконать ее. И совсем больную, изможденную, с высокой температурой, в ноябре 1907 года Веру везут в далекую ссылку.

И все последующие годы, вплоть до Февральской революции, это непрерывные тюрьмы, ссылки, побеги, эмиграция, возвращение на родину и снова аресты.

Свобода для нее в эти годы — это короткие, мелькающие промежутки между арестами. Но, несмотря ни на что, борьба продолжалась.

«Я еще, вероятно, больна, раз меня одолевают мысли о прошлом», — подумала Вера Петровна. А потом вдруг снова вспомнила ту зловещую ночь…