Каким с первой встречи запомнился Гамзат, таким и представляется он мне на протяжении следующих лет. Он менялся мало. Старость его, казалось, обходила… Тяжело ударила его в пору Великой Отечественной войны потеря двух старших сыновей. Может, с этого времени и начали утекать его силы? Внешне это не сказывалось. Никогда он не был столь деятелен, как именно в те годы. Для того чтобы ближе быть к общественной жизни республики, он переехал в Махачкалу. П. Павленко вспоминал, как Цадаса, будучи в Москве, рассказывал ему и Н. Тихонову: «Работаю много… Иной раз по неделям с коня не слезаю. Тут нужна песня о смельчаках-детях аула, там – приветствие молодым, уходящим на фронт, или стихи о женщинах-труженицах, – и все зовут, все торопят, и нельзя отказать, и надо ездить, и читать, и слушать, и видеть…»[3]. Он успевал все. В 40–50-е годы поэтические «амбары» Цадасы были богаты, как никогда. Это было для него время напряженной общественной деятельности – депутат Верховного Совета, борец за мир. И время все длящегося творческого вдохновения, подвижнического и радостного труда в полном обладании мастерством. Как одну из самых дорогих книг моей «кавказской» библиотеки я храню «Три поэмы» Цадасы с его надписью арабскими буквами: «…от старого автора Гамзата из Цада – небольшую книжку». Дата 1950 год. Последнее на русском языке прижизненное издание. И рядом – одновременно вышедший маленький сборник стихов Пушкина в переводах Цадасы, предмет творческой гордости поэта. Его я берегу не только потому, что и это – память: издание стало большой редкостью. Всякий раз, взяв сборник в руки, я дивлюсь ему, как чуду. Пушкин пришел в горскую саклю после Октября, и Гамзат не расставался с ним до конца дней. Великое обогащение души принесла Цадасе русская литература! К тому, чем поэт владел с юности – народная песня, поэзия Востока, – она прибавила «Евгения Онегина», лермонтовских «Демона» и «Мцыри», басни Крылова, прозу Толстого, Чехова, Горького… Все это пришло к Цадасе уже в зрелые годы, и было тем значительней для него, чем глубже воспринималось. На склоне лет Гамзат обнародовал переводы пушкинских шедевров: «Деревня», «Во глубине сибирских руд», «Памятник». Он перевел «Руслана и Людмилу». Разве не чудо, что наше время подарило ему счастье познания Пушкина, любви к Пушкину?! Это он о себе сказал: – России светоч и отрада! Сыны Кавказа тем горды, Что им дано вкушать плоды Густого пушкинского сада. («Пушкину». Перевод С. Липкина) Родное и русское сплелись неразъединимо. Русское стало родным. Именно в предвоенную и послевоенную пору Цадаса открыл для себя новые жанры: комедия и драма, басня, сказка для детей и, наконец, венчающая жизнь сюжетная поэма, в которой впервые во весь рост встал перед дагестанским читателем человек современности, герой трудового и ратного подвига. Не угас обличительный пафос, но изменились объекты сатиры Гамзата Цадасы. Теперь она была направлена против тунеядцев, хапуг, нравственной нечистоплотности. Изящней, тоньше, сложнее духовно зазвучала лирика Цадасы… Трудно, да и вряд ли необходимо, перечислять все, написанное Гамзатом. Цадаса поднимался и рос вместе со своей страной… Подобно неутомимому пахарю, Цадаса поднимал самые глубинные пласты жизни. Слово его и сегодня в общественной жизни Дагестана занимает особое место. Творчество его воплотило и выразило лучшие качества горского характера. * * * Как бы ни был значителен художник слова, творчество его непременно проходит беспощадное испытание временем. Выживает лишь высокое. К книгам мастера обращаются новые поколения читателей. Каждое прочитывает и принимает их по-своему. В 30-е годы превыше всего ставили сатиру Цадасы. В Великую Отечественную сильнее воспринималась его патриотическая лирика и песни. Читатель 70-х годов оценит в поэзии Цадасы мудрость, нравственную чистоту, требовательность… Остается, не меркнет эстетическая ценность, художественная красота стиха. Шедеврами горской поэзии были и продолжают оставаться стихотворения Цадасы «Письмо семье из Москвы», «Застольная песня», «Уроки жизни», «Старость и болезнь», «Поэту Махмуду». Неувядаемо свежи дышащие любовью к жизни поэмы, сатиры, басни и сказки Гамзата Цадасы… Человек редкостного таланта, неповторимого, как всякий истинный талант, Цадаса остался жить в памяти своего народа. Создатель нового реалистического языка, новых литературных жанров, классик, чьи строки бытуют в пословицах. Живо благодарное воспоминание о его личности, о примере его жизни, ставшей как бы мерилом нравственной требовательности, душевного благородства, доброты и честности. Так было с Ованесом Туманяном в Армении, Дмитрием Гулиа в Абхазии, Кязимом Мечиевым в Балкарии. Так бывает только тогда, когда поэт истинно народен. Наверное, это высшая форма признания художника, самый прекрасный ему памятник. Н. Капиева Стихотворения Муталимская песня Аульчане, земляки, В ночь, когда вы из муки Приготовили хинкалы, Что размерами не малы, В ночь, когда вы животы Довели до маяты, Хоть бы каждому десяток Вы яиц из-под хохлаток, Хоть бы тоненький кусок Сала каждому с вершок, Хоть бы сыр по скромным мерам С колесо арбы размером, Хоть бы всем ишачьи уши, Хоть бы малость бычьей туши От хвоста и до рогов, Хоть бы гору пирогов, Да по кругу колбасы, Да вина – смочить усы, Да бузы по целой бочке, Да по белой ханской дочке, Под луной в краю родимом Поднесли вы муталимам! [4]Стихи о харчевне Что правда, то правда: любую затею Исполнит богач, ибо деньги в чести. Пословицу знаем: легко богатею Заставить цветы и на скалах цвести. Взгляните-ка: те, кто набили карманы, Внушив обездоленным зависть и страх, Открыли гостиницы и рестораны, Желая прославиться в наших горах. Продать бы участок и домик мой древний, Открыть бы лавчонку и бедность убить! О, если б, назло богачам, для харчевни Я мог бы немного грошей раздобыть! Завистником стал я, признаюсь вам, братья, С тех пор как харчевню завел Хаджияв. Упорно богатством хочу обладать я, На кухне его наслажденье познав. С чего началось? На воротах лачуги Увидел фанеру и надпись на ней: «Есть деньги, приятель? Зайди на досуге, — Большой интерес ожидает гостей». «Ну, – думаю, – лес надо сплавить весною!» Душа загорелась, как надпись прочел. «Я чрево пожалую пищей мясною!» С папахой под мышкой в харчевню вошел. Ко мне подскочили слуга с кашеваром, На камне щербатом велели мне сесть. «Немного терпенья, – воскликнули с жаром, — У нас хорошо ты сумеешь поесть!» Приносят мне суп – вы послушайте, люди! — Соленый, как море, холодный, как лед. Без сахара чай в деревянной посуде С поломанной ложкой слуга подает. Покрытое пылью и плесенью тесто Подкинули мне вместо хлеба на стол. Отличная пища! Прекрасное место! Не надо жалеть, что сюда я зашел! Хозяин харчевни, да будь ты неладен, Твой чай – это солью посыпанный мед! А суп? До чего же твой суп непригляден, Болотной водой от него отдает! Навис потолок, словно своды пещеры. Трепещешь: а вдруг на тебя упадут! А стены из глины убоги и серы… И это – порядок? И это – уют? Откажется лошадь, сгорая от жажды, От этого супа: в нем столько червей! Прокисшего хлеба отведав однажды, Заплачет осел о судьбине своей. Пусть лучше в тюрьму меня бросит чиновник, Чем в этом хлеву мне пиры пировать, Пусть лучше в меня злобный выстрелит кровник, Чем в этом хлеву мне чаи распивать! Как только я встал, подбежал ко мне сразу Хозяин: «Скажи мне, хорош ли прием?» «В глаза не хвалю, чтобы не было сглазу, Но соли – обилие в супе твоем. Я жил в городах, посещал я деревни, Меня и на празднества звали не раз, — Нигде я не видел подобной харчевни, Нигде так живот не набил, как сейчас. Мне чай подавали в стаканах стеклянных, А ты, молодец, подаешь в деревянных. В тарелке друзья подавали мне суп, Ты – в глиняной кружке: не так ты уж глуп! Бывает и мясо в тарелке, я знаю, — Увы, позвонками твой суп знаменит! Везде предлагали мне сахару к чаю, — Ты думаешь: сладость мне вред причинит. И правильно: разве на праздник пришли мы? Не любо – не ешь, возвращайся назад! Не свадьбу же сын твой справляет любимый, — Кому не по нраву, пусть дома едят!» Я выйти решил, но хозяин и слуги Вскричали: «Плати нам за суп и за чай!» Едва только двери открыл я в испуге — Схватили за шиворот: «Деньги давай!» Затылок тогда почесал я, признаться, Хотя не чесалось в затылке ничуть. С последней копейкой пришлось мне расстаться… Эх, брюхо вспороть бы и пищу вернуть! Не денег мне жаль, – мне обидно и горько, Что в горле застряла хозяйская корка; Не злюсь я на бедность – давно к ней привык, — Мне жаль, что от супа – в ожогах язык! К чему мне богатство, добытое всюду, Где подлость царит, где неволя тяжка? Завидовать мелкой душонке не буду, Что нагло жиреет за счет бедняка. вернутьсяПавленко П. Дружба. – «Литературная газета», 1947. № 31. вернутьсяЭта песня сложена поэтом в ту пору, когда он сам был муталимом. Она обрела в те годы широкую известность среди горской молодежи. |
