И в эти самые дни и часы гул петербургской канонады достигает наконец Приднепровья. По всем городкам и местечкам, где стоят роты, батальоны, полки, дивизии южных корпусов, разливается слух о 14 декабря.

25-го вечером и ночью братья скачут из Житомира в местечко Троянов.

В Василькове вечером, по случаю полкового праздника, на бал к Гебелю приглашены все офицеры, некоторые городские жители, знакомые помещики с семействами. Собрание довольно многочисленное. Хозяин всеми силами веселит гостей, одолевая таким способом мрачные предчувствия. Гости танцуют, как говорили в тех местах (а позже стали говорить повсеместно), до упаду. Музыка не умолкала ни на минуту. Даже пожилые люди участвовали в забавах, опасаясь казаться невеселыми. Вдруг растворилась дверь, и в зал вошли два жандармских офицера: поручик Несмеянов и прапорщик Скоков.

«Мгновенно, — вспоминает очевидец, — удовольствия были прерваны, все собрание обратило на них взоры, веселье превратилось в неизъяснимую мрачность; все глядели друг на друга безмолвно, жандармы навели на всех трепет. Один из них подошел к Гебелю, спросил его, он ли командир Черниговского полка, и, получа от него утвердительный ответ, сказал ему: „Я к вам имею важные бумаги“».

Приказ об аресте Муравьевых.

Жандармы вместе с Гебелем входят в дом, где спят двое, которым не до рождественского бала: молодой, стремительный подпоручик и в два с лишним раза старший «рядовой-полковник». Они видят жандармов, думают, что пришли за ними; но приказ об аресте Бестужева-Рюмина опаздывает — власти охотятся за более высокими чинами, не подозревая, что по рангу тайных обществ перед ними 22-летний генерал…

Бумаги Муравьевых опечатаны. Матвей Иванович, когда узнает, будет особенно огорчен захватом писем мадемуазель Гюене… Впрочем, где она? Где Кибинцы, Хомутец?

Жандармы и Гебель скачут по следу в Житомир. Кузьмин, Сухинов готовы действовать: схватить Гебеля или, может быть, пробираться в Петербург и там напасть на нового императора. Барон Соловьев считал, что нужно найти Муравьевых «и что они заблагорассудят, то мы и будем делать». Щепилло же предлагает отнять у Гебеля бумаги Муравьевых, пока они запечатываются, Бестужев-Рюмин сгоряча согласился, потом раздумал и тут же, ночью, без памяти поскакал в местечко Любар, где, он знал, должны появиться братья Муравьевы.

Бестужеву-Рюмину к дороге не привыкать, берет лучших лошадей, обгоняет жандармов на первой же станции и летит — спасать лучшего друга.

Командир Александрийского гусарского полка Александр Захарович Муравьев[8] не был членом Тайного общества, по он — двоюродный брат Апостолов и родной брат Артамона Муравьева… Его после арестуют, допросят и выпустят. Рассказ Александра Захаровича прост и правдив: 26 декабря утром он присягнул Николаю I вместе с офицерами своего полка и пригласил их обедать. На квартире, к радости своей, нашел близких родственников Сергея и Матвея, особенно удивившись Матвею. Сергей объяснил, что, отобедав у корпусного командира, «счел за неприличие» не побывать у родственников. Среди офицеров начался разговор о 14 декабря, и кузен сказал Сергею, что зять его полковник Бибиков во время тех событий помят (о чем стало известно из письма, полученного женою одного офицера). «Сие известие весьма огорчило Муравьевых-Апостолов, и после того они были весьма молчаливы в продолжении всего стола…»

Александр Захарович знает или догадывается, из-за чего загрустили братья? Из-за 14 декабря, поражения северян? Но эту новость Сергей и Матвей услышали еще вчера, переживают ее почти сутки. Из-за Бибикова?

Мысль о крови, междоусобице всегда их беспокоила. Они решились, но потом постоянно мечтали о военной революции, быстрой и бескровной. И вот среди первых вестей — «помят Бибиков», муж любимой сестры Екатерины и, судя по нескольким сохранившимся письмам, добрый товарищ Сергея и Матвея. Побит Бибиков их друзьями, единомышленниками. После сын Бибиковых женится на дочери Никиты Муравьева, и в этой семье будет культ декабристов; но пока Бибиков — враг. Все смешалось, все идет не так, как желали; новости о целом восстании и огорчительная семейная подробность — все с одной печальной площади…

Разговор окончен. Братья скоро простились, уселись в свою бричку и отправились в местечко Любар.

Вскоре, никем не узнанный, промчался вслед Бестужев-Рюмин. Еще через несколько часов — Гебель с жандармами повторил на рысях путь Сергея и Матвея: Васильков — Житомир — Троянов — Любар. Апокалиптические всадники — вестники смерти на загнанных конях.

В местечке Любар стоит Ахтырский гусарский полк, а над ним — полковник и член Тайного общества Артамон Муравьев, недавно вызывавшийся на цареубийство.

Третий день рождества, 27 декабря. Сергей и Матвей приезжают к Артамону Муравьеву. Разговор обыкновенный. Сергей не нажимает, ничего не предлагает, только спрашивает о готовности нижних чипов. Конечно, толкуют о 14 декабря, и Сергей «не одобрял сие дело». Почему? Оттого, что восстали без южных? Потом разговор перешел на предметы, совсем посторонние.

Прикажем этому мгновению продлиться.

Апостолы грустны, озабочены, подавлены — неизвестность пока многое решает за них. Как восстать, дать сигнал, если больше нет никакой надежды на Петербург, если молчат или не могут высказаться другие директора Тайного общества? Правда, предложение, сделанное в Житомире полякам, показывает, что Сергей Иванович держит палец на курке и только не знает, может ли сам скомандовать «пли» или — «не стрелять без приказа»?

Последние минуты неизвестности. Больше «посторонних предметов» не будет. Обстоятельства сами вторгаются, освобождают от выбора — дела более трудного, чем тяжелейшее исполнение…

В комнату входит Бестужев-Рюмин.

«Тебя приказано арестовать, — сказал он, задыхаясь, Сергею Муравьеву, — все твои бумаги взяты Гебелем, который мчится с жандармами по твоему следу.

Эти слова были громовым ударом для обоих братьев и Артамона Муравьева».

Не просто понять, как восстановил удивительный летописец событий, Иван Горбачевский, последовавшую затем сцену: ведь из четырех ее участников двое вскоре погибнут, одного надолго изолируют от друзей, и только Артамона можно было в Сибири расспросить, но факты таковы, что Артамон вряд ли захотел бы вспоминать, углубляться… И тем не менее, оставляя на совести автора некоторые подробности, историки уверены в большой правдивости рассказа.

«— Все кончено! — вскричал Матвей Муравьев. — Мы погибли, нас ожидает страшная участь; не лучше ли нам умереть? Прикажите подать ужин и шампанское, — продолжал он, оборотясь к Артамону Муравьеву, — выпьем и застрелимся весело.

— Не будет ли это слишком рано? — сказал с некоторым огорчением Сергей Муравьев.

— Мы умрем в самую пору, — возразил Матвей, — подумай, брат, что мы четверо главные члены и что своею смертью можем скрыть от поисков правительства менее известных.

— Это отчасти правда, — отвечал С. Муравьев, — но однако ж еще не мы одни главные члены Общества. Я решился на другое. Артамон Захарович может переменить вид дела».

План был ясен! Артамон поднимает полк, движется в Троянов к брату Александру Захаровичу, который тут уж не устоит. Затем два гусарских полка занимают Житомир, арестовывают генерала Рота и овладевают корпусом; до артиллерийской бригады, где служат друзья из Соединенных славян, всего 20 верст, и Сергей Муравьев пишет им приказ о начале восстания и движения на Житомир…

Но полковник Артамон Муравьев не соглашается поднять полк, не соглашается связаться с артиллеристами, отказывается дать Сергею и Матвею свежих лошадей.

Артамон: «Я сейчас еду в С. Петербург к государю, расскажу ему все подробно об Обществе, представлю, с какой целью оно было составлено, что намеревалось сделать и чего желало. Я уверен, что государь, узнав наши добрые и патриотические намерения, оставит нас всех при своих местах, и верно найдутся люди, окружающие его, которые примут нашу сторону».