«Моя любовь к ханскому дворцу так же не поддается разумному объяснению, как и моя ненависть по отношению к революционным событиям», – вспоминал Лев.
Пока что революция бурлила под поверхностью повседневных событий, выплескиваясь наружу то в «экспроприациях» Кобы, то в виде куда более цивилизованных методов Красина, однако то десятилетие, вплоть до 1914 года, несомненно, стало кульминационным периодом в развитии Российской империи. Насилие и анархия, начавшиеся в 1905 году, мало-помалу улеглись, и царский премьер-министр Петр Столыпин, половина семьи которого погибла от рук террористов, сумел с помощью реформ и политики умиротворения вернуть России атмосферу порядка, стабильности, экономического роста[36]. Период декадентского процветания пришелся на 1912 год, когда российские газеты куда больше внимания уделяли спортивным новостям, нежели революционным волнениям. В кабаре Санкт-Петербурга происходили поэтические вечера футуристов. Экономика России была на подъеме, и Баку оставался основным двигателем, точкой опоры для промышленного развития страны. В 1914 году французское правительство направило в Россию экономиста Эдмона Терри, дабы он произвел общую оценку состояния дел в стране, ведь Франция была крупнейшим кредитором России, и по возвращении тот вынес оптимистический вердикт: «К середине двадцатого века Россия будет доминировать в Европе». Экономические достижения сопровождались и расцветом искусств, именно тогда появились такие грандиозные фигуры русской культуры, как Рахманинов, Дягилев, Стравинский, Малевич и Маяковский. Однако этот подъем оказался весьма недолгим.
В августе 1914 года, после того, как царское правительство объявило мобилизацию своей огромной армии – самой большой в мире. Она блистательно победила австрийскую армию в одном из первых крупных сражений Первой мировой войны. Однако когда завершился первый год обучения Льва в Имперской русской гимназии, немцы уже переломили ход войны, что живо напомнило всем о трагическом исходе войны с Японией девятью годами ранее. И так же, как в 1904–1905 годах, грандиозное поражение царской военной машины сразу же отозвалось антиправительственными выступлениями по всей стране, от Санкт-Петербурга до Владивостока. Революционное брожение захватило и Баку. Фрау Шульте вспоминала, как ей часто приходилось забирать Льва из гимназии в разгар учебного дня, поскольку его отца страшила резко ухудшающаяся обстановка.
К весне 1918 года в России уже бушевала Гражданская война, причем не только белые и красные воевали друг с другом, но большевики находились в конфликте со всеми остальными политическими партиями. Большевикам не удалось победить на выборах: более того, у них не было даже простого большинства голосов[37]. Решение проблемы, согласно мысли Ленина, было простым: большевики использовали самосуд, грабежи и преследование дворянства и буржуазии, играя на самых низменных чувствах низших классов. Демократическая коалиция партий, составивших правительство в 1917 году, прилагала усилия для предотвращения грабежей и насилия, тогда как большевики всячески поддерживали «гнев народа», сделав террор против «бывших» первым шагом по превращению террора в краеугольный камень своей государственной машины. Большевики, заменив царскую тайную полицию собственной организацией под названием Чрезвычайная комиссия (ЧК), сразу же предложили работать в ней многим из прежних полицейских, и те получили от «государства рабочих и крестьян» новые полномочия для действий в отношении врагов государства. Но если царские жандармы и полицейские в своей деятельности были ограничены известными рамками, то сотрудники ЧК не были ограничены вообще ничем, никакими законами, кроме одного – принципа классовой борьбы. Ленин, одержимый желанием принимать жесткие меры по отношению к классовым врагам, постепенно проникся уважениям к методам Кобы Джугашвили, у которого после 1913 года появилась новая партийная кличка – «Сталин». Именно Ленин назначил его комиссаром по национальным вопросам, и в ноябре 1917 года, уже в этом своем новом качестве, тот представил проект всеобъемлющей «Декларации прав народов России», которая должна была сделать частью революционного процесса малые народности страны. В этой декларации, содержавшей набор обещаний, которые впоследствии были цинично преданы забвению, товарищ Сталин заявлял о праве всех народов уничтоженной царской Российской империи на «свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства».
Жители Баку, однако, знали, с кем имеют дело, а потому не поверили человеку, который более десяти лет наводил на них ужас. Той весной на улицах Баку выросли баррикады, а защищали их представители различных фракций – и тех, кто был за большевиков, и их противников.
Три дня, пока на улицах стреляли, Лев, его отец, фрау Шульте и другие домочадцы прятались в подвале собственного дома, питаясь консервами, хлебом из арахисовой муки и икрой. И днем и ночью Лев слышал из подвала пулеметные очереди. Понять, что творилось на их улице, было невозможно, и Абрам Нусимбаум счел благоразумным отсиживаться внизу. Взрослые сидели в углу, рассуждая, как лучше поступить, куда они могли бы уехать по своим российским паспортам и какие вещи надо взять с собой. Лев – в другом углу – вслушивался в происходящее на улице, даже как-то попытался выглянуть наружу: в подвальной стене было небольшое оконце. При этом никто не решился приблизиться к нему, ведь снаружи, за этим окном, где-то совсем рядом, грохотал пулемет.
Для двенадцатилетнего мальчика, еще вчера грезившего о тюркских воинах и персидских царевнах, время, проведенное в подвале, казалось игрой. На третий день их сидения в подвале стрельба прекратилась, и он тут же прилип к оконцу. Их красивый квартал был полуразрушен: повсюду виднелись разбитые экипажи, повалившиеся столбы уличного освещения, кучи тряпья, мертвые верблюды.
Лев разглядел трупы погибших, лежавшие посреди улицы, и сначала ему показалось, будто это тряпичные куклы или снопы соломы. Но тут вдруг за окном возникла картина, которая осталась в его памяти на всю жизнь: «По пустынной улице заскрипели арбы. Одна, другая, третья – целая процессия, все нагружены трупами. Людьми. С оторванными руками и ногами, истекающими кровью, растерзанными животной ненавистью взаимной вражды. Их руки и ноги порой свисали с телеги до самой земли. Из-за движения они тряслись. Оттого и казалось: эти люди еще живы, пусть у них проткнуты глаза и оторваны носы. Целые горы тел – мужчины, женщины, дети. Мимо меня катила арба за арбой. И даже у возниц глаза будто остекленели, были недвижны и безжизненны, как у трупов… Но вот этот жуткий караван проехал. И тут же громче застучали пулеметы. Я снова скатился в подвал».
Представив себе, как Лев с отцом прятались в подвале собственного дома, я вспомнил о судьбе другого нефтепромышленника, который решил не делать этого. Фуад, водивший меня по великолепным зданиям дореволюционного Баку, как-то указал на одно из них с надписью «Дворец бракосочетаний». Его владельцем был один из немногих миллионеров-нефтепромышленников, который не бежал из города, и история этого дома, как мне представляется, идеально отобразила искаженную насилием кончину капиталистического Баку после того, как революция 1917 года распространилась из центра России далеко на юг.
Этот самый Дворец бракосочетаний построил нефтепромышленник-мусульманин Мухтаров, выходец из скромной крестьянской семьи. Разбогатев в первые годы ХХ века, он принялся строить мечети по всему Кавказу. Он любил путешествовать, изучать иностранные языки. Во время одной из своих поездок в горы, к реке Терек, где Мухтаров также собрался построить мечеть, он повстречал молодую красавицу-горянку благородных кровей и тут же без памяти влюбился в нее. Но родители не пожелали выдавать ее за него замуж – ведь его происхождение не было достаточно аристократическим. Тогда в честь их дочери он построил великолепную мечеть, и это произвело на них такое впечатление, что они согласились на этот брак.
