— Что на сей счет говорят бояре?

— Оба Ивана — за! — сообщил Василий, имея в виду Всеволожа и Кошкина. — Остальные — с ними. Лишь старики чешут бороды.

В комнате воцарилась приятная тишина. Уютно потрескивали дрова в печи. Низкое зимнее солнышко сквозь оконце все окрашивало розовыми оттенками: беленые стены, брусчатый потолок, штучный дубовый пол. Хотелось думать о благостном или предаваться спокойной тихой беседе.

— Знаешь, друже? — улыбался брату Василий. — Нет, ты не знаешь, что матунька тебя родила в сорочке. Тебе во всем, всегда и везде везет. Во Пскове отменно встретил мою жену.

— То-то теперь у нее в недругах хожу, — возразил Юрий.

— Торжок отторг от непокорного Новгорода, — пропустил его слова мимо ушей старший брат.

— То-то семьдесят новоторжцев были лишены жизней самым свирепым образом! — не мог забыть Юрий.

Василий пристукнул ладонью по столу.

— Великие Булгары взял приступом!

— Воеводы брали, — отмахнулся младший брат.

— Завтра без воевод, одного пошлю, — пригрозил государь. — Едешь с большой охраной в Коломну. Встретишь на рязанской границе от моего имени Юрия Святославича с семьей и ближними людьми. — Василий встал из-за стола и подчеркнуто повторил: — С семьей! — На том, полагая разговору конец, направился к двери. Вышел с многозначительными словами: — Сам буду твоим сватом, Гюрька. Токмо старайся! Чтобы Смоленский был целиком наш, до малой косточки!

Юрий не сразу собрался с силами встать. Слишком счастливой казалась трудная государева задача. И трудна-то она была именно своим большим счастьем.

Вышел из златоверхого терема. У крыльца — серебристая ель: так и рванулся ее обнять. Еле сдержал себя. В изумрудной подбеленной снегом красавице увидел Анастасию. Не замечал ветра в лицо, не ощущал жгучести пурги, торопливо склонился, втянув руки, уловить хвост поземки. Он показался тонким, кружевным, длинным, волочащимся по земле подолом Анастасиина платья. Дома чуть не поднес к губам нежный белый цветок, выращиваемый девкой Палашкой в деревянном горшке у окна в столовой палате. Лепестки походили на благосклонно протянутую руку Анастасии. Она, как хозяйка, встретила в красном углу сеней, но это оказался длинный убрусец, свесившийся с иконы. О, пламя блаженства — Анастасия! Она уже в его спальне, готовая разделить с ним ложе.

Юрий встал, спрятал глаза в ладонях:

— Нет, не могу, не могу, не дождусь, не выживу!

И хвала Небесам! Появился Галицкий. Залихватские усы — один прямой, другой с завитком. Взор смеющийся, все до дна постигающий.

— Дядька Борне, едем со мной в Коломну!

— Бывший кормиличич — жениху не дядька, — раболепно склонился потомок галицких княжат.

Оказывается, будучи в златоверхом тереме, он узнал о предстоящей поездке и вот пришел с предложением: осмотреть невиданную карету, предмет новейшего искусства лучших немецких мастеров, загодя присмотренную и на все сбережения выкупленную ради невесты своего князя.

Юрий накинул лисий тулуп. Чуть не бегом сошли в задний двор. Конюший распахнул во всю ширь ворота бревенчатого амбара. Князь ахнул.

Карета стояла так, что сразу была видна вся. В дверных оконцах не слюда, а стекло. На крыше золотые яблоки. Обшивка из шкуры пардуса. Ручки — райские птицы. Полозья — неведомо из чего — гибкие, — не трясись, а плыви!

— Опробуй рукой сиденье, что будет покоить зад твоей прелести, — попросил Галицкий.

Князь готов был прибить за такое. Однако дар верного слуги сковал и поверг в неизреченную благодарность.

— Ты… от тебя… только это, именно это буду помнить до смерти!

Вернулись. Таких въедливых, кропотливых сборов у Юрия не было никогда. Предстояло безошибочно выбрать, какой кафтан надеть да под какое корзно.

— Камни? Серебро? Нет, цепь, ее вид забористее.

Галицкий неодобрительно ворчал:

— В ущерб себе не фуфырься. Не сбивай с толку умницу.

— Ты прав. — Юрий во всем соглашался с всеведущим. — Она не только умница, но и скромница. Для нее злато — тьфу! Ей подай незримое. Не каждый в силах увидеть ценности, милые ее сердцу.

Сборы завершились, когда часовой на Фроловской башне пробил первый час дня.

За теплым порогом путников ждали солнце — в глаза, мороз — на кожу да снег — за ворот.

Ветер на счастье оказался попутным. Как ни свирепствовал он на открытом месте, а чувствовалось, можно ускакать от шального. Достанет, да вполсилы.

В селе Стромынь многочисленная охрана заняла всю корчму. Князю подали утренничать в отдельном покое на хозяйском верху. Однако и здесь нижний гомон мешал собираться с мыслями. Да и кусок не лез в горло.

— Опоздаем. Заставим ждать. Гостям это будет не в угоду, — сетовал Юрий.

Галицкий увещевал:

— Ночью по моему наказу нарочный велел держать наготове свежих коней. Так что милость твоя успел бы еще и соснуть часок.

Нет, невыспавшийся Юрий предпочел путь без сна. Хотя похвалам проворному бывшему дядьке не было границ.

— На месте государя-брата сказал бы тебе окольничество[59], - возводил Юрий своего слугу в высший придворный чин.

— Радею токмо для твоей милости, — отшучивался боярин.

Смеркалось, когда Асей Карачурин, подскакав, известил:

— Коломна!

Князь ничего впереди не видел. Галицкий щурился:

— Глазастый татарин далеко прозревает!

Наконец проступила, как призрак, в темнеющей белизне башня кремника. В подградии встречные изумленно глазели на конный поезд. У растворенных ворот, перед местом через ров, склонился коломенский великокняжеский наместник со всеми своими присными.

— Здоров ли прибыл, княже?

— Они еще не… — начал было Юрий.

Боковой улицей налетел белый всадник:

— Едут!

Тут и наместнику, и его окружению подвели коней. Все общим гуртом бросились к Оке: она пряталась под волнистым снеговым настом. От поймы до высокого яра опоясывал санный путь. Люди, скопившиеся на яру, приставили варежки козырьками к меховым шапкам.

— Где? — не терпелось Юрию. — Враг возьми этот зимний кургузый день! Ага, вижу! Едем встречь!

Рязанская охрана не пошла к реке, постояла и повернула вспять. Возок и несколько всадников приближались к встречающим. Впереди усач с бритым подбородком. Огромные черные глазищи сразу же задержал на Юрии.

Съехались первыми. Обнялись, как издавна знающие друг друга.

— Здорово, одноименец Дмитрич!

Глаза прямо-таки Анастасиины. В них утонешь!

— Как опознал меня, Святославич?

— Вылитый покойный Донской герой! Виделись единожды, — громогласил смоленский князь.

— Обихоженная лично мною карета ждет Анастасию Юрьевну, — набрался духу предложить Юрий.

Смоленский ударил рукоятью кнутовища по облепленному и льдом, и снегом возку:

— Перелезай, бабы, из рязанских пуховиков в московские!

Юрий смотрел во все глаза. Вышла… не она! Какая-то молодка, насурьмленная, набелённая в дешевых, но обильных мехах. Тут же по колена провалилась в снег.

— Живей, подружка! — приказал Юрий Святославич.

Затем выпрыгнули две услужницы, чтобы подхватить под руки княжну. Она отвергла помощь: выпорхнула, как из гнезда птица Гамаюн. Не чета первой, неизвестно кем ей приходящейся. Матерью? По обращению к ней отца — не матерью.

Князь бросился вперед. Подставил локоть, протянул руку.

Она вблизи обожгла памятным пылким взором. Совсем как на Круглом озере в полуразрушенной башне.

— Небось, Юрий Дмитрич, не упаду.

Пока вел под руку в теплую карету, не видел, не слышал, не ощущал ничего, никого вокруг, кроме нее. На руках бы нес, да стеснение взяло верх: покамест чужая. Еще чужая!

— Спасибо за присылку, князь, — тихо вымолвила она, напоминая о тайном посещении Рязани Борисом Галицким.

— Ждал, как счастья ждут. Верил, сбудется, — бормотал он, задыхаясь.

И услышал:

— Я тебя десять лет ждала!

Вот уж она и в тепле. Легкое пожатье руки в тонкой варежке постарался чувствовать как можно дольше. Боже мой, десять лет! Именно столько времени прошло с того дня, когда он впервые увидел ее на псковской пристани. Тогда ему было шестнадцать, теперь — двадцать шесть. И всегда она, единственная, существовала рядом. Бесплотная, но живая. Как, однако, возмужала! Или все та же? Еще не довелось рассмотреть. Отец ее что-то говорил, бурно, громко, но Юрий не понимал. Отвечал для приличности: да, да.