Галицкий расправил залихватские усы:

— С чего начать? Разбойные засеки сейчас не столь страшны, как снежные заносы: иной раз коню по брюхо. Мужики ленятся лопатить: нынче надсадишься, завтра вся работа прахом!

Вошел дворский Ларион Фомин.

— Господин князь Юрий! Из Москвы митрополичий посол прибыл, Иакинф Слебятев.

Все, единой силой поднятые, вышли в сени. Там стоял гонец:

— Великий государь Василий Дмитриевич всея Руси в двадцать седьмой день февраля в третьем часу ночи предстал пред Богом!

Часть четвертая. Ханский суд

се собрались в Крестовой. Сели по лавкам: князь с княгиней, бояре — Галицкий, Чешко, Морозов, отдельно — Иакинф Слебятев. Это новый человек среди митрополичьих бояр, возвышенный Фотием. Говорил осторожно, поминутно поглаживая русую бороду, призадумывался. То, что именно он отправлен в Звенигород, подчеркивало важность дела.

Князь утер навернувшуюся слезу, задал печальный вопрос:

— Государя-брата похоронили?

Слебятев оповестил:

— Погребение отложено в ожидании твоей милости и Константина Дмитрича. Он, переезжаючи в Москву, завершает дела в Новгороде. Завтра должен прибыть.

Юрий сызнова поднес платок к глазам. Представил последнюю встречу с братом Василием. Ах, зачем она кончилась так нелепо? Вместе выросли, многое совершали сообща.

— Каковы еще твои слова к нашему князю? — помогал Иакинфу Галицкий высказаться до конца.

Посол заговорил торопливо:

— Его высокопреосвященство святитель Фотий хочет поручить Юрию Дмитричу старейшинство великого княжения…

— То есть, — уточнил Морозов, — богомолец наш признал права старейшего на стол московский?

Слебятев прояснил:

— Святитель разумеет под старейшинством первое место в Великокняжеском Совете при юном государе Василии Васильиче, что унаследовал престол согласно завещанию родителя.

Повисла тягостная тишина. Молчал сам князь, молчала и его княгиня. Борис сказал, прямо обращаясь к господину:

— Святителев боярин сделал свое дело. Он может быть отпущен. Как повелишь, государь?

Услышав обращение к себе, до сих пор более приличествующее старшему брату, Юрий Дмитрич встал:

— Поезжай, Иакинф. Испроси моей семье благословения у богомольца нашего. Храни тебя Господь в пути.

Все поднялись. Посол откланялся.

Затем князь первый покинул Крестовую, за ним — княгиня и их присные. Супруги удалились в Юрьев деловой покой. Жена не оставляла мужа. Он опустился в кресло и закрыл лицо руками.

— Брата моего… старшего брата… больше нет!

Анастасия опустила руку на мужнее плечо:

— Утешься, свет! Наберись духу. Ты отныне старший!

Князь, не поднимая голов, молвил:

— Он был мне вместо отца.

Княгиня, сев на подлокотник, обняла супруга, горько прошептала:

— Теперь тебе вместо отца — племянник.

Юрий долго безмолвствовал.

Анастасия оторвалась от его брезжущих сквозь смоль седин, пересекла покой, остановилась перед образом Спасителя. Усердно принялась шептать молитву. Князь в ее шепоте узнал седьмой псалом Давидов:

— Господи Боже мой! На Тебя уповаю: спаси от всех гонителей и избавь… Если я что сделал, если есть неправда в руках моих, если платил злом тому, кто был со мной в мире, я, который спасал даже того, кто без причины стал моим врагом, пусть враг преследует душу мою и настигнет, пусть втопчет в землю жизнь мою и славу повергнет в прах. Господи, во гневе, подвигнись против неистовства врагом моих, пробудись для меня на суд… Суди, господи, по правде моей… Вот нечестивый зачал неправду, был чреват злобою и родил себе ложь, рыл ров и выкопал его…

— Настасьюшка, — взмолился Юрий, поднимая голову, — нет сил! О ком ты?

Она продолжила молиться, сомкнув уста. Потом оборотилась:

— Враги твои — Васильевы бояре. При брате-государе ты был для них всегда далек. При государе же племяннике будешь отодвинут еще дальше. Сегодня у тебя нет сил. Теперь до конца дней держи в тесноте сердце, свяжи душу. Оковы уже поданы…

Князь поглядел на образ, на величественный лик жены и почему-то на свои трясущиеся, ставшие морщинистыми руки. Резко поднялся, выпрямился и воззвал глухо, внутрь себя:

— Душа моя, душа моя, восстань, что спишь?

Княгиня бросилась, надеясь поддержать, ибо ей показалось: он тотчас упадет.

— Любимый господин мой! Свет-совет! Окстись. Забудь неумные мои слова. Трижды окстимся при малейшем искушении. Я — женщина и мной владеет прежде всего чувство. Заложим сани, поспешим отдать последний долг твоему брату, моему деверю, ведь он бывал к нам добр. А далее все вытерпим. Как Андрей, Петр с женами. Как Константин, в конце концов.

Юрий поцелуями отнял возможность продолжать. Затем сказал совсем другим голосом другую речь:

— Андрей, Петр, Константин — одно, а я… иное. Покуда жив, топор власть предержащих все время будет над моим челом. Меня не станет — над челом Андрея. Нет, не поспешу на государевы похороны. Отдам брату последний долг здесь, в Звенигороде. Наш преосвященный Даниил отслужит…

— Зело стар, — вставила княгиня. — Не сможет…

— Игумен Савва, — вспомнив о больном епископе, переиначил Юрий.

Княгиня постояла молча, спросила:

— Стало быть, в Москву не едешь?

Князь попросил:

— Узнай, не разошлись ли ближние: Морозов, Чешко, Галицкий. Пусть соберутся в Столовую палату: там светло и просторно. Пришло время больших решений.

Анастасия удалилась. Юрий наедине долго молился.

Раздумчиво взошел к сидящим ближним за пустым большим столом, предназначенным для многолюдных трапез и пиршеств. Светильники по причине пасмурного дня были зажжены. Можно продолжать соборование, как только что в Крестовой. Верные советчики не разошлись, а задержались спорами в сенях, взбулгаченные происшедшим. Сейчас с готовностью вновь поклонились князю. Он заметил: нет Настасьюшки. Сказал:

— Позовите на совет княгиню.

Сел во главе стола.

Выдержав время, объявил:

— В Москву не еду.

Бояре не спросили о причине, но у всех в глазах возник этот вопрос. Ответила жена Юрия Дмитриевича:

— В Москве князь может быть подвергнут принуждению.

Даниил Чешко не поверил:

— Ужель рука подымется…

Семен Морозов усмехнулся:

— Еще как! Не будем углубляться в тьму годов. Вспомним недавнее. Родитель Юрья Дмитрича Иваныч позвал Тверского князя Михаила, якобы решить наследственные распри. Сам митрополит ручался за безопасность такой встречи. И вот соперники сошлись. Михаил тут же был взят под стражу, разлучен с боярами, которых тоже заточили…

— Что ж, — вздрогнул Галицкий, — наш господин прав, что осторожен.

— Несколько лет Тверской был в тесноте, — довершил рассказ Морозов. — Выпустили, принудив крест поцеловать, что повинуется противнику. Говорят, тогда Орда вмешалась. Сейчас там распри: не вмешается.

В недавнем прошлом, как в зеркале, отразилось завтрашнее. Князь всматривался в лица близких, пытаясь угадать: не каются ли в том, что свои судьбы связали с его судьбой? Не опрометчиво ли Чешко стал инокняженцем? Не лучше ль было бы Морозову трудиться в Чудовом монастыре, а не дрожать в Звенигороде? Про Галицкого речи нет, он бывший дядька. Однако Юрий успокоился. Горящий взор Данилы обнаруживал решимость. Лик Семена Федоровича напряжен думами: какое подсказать решение? Борис сощурился, что-то замышляет. Хотя не трудно догадаться что. Подергав залихватские усы, изрек:

— В Звенигороде, княже, быть тебе не след. Он близок от Москвы.

— Куда же нам? — поднялась бровь Анастасии.

Юрий встал, сказал, как отрубил:

— В Галич!

Бояре, выходя, продолжили:

— Там стены прочнее.

— Народу больше.

— В крайности помогут и датчане. Наш князь жил с ними хорошо!