К ним присоединился Шуба:
— Теперь здесь будет наш юрт!
Юрий молвил:
— Не кажи «гоп»…
Однако воеводы уже горели желанием преодолеть пространство, отделяющее их от противника. Большой полк повел Снабдя, правое крыло — Шуба, левое отдали Лихорю.
Многие казанцы выехали на верблюдах, надеясь вспугнуть ими русских коней. Некоторые из тех же соображений затеяли бить в колотушки, застучали железом. Но все оказалось тщетно. Под первым же натиском защитники города не устояли, бросились кто куда.
На сей раз Юрий не отказался войти в уцелевшую крепость. Здесь не было каменных зданий. В большую, видимо, начальственную избу к нему привели связанными двух булгарских владетелей, Осана и Махмет-Салтана. Оба обещались выплатить пять тысяч серебряных рублей и принять московского чиновника для сбора дани. Юрий оставил им из нижегородских наместников Григория Владимировича.
Затем войско в тех же лодьях подошло к устью Камы, взяло Жукотин и Кременчуг. Князь не вникал в боевые действия, полагался на Красного-Снабдю и Шубу.
— От побед ты мрачнеешь, Юрий Дмитрич, — заметил как-то Снабдя на одном из ночлегов.
Князь заворочался в походной постели:
— Ох, не люблю я войну!
— Война кровью красна, — сказал из своего угла Шуба. — Слава Богу, не междоусобная!
— Такой не перенесу! — убежденно произнес Юрий.
И тут же забыл о своих словах, погрузясь в глубокий сон.
Увидел себя на белом коне, на Торговой площади у Кремля. Похожий на него молодец в лихо заломленной шапке, с веселой косинкой в правом оке, — Юрий знал: перед ним — старший сын, — подъехал на арабском скакуне, дыша вином, крепко обнял, обрадовал: «Наша взяла! Отныне ты — главный в Рюриковом роду, ты — великий князь всея Руси!» Юрий огляделся: «Я?» А вокруг тишина: люди не приветствуют, улицы пусты. Вот он, новоиспеченный государь, уже в соборе Успения, в золотом венце. А вместо митрополита в белом клобуке незнакомец бессмысленно улыбается. «Кто ты?» Вокруг слышатся голоса: «Блаженный Николенька! Юрод Кочан!» Юрий ошеломлен: «Как ты здесь? Из Новгорода! Давно преставился!» Юродивый отвечает: «Не я. Не я. Сам преставишься. В великокняжеском венце — смерть твоя!» И подает монету с Юрьевой головой, под коей надпись: «Царствие его да продлит Божья милость». Зачем же смерть? А из-за плеча голос Ивана Всеволожа: «Всему на Земле есть конец». Так ведь не всё еще. Только что дошел через реки крови. Справедлив должен быть даже и земной конец.
Красный-Снабдя разбудил:
— Ужас, как кричишь, княже!
10
Комната для великокняжеских размышлений и бесед — один на один или один на двое — стала использоваться все чаще. Со времени возвращения Юрия из победоносного булгарского похода встречи с государем-братом с глазу на глаз сделались привычными. Вырос, не по делам возвеличился мужественный образ младшего в глазах старшего. «Ты, Гюргий, мощная, окрепшая десница моя!» — обнял со славой вернувшегося Василий. И закрепился в таком убеждении. Юрий не разубеждал. Хотя не приписывал себе воеводских заслуг в войне с булгарами, однако со скромным молчанием принимал похвалы. Сам не ведал, зачем: то ли они были до того безразличны, что ничего не хотелось оспаривать, то ли частые советы с братом в качестве как бы его соправителя скрашивали постылое Юрьево одиночество.
На сей раз речь шла о деле — важнее некуда. Много произошло перемен за истекший год. Во-первых, пришла скорбная весть из Твери. Великий князь Михаил, что был, под стать своему исконному противнику Донскому герою Дмитрию, и высок, и дороден, вдруг стал, как тень, — бледный, слабый, едва передвигающий ноги. Последнее время он вел себя тихо и дружественно с Дмитриевым сыном Василием. Соперничество Твери с Москвой сходило на нет. Московляне могли искренне пожелать выздоровления шестидесятишестилетнему тверскому соседу. Но пришла скорбная весть о его кончине! Вышел к народу, преклонил голову: «Иду от людей к Богу, братья! Отпустите с благословением». Все, рыдая, воскликнули: «Господь благословит тебя, князь добрый!» Удалился в Афанасьевский монастырь и, приняв постриг, скончался.
Вторая же весть была не столь скорбна, сколь значительна. Разбитый вкупе с Витовтом беженец Тохтамыш искал укрытия в Сибири. Оттуда послал бывшему своему покровителю, а потом недругу Темир-Аксаку покаянное предложение: союзно ударить на Эдигея, так занесшегося в Больших Сараях, что и «владыка мира» стал ему нипочем. Великий завоеватель рад был использовать одного своего бывшего ставленника против другого.
Василий довольно потирал руки: «Им не подраться, нам не посмотреть!» Но посмотреть не пришлось. В дальних далях Сибири Тохтамыш неожиданно скончал свои дни. Известие о его конце было тут же сопровождено другим, не менее важным: в городе Отраре, что в середине Азии, в разгар подготовки похода в Китай, внезапно умер владыка мира Темир-Аксак. Два враждующие гиганта, оба, каждый по-своему, враждебные Московскому государству, исчезли с лица земли. Остались менее значительные, но не менее страшные — Эдигей и Витовт. Последний, только что наголову разбитый первым, постепенно приходил в чувства.
— Не ждал от тестя такого промаха, — прошелся взад-вперед государь-братец, имея в виду битву на Ворскле.
— Иван Всеволож рассказывал, — вспомнил Юрий, — будто бы польская королева Ядвига, хвалящаяся своей проницательностью, предупреждала Витовта о поражении.
— Тесть мой не суеверен, — остановил похаживание Василий и сел за стол.
— Чую, ты новое думаешь поручить мне, брат? — поднял Юрий вопрошающий взор.
Василий откашлялся.
— Боюсь, Гюрга, когда узнаешь, не лишился б рассудка, — молвил он, загадочно ухмыляясь.
И вправду, как бы из таких опасений, государь издалека повел речь о том, что Орда, которой давно уж не платим дань, снова хочет поставить на колени Москву испытанным Батыевым способом. Смерть пьяницы Тимур-Кутлуга еще более укрепила власть темника Эдигея. Он сделал великим ханом своего двуродного брата Шадибека, тоже любителя пиров и удовольствий, чтобы еще успешнее властвовать от его имени.
Юрий устал от головоломок. Нетерпеливо спросил:
— Чем хочешь напугать меня? После Мамая, Тохтамыша, Темир-Аксака не Эдигеем ли?
— Не напугать, — возразил Василий. — Обрадовать. Лишь опасаюсь: не была бы радость чрезмерной.
И сызнова — разговор о тесте. Оказывается, обжегшийся на Орде Витовт опять тянет лапу к московским землям. Зарится на Псков, Новгород. Василий, угрожаемый воинственным темником, теснимый жадным литвином, размышлял: от кого начать отбиваться? А главное, с кем начать? Нужен мощный союзник! Кто бы мог им стать?
— Тверь! — ткнул пальцем в небо Юрий.
Василий покачал головой:
— Иван Тверской, не успев сделаться великим князем, отправил к Эдигею посла с верноподданническими заверениями.
— Рязань! — продолжал гадать Юрий.
Брат махнул рукой:
— Олег Рязанский на ладан дышит, а сын его Федор левым оком глядит на Москву, правым на Орду.
Юрий подумал о немцах, поляках, но даже не произнес этих мыслей вслух. Сдаваясь, пожал плечами. И тут государь-братец сразил его, назвав союзника:
— Одноименец твой, Юрий Святославич Смоленский!
У Юрия стены закружились перед глазами. Возникло чистой белизны облако, постепенно принимая очертания человека, оно явило девичий облик. Узнал тонкий стан, вдохновенный лик, гордую осанку. Сами собой вырвались грустные, страдальческие слова:
— У ее отца нет своего княжества. Смоленск захвачен Витовтом. Князь-изгой неподходящий союзник.
— Ее отца! — понимающе хмыкнул брат. И еще раз обрадовал: — Помнишь Елисея Лисицу? — На Юрьев кивок разъяснил: — Сей опытный лис был мною заслан в Смоленск. Там поднимают голову противолитовские силы. Народ готов к бунту. Твой будущий тесть может взять город малым войском, которое мы ему предоставим. Он опять станет крепок, да еще независим. Погляжу я, как вытянется Витовтов лик!
Юрий задал важный вопрос:
